Шесть дней, которые потрясли мой мир. Повесть

Если вы никогда не выходили ранним ослепительно-солнечным и прозрачно-чистым после дождя утром в освежённый ярко-зелёно-золотой мудрый хвойный лес по грибы с любимой женщиной, то, поверьте моему опыту, вы не узнали подлинной глубины счастья в жизни. Высоченные сосны бесшумно раскачивали ярко-синий с золотинками небосвод, редко перекликались неведомые и невидимые птицы, храня тишину, упоительно пахло смесью свежей и прелой хвои, отмёршие шишки скрипели, раздавленные ногами, и вовсе не хотелось говорить. Мы стали вдруг частью тишины, растворились в ней, исчезнув из суетного мира, и, робко ступая по еле видимой тропе, продвигались, замкнувшись на собственные ощущения большого покоя и умиротворённости. Так было со мной и, надеюсь, с ней.

Грибов, конечно, в этом могучем древесном застое не было.

Пройдя бор, мы вышли на цветастую поляну, почти сплошь заросшую ромашками, лютиками, васильками да иваном-с-марьей. Стало так ярко, что пришлось прикрыть глаза ладонью, надвинуть на лоб козырьки и… плюхнуться на ещё влажную траву в природном цветнике, благо табличек «По газонам не ходить» и «Цветов не рвать» нигде не было видно. Я растянулся на спине, утопая в бездонном голубом небе, она – тоже, положив голову мне на живот и задумчиво грызя какой-то стебелёк.

- Как хорошо!

Я уже это слышал на рыбалке и нисколько не сомневаюсь.

- Так бы лежать и лежать!

Тогда было: так бы плыть и плыть – уже разнообразие.

- И нашли бы молодые красивые трупы, - дополняю я, - а люди сложили бы легенду о том, как двое влюблённых отвергли мирскую суету, отдались небу, цветам и своим возвышенным чувствам и с улыбкой на вздувшихся от поцелуев устах умерли от холода и голода, принадлежа только друг другу.

Я пустил даже скупую мужскую слезу и родил желудочную спазму, жалея себя и её, но, видно, напрасно, потому что она, не пронятая красивой перспективой, спросила:

- Кстати, ты чего-нибудь пожевать не прихватил?

Ясно стало, что легенды не получится.

- Угу, - отвечаю, спустившись обратно на землю. – Дать?

- Давай, - разрешает, поднимаясь. – Я всегда есть хочу.

А по ладному стройному складу и не скажешь – сколько энергии сжигает.

- И как тебя угораздило, - интересуюсь от нечего делать, - попасть в педагоги да ещё в такую даль? – и продолжаю мысленно: «от меня».

- Потому что дура, - отвечает самокритично. – Когда предстала пред светлые очи комиссии по распределению, оказалось, что тёпленькие места в областных институтах, конструкторских бюро и лабораториях приличных заводов уже застолбили мои предприимчивые однокурсники, заранее договорившись через родственников и знакомых о заявке на них. Потом настала льготная очередь для тех, кто имел прописку в городе, кто предусмотрительно переженился или выскочил замуж, запасся какими- то ограничительными справками. Вот мне, почти отличнице, и досталась школа в захолустье.

- А я думал, ты по зову сердца и путёвке комсомола, - безмозгло травлю ей душу и получаю весомое отрицание в виде приличного тумака. Удовлетворённый ответом, сознаюсь, вздохнув:

- Я не знаю для тебя другого выхода, как перетерпеть законные три года.

Она долго молчала, переваривая неприятное предложение, с которым, вероятно, сама смирилась, потом тряхнула головой, освобождаясь от терзающих мыслей и налипших на волосы травинок, поднялась и скомандовала:

- Давай, веди, терпеливец.

И я пошёл… за ней, потому что она в разочаровании уже двинулась навстречу ближней берёзово-осиновой с дубками и ольхой роще, а вместе с нами – и всё недосказанное. И не моя вина, что пелена его нас разъединила, - я и вправду, не изведав ещё на своей должности резких левых своротов и виражей, не знал, чем помочь ей отмотаться от госдолга за бесплатную муштру. Заменить, что ли, собой? Не смешно! А может?.. Да, только так. Я вытребую её к нам на завод в БРИЗ. Правда, в этом аппендиксе уже отираются двое: рационализатор партийно-комсомольской работы – наш партсекретарь и одновременно лидер ветеранов партизанского движения и изобретатель – делатель мерзопакостей для окружающих и одновременно жена директора. Ничего, подвинутся, я добьюсь у директора. С ним мы ещё ни разу не конфликтовали, а с главным бухгалтером вообще живём душа в душу. Найдя таким образом выход, я сразу повеселел, но решил выложить свой припрятанный козырь попозже, насладившись сполна неожиданно сорванным банком, и обогнал её, тем более, что мы вступили в царство белковых шляпок.

