Земная оболочка

Он отрицательно помотал головой. — Зачем? — сказал он. Судя по тому, как она пила, даже не поморщившись, можно было подумать, что это холодный чай.

Делла аккуратно завинтила крышку и убрала бутылку на место. — Я слышала, что вы вроде бы знаток по этой части.

— От Хатча?

— Мало ли от кого.

Роб усмехнулся. — Это правда. Ну, скажем, не знаток, но имею достаточный опыт. И ты знаешь почему, знаешь все причины. И притом давно. Я наводил о тебе справки.

Делла подошла к радио и приглушила его. Затем села на кровать, в упор глядя на Роба. — Что тебе надо? — сказала она. — Хочешь, чтоб я призналась, что мне без тебя жизни не стало? Что после того, как Рейчел тебя сцапала, я свалилась больная и пристрастилась к бутылке? Это ты хочешь услышать?

Он успел удержать на губах улыбку: — Нет.

— Ну и хорошо, раз нет, — сказала Делла. — А то ушел бы ни с чем.

— Я приехал за Хатчем.

— И тоже зря.

— Ты что это городишь? — спросил Роб.

— А то, что тебе этого мальчика отсюда не забрать. Он говорит, что получил наконец то, о чем всю жизнь мечтал — дом! И собирается здесь остаться.

— Этот дом?

Делла кивнула. — От меня получил. Я ему подарила. Мистер Рейвен оставил мне, а я Хатчу передала.

— И Хатч собирается продолжать его дело? Четырнадцатилетний мальчишка? Самый захудалый пансион в Виргинии?

— У нас уже есть две постоялицы и другие будут, как только он напишет им, чтобы приезжали. Мистер Рейвен разослал письма, многим отказал, когда понял, что умирает. Людям здесь нравится, пожилым, во всяком случае, — моего возраста. — Она говорила, по-видимому, совершенно серьезно.

Роб сказал: — А ты, значит, останешься с ним?

— Он попросил меня об этом сегодня утром, первым долгом. Разбудил без четверти шесть — говорит, не спал ночь, все думал, — сказал, что решил остаться здесь, мол, будем с ним вместе пансион держать, он поступит в школу, а на будущее лето мисс Элис приедет и поможет. Сказал, что, глядишь, и Грейнджер приедет.

— Какая мисс Элис? — спросил Роб.

— Метьюз. Подружка Рейчел.

— Это она, что ли, живет здесь сейчас?

— Она. Со своей старой теткой из Линчбурга.

Роб сказал: — Она, значит, тоже участвует в этой нелепой затее? Может, еще деньги вложить собирается?

Делла тыльной стороной ладони вытерла сухие губы. — Слишком я разболталась. Он просил никому не говорить. Кроме нас с ним, никто этого не знал, пока я тебе не сказала. Только попробуй начать над ним издеваться — убью!

Она улыбалась, но за прошедшие годы лицо ее так изменилось, что казалось, вся она подбита изнутри и от внешнего мира ее защищает толстая — то ли воздушная, то ли пуховая — прокладка. Наконец он сказал: — Ты никогда не любила Рейчел.

— Я никогда не любила тебя.

Роб кивнул. — Ладно. Я не про то.

— Так про что же? Сказал бы.

— Ты помогаешь Хатчу?

— Об этом и не мечтала. — Она энергично потрясла головой.

— Но ты говоришь, что собираешься остаться здесь с ним, — сказал Роб. — Это же дурацкая затея.

Делла опустила глаза. — Я о себе забочусь, Роб. Пожалуй, пора, черт возьми.

Роб сказал: — Я ведь уже спрашивал тебя, в чем дело?

