Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства(СИ)

- Завтра поедем к Алеше, в Сороки. На "Победе".

В Сороках учился мой брат Алеша. Он оканчивал медицинский техникум, где учился на фельдшера. Ему оставалось только сдать экзамены. А на зеленой "Победе" по всему колхозу катался председатель Анисько Твердохлеб. Катался, сколько влезет. Правда, в селе его все называли просто - Анисько. Но главнее председателя мы упорно считали Павла из Боросян, который восседал за рулем машины. Все наши попытки приблизиться к "Победе" пресекались одним его "Ф-ш-ш-ш". Так в селе гоняют кур с огорода.

- А Павло не фышкнет? - спросил я отца.

- Не фышкнет, - улыбнулся отец, - меня посылают в сельхозснаб, а Гриша Маньчин едет на какой-то завод.

Гриша Манчин был колхозным механиком, больше по старым моторам. Гриша был намного старше отца, фамилия его была Твердохлеб. Но фамилию его в колхозе помнил только бухгалтер. Все село называло его Гриша Маньчин, так как его седую сгорбленную древнюю маму звали Манькой.

Я хотел еще остаться и поиграть, но отец решительно сказал:

- Пошли, тебе надо ноги и шею отмыть, а то могут не пустить в Сороки.

Я понимал, что отец шутит насчет пропуска, но с ногами и с шеей все было серьезно. Отец просто мог не взять меня с собой.

Рано утром к нашим воротам подъехала зеленая "Победа". Сам Павло, не раз гонявший меня от машины, распахнул заднюю дверку машины.

- Сидайте! Тилько обтопочите ноги вид порохив! - и, обращаясь только к отцу, продолжил. - Двери крепко не гупай. Закрывай легэнько, но с потягом.

Поехали. Возле правления колхоза нас должен был ждать дядя Гриша. Возле мостика у правления стоял незнакомый мужчина в наглаженном синем костюме. Дяди Гриши не было. Павло остановил "Победу". Каково же было мое удивление, когда на переднее сиденье, где обычно сидит председатель, стал садиться человек в синем костюме.

- Доброе утро! И счастливой нам дороги!

Это был дядя Гриша. Всю жизнь я его видел только в комбинезоне, засаленном настолько, что весь лоснился, сплошь пропитанный маслом и мазутом. Взрослые говорили, что когда-то комбинезон был ярко-синим, почти голубым. Получил его в подарок дядя Гриша на Октябрьские в первые колхозные годы. А вручал его Грише бывший председатель, его сосед Назар Жилюк.

От правления Павло повернул направо, в сторону Брайково. Но на развилке он снова повернул вправо. