Проклятая

Он стал нервничать. И он все оборачивался и оборачивался ко мне, пытаясь заговорить:

– Если попробуешь сопротивляться, я тебя изобью.

Голос у него стал как у разозлившегося мальчишки, а слова у него словно заклинивало между зубами. От моего молчания он просто озверел, но я ему все равно ничего не отвечала.

Наконец мы подъехали к тому домику, в Чирелло. Он остановил машину и велел мне выйти и сесть с ним рядом. А потом он опустил сиденья.

И начал меня лапать.

Я от него вывернулась.

Он не знал, что ему делать. На этот раз он не стал со мной заговаривать, а только схватил свой мобильник и позвонил. Он позвонил Доменико Яннелло и сказал ему, что от меня никакого толку и что это надувательство. Он ему много чего наговорил – сначала он орал в телефон, а потом только кивал головой. А я сидела с ним рядом и все слышала.

У меня нет никакого плана, но я знаю, что не хочу с ним оставаться. И просто надеюсь, что все это как-нибудь сорвется.

Ла Торре захлопнул телефон, бросился на меня, сжал мне руки:

– Он мне сказал, что если ты не будешь меня слушаться, то тогда они сами с тобой разберутся. А уж они-то тебе покажут. Так что лучше уж ты не кочевряжься.

И тогда я снова вспомнила о быке на корриде.

Запястья у меня сжаты. А он уже навалился на меня всем своим телом.

– Тебе что, страшно? – Его руки меня щупают, быстро и нервно.

Я ничего не отвечаю, не смотрю и не шевелюсь. Я только дышу и жду.

– А сколько тебе лет?

– Шестнадцать. – Это было первое слово, которое я произнесла.

– Для своего возраста ты очень аппетитная.

Я дышу уже тише. У меня не было никакого плана, и потому мне пришлось расплачиваться за должок Яннелло. Мне пришлось за все расплачиваться.

Когда мы закончили, Винченцо Ла Торре позвонил по телефону еще раз, и вскоре после этого подъехали еще и Кутрупи и Доменико Яннелло.

У быка уже нет сил, он изнурен. У него уже подкашиваются передние ноги, но тореадор все еще не удовлетворен. Все зрители на трибунах повскакали с мест и рукоплещут. А они меня насилуют. Опять. Все. Один насилует, а все остальные смотрят. А потом они меняются.

И вот я делаю последний круг по арене. А потом они отвозят меня домой.

Ла Торре постоянно названивает мне по телефону, требуя, чтобы я снова с ним встретилась. Он мне звонит и угрожает. Но больше я с ним уже не встречалась.

С ним-то я больше не встречалась. Но вот зато встречалась с другими. Не понимаю, что это такое происходит.

И бык все еще не умер, и зрители все еще не утомились.

А после Ла Торре, в следующие дни, приезжал Саверио Тринчи. И если перед Ла Торре у Яннелло был долг, то с Тринчи они просто договорились. Они условились, что он предоставит им для свиданий свой загородный дом, чтобы всем было удобнее. А вот взамен ему разрешат участвовать в наших делах.

Все это они мне и объявили.

– Так будет лучше: нам уже не нужно будет ни ютиться в машине, ни останавливаться где-то в поле. У нас теперь будет и кровать, и ванная.

Так будет лучше. Но это они так говорят.

Тринчи – друг нашей семьи. Он частенько бывает у нас дома. Например, чтобы забрать объедки для своего кабанчика. И тогда он остается поболтать с моей мамой. И прекрасно знает моего папу.

А однажды он даже попытался всучить мне деньги. Может, он чувствует себя виноватым. Но денег у него я не взяла. Я просто покоряюсь. Покоряюсь – и ничего не говорю.

Ла Торре, Тринчи, загородный дом… До сих пор я позволяла тореадору протыкать меня своей пикой, резвиться, демонстрировать свои доблести.

Я совсем беззащитна. Но куда я иду? Куда меня тащат? Когда же, наконец, он для меня наступит последний, смертельный удар? Но они все никак не могут меня окончательно добить. А мои раны горят огнем.

Теперь это уже не только наш секрет. Теперь об этом знает весь город. А может, даже и мой папа. Нет-нет, только не это! Он ничего не должен знать.

