Политолог

Дойдя до низкой оконечности озера, он увидел, как в синей воде алым клином плывет коровье стадо. Плавно, качая красными головами, мерцая глазами, неся на рогах отсвет солнца, животные возвращались домой. Подплывали к отмели, толкая перед грудью слюдяные буруны. Доставали ногами дно. Вставали, выбредая на берег. Стеклянные, отекая ручьями, с набухшим выменем, шли в гору, возвещая ревом о своем приближении. Навстречу выбегали хозяйки, открывали ворота, пускали в глубь дворов, где тот час же начинали звенеть подойники, млечные струи ударяли в край ведра, пенились, нежно звенели.

Проходя по вечерней улице, Стрижайло услышал звяк распахнувшегося окна. Из избы показалась стариковская голова, и дребезжащий голос окликнул:

— Эй, ученый, а ну заходь! Посиди вместе с нами!

Стрижайло радостно и послушно вошел в дом. В сумерках за столом сидела семья. Знакомый старик, с кем днем философствовал о делах промыслительных. Старуха, повязанная светлым платком. Хозяин, тот самый рыбак, что ругнул его за нерасторопность, в белой чистой рубахе, отпаренный и отмытый, с влажными, гладко причесанными волосами. Его жена, статная, полногрудая, с уложенной на голове косой. Двое ребятишек, мальчик и девочка, русые, востроглазые, в нарядных рубашках.

— Садись, — подвинулся хозяин, подставляя свободный стул. — Поработали, теперь отдохнем.

На столе стояла просторная миска с вареной рыбой, большая сковорода с жареными лещами, другая — с яичницей-глазуньей. В глубокие тарелки были наложены соленые огурцы, квашеная капуста. В хлебнице круглилась ржаная краюха. Блестела бутылка водки, граненые мокрые от водки стаканчики. Еда была почата, яишня и печеные лещи порушены. Бутылка была наполовину пустой.

— Давай, ученый, за все доброе и хорошее, — хозяин, сияя васильковыми глазами на темном, прокопченном лице, наполнил стопки. — Чтоб хорошо пошла, — лихим взмахом опрокинул стопку в рот, зажмурив глаза, давая огненной струе пролиться в глубь души. Выпили старик со старухой, дружно охнув. Выпила хозяйка, махнув у глаз белой рукой. Выпил и Стрижайло, испытав беззвучный удар света. Сразу же посветлело в сумеречной избе, стали видны фотографии на стенах в самодельных рамках, кружевные салфетки на тумбочке, высокая, с подушками, кровать, белая печь, на которой светились два золотых кошачьих глаза. Было ему хорошо в рыбацкой избе, среди ставших родными людей, угощающих его яишней и рыбой, подкладывающих ломоть ржаного хлеба, плещущих водку в стакан.

Он пил, не пьянея, лишь чувствуя, как разгорается в избе таинственное ночное солнце, и становятся видны смоляные сучки в потолке, рыбья чешуйка на полу у печки, капелька сока на домашнем цветке.

— Давай споем, — хозяин выгнул грудь, отер ладонью губы, — Давай, ученый, подхватывай. Вобрал шумно воздух. Выпустил его долгим, неожиданно тонким и певучим звуком:

— О-зе-ро глу-бо-о-о-ко, бе-лой ры-бы мно-ого..

Хозяйка радостно встрепенулась, устремляясь к мужу большим сильным телом, отражая его худой изможденный лик в своем светлом широком лице:

— Бе-ла ры-ба щу-у-ука да бе-ла-я белу-у-уга…

Старик со старухой попытались выпрямить сутулые спины, углядев в своих поблекших лицах следы былой красоты и молодости. Словно попросили пустить их в песню. Запели, вливая в песню свои дребезжащие голоса.

