Республика ученых

За кормой длинная полоса пены; в углублении, специально для рук, железный выступ (и еще один, на который можно было опереться кончиками пальцев): «У нас очень сильные машины, развивают максимальную скорость до 35 морских миль; обычная средняя скорость около 30 миль.» И, отвечая на мой, естественно вытекающий отсюда вопрос о длительности переезда: «Ах нет, что вы: самое большее через 12 часов мы уже будем на месте; мы только что прошли исходную точку.» /Сам он еще никогда там не бывал; только один раз видел в бинокль краешек острова с верхушки мачты. (Ах так, значит, здесь ничего интересного не узнаешь. — : «Нельзя ли здесь где-нибудь прилечь на часок? В последние ночи для сна у меня было не так уж много времени.»: Я давно уже не видел на человеческом лице такого облегчения, какое отразилось сейчас на лице лейтенанта Уилмингтона! (Ну ясно: во-первых, у него, конечно, были и какие-то служебные обязанности; никто другой его работу делать не будет. И, кроме того, назойливый наблюдатель в штатском устранился сам: очень хорошо!)).

Сначала еще в туалет (и, спуская воду, осторожно отойти от унитаза: а то в Уругвае, в одной сельской гостинице, вот так же — потянул за цепочку, а он вдруг возьми и зафонтанируй; со мной такие вещи дважды не случаются!). /Но мне и вправду надо было поспать: кости так и ломило, от зевоты я чуть не вывихнул челюсть. На борту этой маленькой керосинки смотреть было нечего (захватывающее описание переезда мне ничего не стоит выдумать: скажу без хвастовства, воображения у меня пока еще хватит, чтобы выдать без всяких усилий описание переправы на каком-то буксирчике! Я грустно ухмыльнулся, представив себе, какого голубого тумана подпущу я моему читателю: как я в волнении прохаживался по палубе, неужели я вскоре окажусь лицом к лицу с бессмертными?! С величайшими и художниками, каких сумело дать наше поколение? Настоящее путешествие в Элизиум; сплошь беседы с богами и героями! — И мои записи как исторический документ сохранят их значительность, «вечно» (неизменноследуязаними) — и я вздрогнул, охваченный тоской: если бы у меня была какая-нибудь приличная профессия!) [92]. -.-. -. -.

И я кряхтя выпрямился: моя: не хочу я больше ни о чем думать!! / Встал и трясущимися руками почистил зубы /нет; не «трясущимися», а то вся эта чушь снова полезет мне в голову!: Мне приснилось, что вхожу в деревенский дом. В коридоре вместо все еще встречающихся порой варварски-привычных оленьих и лосиных рогов на стенах висят человеческие головы!: шляпу надо было вешать прямо на них; шарф бросать на обрубок шеи; для пальто к зубам было подвешено кольцо, на нем крючки и плечики (и боже упаси их уронить!: головам тотчас же отвешивались такие оплеухи, что они закатывали глаза и стонали!). /Вбежала софоморочка и повелительно щелкнула пальцами: тут же на мужском лице, там наверху, появилась красная стрелка языка; когда он медленно высунулся (до самого корня) с правой стороны рта, она провела по нему своей маркой; намочив ее таким образом; и пришлепнула ее на свое розовое треугольное письмецо: 'twill make a holiday in hell, [93] тут уж не до сна!!

Над палубой легкий бриз; мое (не «облегченное», это не пойдет; правильней будет — рассеянное): «Ах». /И я опять начал зевать. — Который теперь час?: «О, Мистер Уайнер, ваши часы показывают неправильное время! Вы забыли перевести их с поправкой на долготу: какая у вас? Центральная или восточная?» (Восточная). «Mountain» [94] совершенно выпали из сетки временных поясов, там проходила Полоса гоминидов; несколько пограничных районов были переориентированы на центральное и тихоокеанское время. Пришлось заставить свою альтистку пару раз подать голос…: вот так./ «Значит, время на острове тоже постоянно меняется?». Он только удивленно поднял брови: «Несомненно, как на любом корабле во время длительного плавания. А остров всего лишь большой корабль.» (вместо «да» он всегда говорил «несомненно»; я это уже несколько раз проверил.)

«О, мы уже давно находимся в запретной зоне! Остров должен вот-вот показаться на горизонте.» /Зона имела 380 миль/или 660 верст [95] в поперечнике: значит, ни один чужой морской или воздушный корабль не имеет права приближаться к этому святая святых на половину этого расстояния!/ Тут с марса, с «мачтовой корзины», прозвучал сигнал — и как сочувственно ухмыльнулся он, нарочито-любезно произнеся это слово, которое в ходу у сухопутных крыс, — и всегда-то ты сознаешь свое превосходство! — : «Значит, через четверть часа мы сможем увидеть его с бака.»

