Суть острова

Яблонски бдительно смотрит, чтобы весь ужин, обязательно включающий в себя овощной салатик трех видов, фруктовый салатик трех видов, рыбу либо нежирное мясо трех видов, проходил по всем правилам хорошего тона, и только к чаепитию позволяет хозяину дома и его сыну, то есть мне, расслабиться, пить и есть по-плебейски, вне этикета. Да и сам отставляет в сторону посох и с аппетитом вливается в нашу маленькую компанию. Но не раньше, чем отпустит или выпроводит подальше от столовой Алису и Анджело.

Каково потом возвращаться, из всего этого материального великолепия и морального благополучия, к себе, в однокомнатную квартирку, которая вся размером меньше овощной оранжереи в мансарде (Яблонски одержим манией экологически чистой пищи, личным трудом пытается выращивать огурцы и патиссоны, для чего нанял двух агрономов, один – для сельскохозяйственных угодий, другой для городского жилья)? Но мне и в голову не приходит завидовать благоденствующим старикам, мне и моей квартиры достаточно, я и в ней себя… Нет, не отлично, не хочу врать, я паршиво себя в ней чувствую. И в хоромах у отца не многим лучше, и… и… Есть только одно место на земле, где я мог бы обрести счастье… Но испытанное счастье более всего похоже на услышанное эхо: вот оно, со всех сторон… отовсюду… всюду… один миг… и навсегда ушло, осталось в воспоминаниях, которые такое же эхо нашего бытия. Однажды, после тяжелейших раздумий, я пересилил себя и позвонил… чтобы попытаться… поговорить… объяснить… Ответ и настрой все те же: нет, Ричик. Трубку кладу, а у самого руки дрожат. Позор, мужчина должен уметь держать удары и отвечать за свои поступки, не тряся губами и конечностями. Нет – значит, нет, надо жить дальше.

Поговорил я с нашим генеральным, которого уже с год примерно, называю по имени, хотя и на вы: Глен. Я – один из его заместителей. Решил с ним посоветоваться насчет мести уголовникам.

Если с одной стороны судить, когда уже времени порядочно утекло, вроде бы и уважительных причин для мести нет: те выполнили свои обещания в полном объеме и ушли во мрак, откуда появились, мои бока и живот еще раньше забыли о побоях, воспоминания о страхе смерти притупились, чего еще надо – казалось бы?..

Но сегодня они исчезли, а завтра – вновь проявились, проявятся, то есть, они угрожали нам и нашим близким, принуждали совершать поступки, которые им нужны были, а не нам… Отцу мерзко вспоминать те дни, я же вижу, Яблонски тоже вздыхает и охает, хотя задет событиями самым краешком… Но я решил посоветоваться с Гленом. Раскололся – куда было деваться – об истинном масштабе финансовых гангстерских претензий и всего, тьфу-тьфу-тьфу, благополучно закончившегося дела. Генеральный наш не ведает чувства страха, не испугался и тут: уголовников не боится, и мне отказывать в помощи – тоже. Но объяснил отказ по-человечески, подтвердил и мои догадки, мою инфу. Смысл его речей – бесполезно. Тот случай, когда с ведром бросаются вычерпывать наводнение. Какие-то очень влиятельные люди из организованных преступных структур оказались в критическом положении, потому что доверенные им «общаковые» деньги смыло финансовым цунами, а общак – складчина, которую собирают сотни и тысячи уголовников, порою долгие годы, – это такая ответственность перед миром (в данном случае – перед гангстерским миром города Бабилона), которую ни грозным видом, ни перестрелками, ни взятками – не облегчишь: соберутся на сходняк, преодолев для этого все внутренние противоречия, и покарают, не глядя на авторитет «укосившего», и никто из приближенных его пальцем не пошевелит, чтобы защитить своего босса. Карают обычно смертью. И если бы не могучая лапа заступившегося, и не его идея насчет «симметричного» способа возврата – не миновать бы замечательного события: сходки и казни одного из бабилонских «дядек» – больших гангстерских главарей столичного подполья.

– А не врут ли, насчет… Ну, убил Президента, ну сбежал, но на одном этом авторитета не построишь?..

– Мог и не убивать, авторитета бы ему не убавилось.

