Праздник жизни

- "Благоразумный видит беду и укрывается; а неопытные идут вперед и наказываются".

- Мир погубит разум его. И чем разумнее станет мир, тем меньше безумцев безоглядно пойдут на страдания. И мудрые не протянут руку пострадавшим по недомыслию, чтобы те смогли учиться на своих ошибках.

- "Истинно говорю, нет на земле ни одного человека справедливого, который творил бы добро и не грешил".

- Истину не угадать.

- "Кто роет яму, тот упадет в нее, и кто покатит вверх камень, к тому он воротится".

- Превратится однажды мир в необозримый лес, и на каждом шагу будут в нем ямы-ловушки, тщательно укрытые сучьями, мхом и листьями. Каждый захочет кого-нибудь поймать. Многие попадутся сами в свои ловушки, но больше окажется тех, кто попадется в выкопанные другими. Люди начнут ловить друг друга и скоро забудут о таком бессмысленном деле, как катить камень в гору. Кто роет ямы, о горах не думает.

- "Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его?"

- Те, кто захочет сохранить огонь у себя, сгорят, как сухие костры посреди городской площади; те, кто с факелами пойдет, будут править и останутся живы.

- "Да не уклоняется сердце твое на пути блудницы, не ходи по стезям ее".

Эту строку София прочитала таким назидательным тоном, что на обеих, усталых и измученных, напал смех. Элеонора схватила Библию, снова стала листать наудачу и быстро пробежала глазами открытые страницы:

- "Не ворожите и не гадайте, ворожеи не оставляй в живых. Не должен находиться у тебя прорицатель, ворожея, чародей".

И тут обе они стали смеяться взахлеб, как смеются измученные, давно не смеявшиеся люди.

После вечернего ритуального гадания София из особого тайника в стене хибарки извлекла бумажный сверток и холщовый мешочек. Она оторвала две длинные полоски бумаги и, достав из мешочка зеленовато-коричневую сухую смесь, тщательно уложила по щепотке на каждую полоску. После первых трех затяжек София и Элеонора бесконечно любили этот мир. Они научились смешивать плохой табак с показанными стариком сушеными листьями.

Для поминающих настоящим сюрпризом была неподдельная радость, с какой София, помогая себе руками и выразительной мимикой, пересказала счастливое состояние своего одурманенного сознания в те голодные времена.

- Я была птицей, медленно летящей сквозь туман, я была птицей, качающейся на волнах, я была туманом, который нежно окутывает птицу, я была волнами, которые легко качали птицу, я была водой, которая превращалась в туман, я была светом, который возникал, когда туман исчезал... - Маленькая, старая София заговорила стихами. Казалось, она завораживает, окутывает присутствующих давно развеявшимся дурманящим дымом. - И вот однажды, в один из таких голодных вечеров, кто-то постучал в нашу дверь, - произнесла она, внезапно протрезвев. - На пороге стоял русак в толстом ватнике. Он пришел проверить, как мы голодаем. Лицо его было не то чтобы некрасивым, но мрачным, насупленным и как будто обмороженным. Без разрешения он протопал к столу, сел, не раздеваясь, вытащил из кармана обдрипанную тетрадку и корявыми буквами вписал в какой-то длинный список наши имена. Посмотрел на наш нищенский ужин и, изучив нас, произнес: "Хлеб нужен, умрете. - Это-то мы знали, хлеб действительно нам не помешал бы. - Высохли, как старый горох. Ни кровиночки, бледные. Баба без крови, как чучело".

Мы только и поняли, что нет в нас, в чучелах этаких, крови, которая бы бурлила.

Видно, рассердившись на наш голод, русский вскочил и, уходя, так хлопнул дверью, что та только ахнула.

На следующее утро русак притащил в нашу лачугу только что придушенную неощипанную курицу и буркнул, что будет к ужину.

В нас проснулись все долго сдерживаемые голодом страсти. Похоже было, что вечером мы ждали пришествия самого Спасителя. По хибаре летали давно забытые ароматы, булькало, скворчало, жарилось, кипело, бурлило. Мы накрыли королевский стол, который украсили сухим брусничником и бережно хранимыми свечами. Вечером, открыв двери, русак так и остолбенел на пороге. Элеонора любезно протянула ему руку и помогла раздеться. Мужик смущался, как молодая девица, и мечтательными глазами смотрел на тщедушную Элеонору, которая распустила свои гладкие волосы и в неверном свете горящих свечей больше походила на видение, чем на человека.