Она долго изучающе смотрела на него, затем отвернулась к зеркалу на комоде, — стараясь пробиться взглядом сквозь толщу лет к своему прежнему лицу, тому, которое он знал, с помощью которого ей удалось летом и осенью двадцать пятого года завлечь его сюда, вот в эту комнату, на восемнадцать ночей, к лицу девочки, которой так хотелось уехать куда-то, пылающей страстью, изнывающей от одиночества, от своей неприкаянности, неудовлетворенных желаний, — девочки с настороженными глазами. Это оказалось нетрудно, и ей захотелось, чтобы и Роб взглянул на нее. — Я уехала через два дня после вас с Рейчел; никому слова не сказала, никого не предупредила, просто собралась и ушла. Уехала на север, в Филадельфию, к своей двоюродной сестре Ти. Она была любимая племянница моей мамы; я-то ее с детских лет не видела, но после смерти мамы она прислала мне телеграмму: «Приезжай, будешь жить со мной в раю». Рай — это кафе под названием «Фарфоровая чашка», она там пай имела. Туда я и пошла прямо с вокзала, расспрашивая дорогу, а оказалось, что письма моего она не получила. Но она меня в лицо знала (в то время я еще так не переменилась, ты бы и то меня узнал); только я переступила порог, она как завопит: «Господи, да ведь это же Люси!» Я сказала ей, что я Делла, а она говорит: «Работать умеешь?» — в субботу вечером это было. И тут же успокоилась. А я встала за плиту и принялась готовить, и готовила напролет и рождество, и Новый год, готовила три года, не разгибая спины. Совсем как здесь. Все были вроде бы довольны, во всяком случае, съедали все подчистую и платили неплохо, оно и понятно — цветные. А потом Ти вышла замуж. Она и до этого была замужем, только муж ее куда-то смылся, и детей она от него так и не завела (это ей прямо нож в сердце был), вот я и жила с ней и управлялась очень даже хорошо. А потом она новым мужем обзавелась, который ей в сыновья годился. Ну и ребенок не заставил себя долго ждать. Это в сорок четыре-то года! Я ей говорю: «Постыдилась бы!», а она мне: «Ладно! Только тебе смотреть на это не обязательно», — то есть понимай: «Выметайся отсюда!» А я уже и сама рада была. У меня к тому времени дружок завелся, моего возраста, по имени Ньюмаркет Уоттерс. Он каждую субботу приходил в «Чашку» с вечера и дожидался меня — под утро я уж освобождалась, — а потом катал на машине или еще что-нибудь. Он работал под Филадельфией в поместье одного богача — был у него и за садовника, и за шофера, — и хозяева разрешали ему в его выходные дни брать их машину. Значит, доверяли ему — как же иначе; он у них вырос (его мама служила у них кухаркой, только она умерла еще до того, как мы познакомились). И я ему доверяла; первый человек, кому я стала доверять, с тех пор как выросла. Доверяла ему и начала уже подумывать, что наконец-то судьба ко мне лицом повернулась. Ну так вот, как раз когда Ти завела себе ребенка и я поняла, что мне там больше делать нечего, он спросил меня, не пойду ли я горничной к белым, у которых он работает? Я сказала: «Ладно!» — и он сказал, что место за мной, — они ему даже меня нанять доверили. Ну вот, за неделю до рождества он перевез меня туда, и я поняла, что мне привалило счастье. Хорошая отдельная комната во флигеле для прислуги, теплая (Ньюмаркет в соседней), к плите и близко не подходи — в кухне распоряжался повар-иностранец. А мне только пыль сдувать и полы драить. Ползимы их вообще не было — уезжали в Джорджию греться, — а когда они и жили дома, так почти не замечали меня. То есть при встрече они всегда улыбались, но и только — от меня требовалось, чтоб дома чисто было и хорошо пахло, — они за это хорошо платили, — а как я располагаю своим временем, их не касалось. Ну что ж, они имели чистый, благоухающий дом, а остальное доставалось Ньюмаркету Уоттерсу. — Делла замолчала и снова посмотрела в зеркало. Она все еще видела свое прежнее лицо — ей казалось, что оно еще не утратило своего очарования; она повернулась к Робу. — Веришь ты мне или нет? Знаешь, чем я хороша?

Роб кивнул. Кому же и знать, как не ему.

— И ничего-то ты не знаешь, — сказала она. — Половины не знаешь. Я в себе такие качества обнаруживала, какие тебе и во сне не снились, не то чтоб в жизни встречались. Ньюмаркет был куда темнее меня (я-то с тех пор порядком почернела); и я надеялась, что, может, мы так с ним и проживем; надеялась, настанет время, когда он скажет днем и при посторонних то, что нашептывал мне по ночам. Так год прошел. Мне казалось, что я и правда в раю, как Ти обещала. Я и до сих пор так думаю, бога не гневя скажу: лучшего у меня не было. Но тут явился Гувер со своим кризисом. Мои хозяева потеряли деньги, если не все, то большую часть, а спустя четыре месяца хозяин упал замертво — сердце разорвалось. Жена его, однако, жива осталась. Она по-прежнему была хозяйкой дома, а я по-прежнему натирала в нем полы, и Ньюмаркет по-прежнему приходил ко мне в комнату и вроде бы ничуть не переменился. Именно что не переменился. Это ему перемены захотелось, вот он меня и приглядел, эдакую маленькую пустяковину, с которой можно на дому для разнообразия позабавиться, прежде чем вернуться к своим прежним забавам. Через два месяца после того, как у старика случился разрыв сердца, пришел Ньюмаркет раз ко мне вечером что-то очень уж рано. Поговорили мы немного, затем я встала, чтобы приголубить его (он сумел так себя поставить, что это вроде входило в мои служебные обязанности, больно уж он собой хорош был), и тут он говорит: «Погоди-ка!» Я руки убрала, и он стал рассказывать, что хозяйке туго приходится, что ей нужно на всем экономить и что теперь ей придется рассчитать меня и повара-иностранца. «А как же ты?» — спрашиваю. «Без меня ей не обойтись», — отвечает. Я говорю: «Мне без тебя не обойтись» (лучше б я прежде язык себе откусила), — и он ответил: «Я всю свою жизнь здесь прожил. Как же я сейчас уйду». Он потянул руки ко мне, а я как развернулась, да как влепила ему. Он сказал, что просто нужно подождать. А я ответила: «Жди хоть до второго пришествия, только Деллу Симмонс ты больше пальцем не тронешь, заруби это себе на носу». И не тронул. Я собрала свои пожитки, и через час меня уже там не было, жалованья за последний месяц так никогда и не забрала.