На баке:? -:!/:??:!!!: и тут я тоже увидел серую массу на туманной линии горизонта (и тотчас же задумчивопроникновенно скрестил поверх своего развевающегося на ветру прорезиненного плаща; взгляд провидчески устремлен вдаль: душой взыскуя земли греков. / Он так долго не решался нарушить мое молчание, что я заскучал.)

Все ближе: уже матрос готовился нести следом за мной мой багаж (а те радостно усмехались: well, здесь другой мир, что, репортеришка; суешься со «своими законами»?! — Они еще удивятся моему репортажу! Если когда-нибудь увидят его в оригинале.)

Он уже заполнил все тридцать градусов горизонта и сделался иссиня-черным; через свой карманный бинокль я уже видел — хотя и с трудом из-за качки на палубе — башни и высокие здания./ «И деревья тоже?»; он утвердительно кивнул: «Несомненно.»

«А что они делают там, снаружи?»: человеческие фигурки карабкались по стене, похожей на крепостную; один поскользнулся и медленно пополз вниз (всё дальше; в свинцовые волны — где и исчез?!: «Водолазы: удаляют водоросли; подновляют окраску.» Он скрестил руки и властно сжал губы: «Не такая уж простая работа: недавно мы вытащили мертвого аквалангиста.» И тут же отразил мой безмолвный вопрос: «Вы всё сами узнаете. И даже больше, чем знаем мы»).

Высоко вверх уходила железная стена, вдоль которой теперь скользил наш крошечный кораблик: но не слишком близко; волны здесь с глухим рокотом бились о несокрушимый металл; поднимались вверх; и снова опадали, смущенные бесполезностью попытки: iron-bound! [96] / Из каюты радиста беспрерывно доносился бешеный стук аппарата; но хотя я, будучи газетчиком, тоже знал азбуку Морзе, разобрать нельзя было ни слова; наверное, все закодировано. -

«Вот сейчас!»: тут носовая часть нашего корабля развернулась, и мы стремительно понеслись к железной стене. /В этот момент я увидел брешь: скорее щель!: это и был вход в гавань, шириной в добрых сто ярдов! (Справа — светло-зеленая надпись крупными буквами, вероятно, светящаяся в темноте) —:

Мы проскальзываем внутрь; плывем мимо берегов узкого канала: прямо в широкий многоугольник бассейна. / Мы застопорили машины так лихо, что вода вокруг нас запенилась. Еще медленней. Палуба заметно накренилась, когда мы лихо притиснулись к причальной стенке (где уже толпилась портовая обслуга, готовясь принять швартовы./ Тут же подъехали краны; задвигались, хвастливо вытянув вверх свои стрелы, и медленно понесли груз вниз:!).

Почему он удержал меня движением руки? Лицо бесстрастное; взгляд устремлен куда-то вверх, в небо? (Конечно же, покрытое белыми кольцами облаков; но…/: вот оно что: кто-то машет там, на мостике!)

Тот, кто махал на мостике: весь в чем-то темно-синем, в широких плотницких штанах. Над головой дурацкая тарелка, на которой болтались еще более дурацкие ленточки. Руки, вытянутые в стороны, кажутся еще длиннее из-за флажков, справа бело-красный, слева черно-желтый. Напряженно наклонился…?

:и вдруг заметался, как сумасшедший (я имею в виду его руки!: Каждая из них была как бы сама по себе; каждая дергалась и вертелась на свой лад; семафор по сравнению с ним выглядел существом куда более одухотворенным. Сейчас!: сейчас они отделятся от тела и улетят прочь; каждая на своем флажке, та, что справа, вверх, в синеву, а та, что слева, вниз, в море./ Однако Уилмингтон смотрел на этого несчастного со столь глубоким удовлетворением, как будто видел прямо перед собой конечную цель развития человечества. Когда, вопреки ожиданию, руки остались на своем месте, я сердито спросил: «Что он делает? Это связано с моим прибытием?» «Несомненно,» пробормотал он, наморщив лоб, «он сигнализирует, что машина с встречающими вас членами комитета уже подъезжает и сейчас остановится у пристани.» — И для этого надо было битых пять минут болтать руками? Отбирать у меня драгоценное время?! И все же я не смог удержаться и спросил: «Разве он не мог это сделать проще — быстрее! — и крикнуть им?» Он посмотрел на меня, сперва как на изменника; потом как на врага; затем как на идиота; и напоследок как на младенца: «Мы находимся на судне!». Сказано снисходительно, ведь я как-никак был гостем острова. (И опять эти непонятные ответы; благородная простота, скромное величие. — Или их смысл действительно был глубок, а я этого просто не понимал? — Я смущенно спускался по так называемому трапу и думал: не вплести ли мне в свою прощальную речь его любимое «несомненно»? Но он почти наверняка был невосприимчив к иронии. / В крайнем случае можно было бы попрощаться с ним на военный манер, обеими руками одновременно, (и еще отвесить несколько поклонов, идиотически-робко при этом улыбаясь; такая комбинация его, должно быть, жутко раздосадует! — ах, пусть его живет))).