Ели в торжественной тишине, русак хлебал тихо как только мог. У сытого, у него мечтательность в глазах сменилась блеском вожделения. С жадностью следил он за каждым самым простым движением Элеоноры - как обеими руками она обняла большую деревянную миску, как вычерпала остатки варева, как расставила брусничник венчиком на пустом краю стола...

"У вас добрый душа", - сказала я по-русски, как умела.

"Душа меня забыла", - ответил русак, и блеск в его глазах снова сменила грусть.

Элеонора, занятая мытьем посуды, скользила, словно тень, от стола к плите.

"Без души жизнь, как чучело", - произнесла я услышанное от него накануне слово.

Элеонора сидела на низенькой скамеечке возле плиты почти у ног русака и прислушивалась к нашим словам.

"Жизнь и есть чучело. В пустом поле, где птицы не летают. Стережет, чего и не надо стеречь", - сказал он и улыбнулся Элеоноре.

Элеонора улыбнулась в ответ, как должник своему спасителю, - покорно и почтительно. "Плоть ничего не стоит", - произнесла она, прежде чем взять русака за руку и увести за свою занавеску.

После этого русак всегда приходил и исчезал в темноте - постепенно мы забыли о голоде, не надо было больше вспоминать о чудодейственных способностях Постника и гадать о будущем. Надо было только молиться, чтобы с Элеонорой ничего не случилось. И все обошлось, только раз пришлось мерить дорогу до старушки, и после ее отвара из зеленого мыла Элеонора мучилась всю ночь и долго кровоточила. Русак возле лачуги плакал.

Тогда, едва придя в себя от пережитого, хлебая горячий бульон, она сказала, что во время болезни часто видела один и тот же сон - чье-то лицо, которое она только ощущала, склонялось над нею близко-близко и произносило: "Ты печалишься и беспокоишься о многих вещах, но нужно лишь об одной. И если ты изберешь для себя эту одну, ее у тебя никогда не отнимут".

И как луна истаивает в небе, пусть так же исчезнет и моя вина, - глядя на луну, которая, и правда, начала уже бледнеть, произнесла София, заканчивая свой рассказ.

Слова обладают огромной силой. Они держат в плену и даруют неизъяснимую свободу. Они заставляют страдать, точно орудия пыток, и они же - долго чаемый глоток влаги. За них можно сгореть на костре и заслужить вечное прощение. Ими можно молить и проклинать. Можно хладнокровно лгать и произносить чистую правду.

Слова придавили пришедших проститься словно плотный туман, вставший из моря, чтобы на мгновение укрыть вершины деревьев и церковные шпили, горы и трубы над крышами, небеса и флюгеры. Может быть, скоро и они, сидя в комнате Элеоноры, перестанут видеть, а будут только чувствовать друг друга? Будут слышать только чужое дыхание и, может быть, случайно прикоснутся друг к другу? Но они не испытают ни страха, ни отчаяния, которые настигают того, кто заблудился в пути. Ибо они будут слышать дыхание того, кто рядом. Совсем близко, только на недосягаемом расстоянии.

- Ангельские крылышки, - чуть слышно и неуверенно произнес Бита-Бита.

Ангельские крылышки

Игры Биты-Биты

- "Ангельские крылышки" - это была игра, в которую мы с Элеонорой играли чаще всего. - Бита-Бита оказался не таким уж дурачком, только его детский голос, как и сам он, ничуть не соответствовали облику взрослого человека.

Предупреждающе подняв палец, Бита-Бита быстро выскочил во двор через двери веранды. Собравшиеся успели только недоуменно переглянуться, как он уже возвратился с внушительным пучком прутьев и маленьким ножичком.

И принялся увлеченно играть сам с собой.

Связал прутики в несколько маленьких пучков, разложил их на полу в ряд на расстоянии ступни и, держа ножичек рукояткой вниз, встал около первого пучка прутьев и спросил сам себя: "Что рубишь?" и сам себе ответил: "Крылышки".