Чапаев и пустота

ом опять грохнуло. Уже не надо было подходить к нему, чтобы увидеть в стекле багровые отблески пожара.

– Кстати, насчет ада, – сказал я, – не помню, говорил я вам или нет. Знаете, почему нас так долго не трогают эти ткачи?

– Почему?

– Потому что они искренне верят, что вы продали душу дьяволу.

– Да? – удивленно спросил Чапаев. – Интересно. А кто продает душу?

– В каком смысле?

– Ну вот говорят – продал душу дьяволу, продал душу Богу. А кто тот, кто ее продает? Он же должен отличаться от того, что продает, чтобы это продать?

– Знаете, Чапаев, – сказал я, – мое католическое воспитание не позволяет мне шутить такими вещами.

– Понимаю, – сказал Чапаев. – Я знаю, откуда идут эти слухи. Ко мне тут действительно приходил один человек, который интересовался, как продать душу дьяволу. Такой штабс-капитан Овечкин. Ты с ним знаком?

– Встречались в ресторане.

– Я ему объяснил, как это можно сделать. И он совершил весь ритуал с большой аккуратностью.

– И что случилось?

– Ничего особенного. Денег у него не появилось, вечной молодости – тоже. Единственное, что произошло, – во всех полковых документах вместо фамилии «Овечкин» появилась фамилия «Козлов».

– Это почему так?

– Нехорошо быть обманщиком. Как можно продавать то, чего у тебя нет?

– Так что же выходит, – спросил я, – у Овечкина нет души?

– Конечно нет, – сказал Чапаев.

– А у вас?

Чапаев секунду словно вглядывался в себя, а потом отрицательно помотал головой.

– А у меня есть? – спросил я.

– Нет, – сказал Чапаев.

Видимо, на моем лице отразилось смятение, потому что Чапаев ухмыльнулся и потрепал меня по локтю.

– Нету, Петька, никакой души ни у меня, ни у тебя, ни у штабс-капитана Овечкина. Это у души есть Овечкин, Чапаев, Петька. Про душу нельзя сказать, что она у всех разная, нельзя сказать, что у всех одна. Если и можно что-то про нее сказать, так это то, что ее тоже нет.

– Вот тут я уже совсем ничего не понимаю.

– Это такое дело, Петька… Тут и Котовский ошибся. Помнишь, была такая лампа с воском?

– Помню.

– Котовский понял, что формы нет. Но вот что воска нет, он не понял.

– Почему его нет?

– А потому, Петька, – слушай меня внимательно – потому что и воск, и самогон могут принять любую форму, но и сами они – всего лишь формы.

– Формы чего?

– Вот тут и фокус. Это формы, про которые можно сказать только то, что ничего такого, что их принимает, нет. Понимаешь? Поэтому на самом деле нет ни воска, ни самогона. Нет ничего. И даже этого «нет» тоже нет.

Секунду мне казалось, что я балансирую на каком-то пороге, а потом я ощутил тяжелую пьяную тупость. Мысли вдруг стали даваться мне очень тяжело.

– Воска нет, – сказал я. – А самогона еще полбутылки.

Чапаев мутновато поглядел на стол.

– Это верно, – сказал он. – Но если ты все же поймешь, что его тоже нет, я тебе с груди орден отдам. А пока я его тебе не отдам, мы с тобой отсюда не выйдем.

Мы выпили еще по стакану, и некоторое время я прислушивался к доносящейся