– Хорошо, иначе спрошу: не легенды ли – все эти шорохи вокруг него? А реальный человек…

– Не легенды. Мне лично доводилось… краями… иметь дело с важными людьми, которым требовалось третейское решение, за каковым они обращались к урке, к твоему… Стивену… И безропотно его принимали, Рик. Вместо того, чтобы попытаться выдать его властям и обрести многомиллионный куш, либо немедленное прощение за любые собственные грешочки. Не легенда – а живая легенда, по слову которой – на Марсе достанут. И вряд ли ты и я сумеем обеспечить охрану себе и своим близким лучше президентской. Ты меня понимаешь?

– Это-то я понимаю, все верно.

– Слышал про старых урок, про Ванов?

– Слышал, но они – уж точно легенда, выдуманная Службой.

– Может быть. Но – мое мнение: забудь. Захочешь разбираться и воевать – препятствовать не стану, даже ненавязчиво помогу в приемлемом информационном формате, но – предъявят если – вынужден буду от тебя отказаться, глазом не моргну. Не из трусости, Рик…

– Да. Глен… Разве я когда сомневался!.. Знаете же, как я благодарен, без закоулков говорю. Я крепко подумаю, горячке волю не дам, обещаю. Скорее всего, приму ваш совет. Просто – легче жить на свете, с мечтою о справедливости и отмщении.

– Ок, дружище, ты же знаешь, как мы тебя ценим. Живи, работай, процветай, расти нам на смену, в конце-концов, ты же еще молодой… А справедливость… Справедливость – это истина, которая легла в нашу чашу весов…

– …а несправедливость – удача, которая ошиблась дверью. Да, хороший фильм, хорошие слова.

– Тоже видел?

– Да, Глен, и даже одного из авторов знаю. Счастливо!

– Туда же.

«Ты еще молодой…»

Я молодой? Нет, я уже старый. Молодой – это не только, когда рубашка на плечах трещит, а не на пузе, это не только эрекция – которой только свистни, это даже не календарная юность по паспорту… Молодой – это когда вся жизнь впереди, а позади – только скорлупа яичная, из которой ты с радостью и без сожаления выбрался… А когда твое счастье поселилось в прошлом, и впереди ничего равноценного тебя не ждет… Эх…

Я регулярно вижу детей, и они мне рады. Но чтобы они горевали при расставании, или хотя бы сожалели, вслух бы выражали сожаление – нет такого. Вслух-то и я не сожалею, не в обычае у нас…

По-настоящему я перепугался за себя позже, когда после многомесячной паузы сел однажды к компьютеру, сдул пыль с недоделанных файлов, ухватился за плоттер-перышко… И – не можется мне!.. – плоскую рожицу нарисовать не могу, не то чтобы там что-то серьезное… Не мои руки, и глаза не мои! Вот где я прочувствовал в полной мере ощущения людей, поддавшихся бесу паники! Это как если бы вы шли, спешили домой, под уютный абажур, в окружение родных и близких вам людей и вещей, а вместо этого, за поворотом ключа открывается перед вами музейчик восковых фигур, полная копия вашего домашнего уклада, но – неживая копия, которая вас не слышит и на вас не реагирует.

Дело было вечером. К отцу мне совершенно не хотелось ехать, с матушкой я накануне, два вечера подряд, участвовал в жарчайших просветительских беседах, пассивным спарринг-партнером, правда… Уж она меня воспитывала, уж она… ее обличала…

С работы я вернулся – восьми еще не было. Что делать в такую рань? За окном темно и пасмурно… Телевизор – видно, не дано мне его полюбить, хоть и холостяк. В последние годы, я редко смотрю там что-нибудь, кроме рекламы. Это значит, что из нас троих кто-то ненормален. Троих? Ну да, включая меня, телевидение и рекламу.

Рисовать буду.

Сказано – сделано, уселся. В состояние паники я вошел – половины десятого еще не было, кое-как взял себя в руки – ближе к трем часам ночи. Преодолею – решил. Одним словом, спать я в ту ночь не ложился и был к утру совершенно тупой и временно счастливый: башка трещит, в глазах соль с перцем, но штрихи, цвет, контур – кладу уже на тройку с минусом. Даже свой парабеллум изобразил, на плоскости, правда, двухмерной проекцией, в три четверти ракурсом. Но и то хлеб! А потом опять антракты… Все думаю: сегодня приду с работы – и сяду. Завтра погощу у матушки – и плотненько засяду… Съезжу со стариками на природу – и, обогащенный пейзажами и деревенским кислородом… Завтра перетекают в послезавтра, те на конец недели, а потом в начало следующей…