А мое тело… Оно теперь уже не мое. Оно принадлежит им – потому-то я теперь уже не чувствую боли, потому-то не сопротивляюсь. Все, что у меня осталось моего, – это только мое брюхо, как у затравленного быка. Но боль проникает даже и туда.

Я стала вещью. Предметом, которым расплачиваются за долги. И еще – разменной монетой, которой пользуются, чтобы выполнить чьи-то условия и договоры.

Так было до сих пор. А сейчас?

А сейчас я боюсь. Боюсь, что опять начну сопротивляться.

– Дай мы ей разобьем башку, этой шалаве… этой потаскухе.

В горшок герани на балконе летит камень. Горшок задребезжал. Анна подняла лицо к небу, закричала, и ее ослепил льющийся сверху солнечный свет.

Без руля и без ветрил

Мне уже шестнадцать лет. Я нашла себе новую работу. Больше я уже не работаю парикмахершей. Мне очень нравилось работать в парикмахерской, красить волосы и делать прически, но из-за астмы мне пришлось эту работу бросить. И тогда я себе нашла другое занятие, опять в Таурианове. Но на этот раз – в закусочной.

Я недовольна ни собой, ни своей жизнью. Они меня по-прежнему преследуют.

Доменико Яннелло мне уже два раза говорил, что хочет брать меня с собой в поездки на грузовике. Но пока он этого еще не делал. Нет, в его грузовик я к нему не сяду и ездить с ним не буду. Думаю, что и он на это не пойдет, потому что тогда бы пришлось предупредить моего отца. Не могу же я исчезать из дому сразу на несколько дней.

А вот Микеле, наоборот, как-то раз мне сказал, что он не такой, как другие, что он меня любит по-настоящему и был бы не прочь на мне жениться. Ах, Микеле, Микеле, как же я тогда уцепилась за его слова! Поверила его словам больше, чем словам всех других. Но и они тоже оказались обычным враньем.

Через несколько дней Микеле женится. Женится на своей невесте.

Как-то раз Микеле Яннелло бросил в меня поленом – да так сильно, что повредил мне ногу. И я почти месяц ходила с забинтованной ногой. Маме я, разумеется, сказала, что упала с велосипеда. А вот папа, к счастью, этого даже и не заметил.

Почему он бросил в меня поленом?

Потому что в тот раз я не стала ему ничего делать и крикнула:

– Хватит с меня, уже хватит! Ни за что! Не хочу. Ну и что же ты не идешь к своей девушке?

Тогда он поднял с земли полено и бросил его в меня.

И это было не в первый раз, когда он меня побил. Когда у меня задерживались менструации и они об этом узнавали, они меня били. И всегда – по животу.

– Никаких детей, поняла? А иначе ты нас всех подставишь. Поняла?

Можно подумать, как будто это я решаю, будут у меня дети или нет. Это же они сами все делают.

После той дачи, хозяином которой был Тринчи, мы еще много где побывали. Но всегда – за городом. Однажды они привезли меня в какой-то дом, около которого были раковина для мытья посуды и заасфальтированная площадка. А внутри там была большая комната с кухней, в которой стояла маленькая детская мебель коричневого цвета. И еще – другая комната с двуспальной кроватью.

Вечером дня святого Мартина [26] братья Яннелло – Микеле и Доменико – и Доменико Кутрупи привезли меня в какой-то деревенский дом при дороге в Вараподьо [27]. На площадке перед этим домом была маленькая статуя Девы Марии. И колодец. Они прижали меня к стенке колодца и изнасиловали. Доменико Яннелло мне сказал, что если его жена или кто-нибудь в городе спросит меня о наших встречах, то я должна отнекиваться и говорить, что ничего такого не было, а иначе они меня убьют. А потом он меня скрутил, схватил за волосы и окунул головой в колодец. И я, не сопротивляясь, оставалась в воде. Но потом он меня, к сожалению, оттуда все-таки вытащил.

Что-то обязательно должно случиться. Или вот-вот случится. Трудно понять что именно. Но вот только они совсем распоясались и уже не знают удержу. Встречаемся мы раз в неделю, не больше. Но зато каждый раз приходят все новые и новые люди. Теперь уже в этом нет никакой тайны.