— Бе-ла ры-ба щу-у-ука, бе-лая бе-лу-у-га,

Дайте мне, по-дайте-е, вы шел-ко-вый не-е-вод…

Мальчик с девочкой радостно и счастливо наблюдали за взрослыми, открывали шепчущие рты, повторяя беззвучно слова песни. А потом, набравшись храбрости, процвели чистыми, упоительно-нежными голосами, от которых восхитились лица поющих:

— Дай-те мне, по-да-а-айте вы шелко-вый не-о-овод,

Вы-лов-лю, вы-ло-влю бе-е-лу-ю ры-ы-бу…

Они пели бесконечную песню, долгую, как разводы ветра на озерной воде, как ход рыбьих косяков, как невода, утонувшие в синей пучине. Стрижайло, не зная слов, вторил, любя и благословляя, чувствуя, как из всех поднимает на огромном колесе в бесконечное небо, откуда видны все самые далекие земные дали.

Кончили петь. Сидели молча, слушая, как отлетает песня в ночное озеро. Хозяин наполнил стопки. Выпив искрящийся огнем стакан, Стрижайло почувствовал, как восхитительно и сладко проваливается в небытие. Успел подумать, что, должно быть, именно так падает под стол опьяневший на пиру богатырь.

Проснулся от волнистого летучего света. Лежал на высокой кровати в светелке. По потолку и по стенам бежала солнечная рябь близкого озера. Испытал мгновенную радость пробуждения, младенческое ликование, когда каждое утро дарило ощущение беспричинного счастья. Бодро встал, вышел на воздух. Озерная синь вздувалась, расчесанная солнечными гривами. Кричали утренние чайки. Трава под ногами была зелена и росиста. За крышами изб, — там, где находилось кладбище с могилой старца и его незатейливая келья, воздух переливался росой, — поднимались два радужных невесомых фонтана. Стрижайло, чувствуя легкость и свежесть, пошел вдоль домов по улице.

Увидел, как за забором, в темном сарае растворились ворота. Из них, наклонив голову, вышла корова. Шевелила ноздрями, вдыхала запахи вод и далеких вкусных трав. Толкнула рогами калитку палисадника, протиснулась на улицу. Обдавая Стрижайло запахами хлева и молока, пошла по дороге к отмели, издавая протяжное мычание. Из других домов выходили коровы, озирались в озеро, прислушивались к мычанью во дворах. Качая пустым выменем, шли на спуск.

Стрижайло шагал следом по песчаной, изрезанной копытами дороге. На отмели собиралось стадо, пило воду, сочно хлюпало опущенными мордами, нетерпеливо, множеством темных, мерцающих глаз вглядывалось в зелень соседнего острова. Тут же была причалена лодка, прорезавшая носом песок. В ней лежали весла, жестяной ковшик, на днище блестела вода.

Коровы медленно забредали в озеро, распуская по воде широкие голубые круги. Розовые, рыжие, красные, отражаясь в синеве длинными, волнистыми отражениями. Поплыли, выстаиваясь в алый клин, держа над водой дышащие рогатые головы, толкая перед грудью прозрачные пузыри.

Стрижайло, не желая их отпускать, сел в лодку, оттолкнулся от песка, вставил весла в деревянные уключины и стал грести вслед за стадом. Коровы плыли, оглядываясь на него, пуская в середину своего косяка, окружая лодку сильными горячими телами. Он двигался в ладье среди плывущих коров, и то ли пас среди вод это волшебное стадо, то ли оно захватило его в свой плен и влекло прочь от острова.

Над ним кружили чайки. Его обступали сильные, горячие звериные тела. Обдувал студеный, вкусно пахнущий ветер. Коровы держали путь не к соседнему зеленому острову, а в открытое озеро. Песчаная круча с избами удалялась. Чуть мерцали два радужных световых столба. И они пропали.

Теперь они плыли в открытом озере, среди синего ветра. Древнее, восхитительное, из первобытных преданий и мифов, было в этом плавании среди бескрайних вод. Стрижайло чувствовал, как приближается чудо, переносящее его в долгожданную «иную жизнь», в которой открывалось для него подлинное бытие, небывалое творчество. Когда остров скрылся, передняя корова взбурлила воду, распростерла могучие, в красном оперении, крылья, шумно взмыла, роняя солнечные водопады. За ней взлетела вторая, третья. Все стадо рывками, бурля, оставляя водяные ямы, поднималось из озера, набирало высоту, и скоро розовый косяк исчез из вида. Он был один, среди бесконечных вод, в счастливом озарении, понимая, что чьей-то благодатной волей перенесен в «иную жизнь».