Не совру, если скажу, что редкий заядлый рыбак – не грибник. В ловле посуху почти тот же азарт, свои секреты и приёмы, которыми никогда не делятся даже с женой, уж не говоря про мою, свои приметы и заговоры, помогающие выуживать одноногих красавцев в бледно-коричневых толстых шляпах даже из густой травы. Я тоже любил эту бескровную охоту, умиротворяющую душу, очищающую её от обыденной ржавчины и смиряющую с повседневным беспросветом. И, как ни странно, совсем был равнодушен к трофеям, раздавая встречным почти всё, нисколько не смущаясь попрёков супруги, по мнению которой чужие мне дороже собственной семьи. Может, так оно и было, я не задумывался.

Наперво выломал и выправил ножом удобные палки-удочки и показал ей, как ими пользоваться. Потом объяснил, как вести себя:

- Не шуми, идём тихо и молча. Если хочешь, напевай что-нибудь, но не ори. Меня не теряй из виду, не бросайся из стороны в сторону, не…

- Слушай, - перебивает нетерпеливо, - чего ты всё занекал? Живые они, что ли?

- А как же? – удивляюсь её наивности и отсутствию логического мышления. – Они же растут – значит, живые.

- Может, и слышат?

- Обязательно. Как всё живое. Будешь шуметь, запрячутся так, что и не отыщешь. Ты вообще-то когда-нибудь собирала грибы?

Она фыркнула коротко, как всегда, когда её пытались уличить в чём-то несусветном, и подтвердила гордо:

- Не раз.

- Ну, тогда, может быть, заметила: как прорвётся шумная ватага весело и громко перекликающихся сборщиков, оставляющих, словно орда, тропы и широкие полосы умятой травы, а сзади бредёт себе неторопливо с палочкой старичок-лесовичок, шурует под деревцами и между выбитых следов да наполняет, не тревожа никого, объёмистый кузовок. Ещё и половины испакощенной полосы не прошёл, а уже завершает свою тару. А те выскочили из леса, потные и озверелые, считают мятые и ломаные грибочки на донышках и переговариваются с досадой о том, что в этом году урожая нет. Успокаиваются на этом и принимаются за питьё да жор.

Она слушает меня зачарованно, не знакомая с передовыми методами грибосборов, а я, подстёгнутый её вниманием, продолжаю:

- Палкой-то шевели осторожненько: ненароком ударишь больно, он завопит неслышно для нас – другие рядом затаятся, кому охота быть битым. А нашла, обязательно присядь, траву вокруг не тронь, очисти его осторожненько на корню от листьев, травинок и земли – им это нравится, скажи ласково: «Здравствуй, дружок – полезай в кузовок», срежь под самую низину и аккуратно положи в ведро, накрыв лопухом. Если же ножка и шляпка трачены червями, помоги потомству, покроши мелко и оставь кучкой. Придёшь на следующий сезон, обязательно как дорогого друга встретят семейкой.

- Кончай мне мыть мозги, - прерывает она мою лирику. – Давай за дело, а то уже жарко.

- Ладно, - не сдаюсь, - не веришь? Хочешь, докажу?

- Валяй, - разрешает напоследок.

Как раз под осинкой подопытный неосторожно высунулся, подслушивая наши секреты.

- Видишь, - говорю, - подосиновик?

- Где? – спрашивает, рыская голодными глазами, кое-как увидела, подталкивает: - Ну?

- Теперь, - предлагаю, - резко отвернись и заори чего-нибудь, подняв лицо вверх.

Она, заинтересовавшись всё же, - азарт ещё на рыбалке проявился, - так и сделала, завопив дискантом что есть мочи.

- Я тебя всё равно найду!

- Ищи, - предлагаю спокойно.

Она опустила голову, повернулась уже не в ту сторону – знаю я этот фокус, проверено. – гриба нет. Шарит ошалевшими и ничего не видящими глазами по округе – его всё равно нет, хотя он и стоит там же. Минуты две, наверное, порыскала, бросаясь из стороны в сторону, пока снова не обнаружила невольного игрока в прятки.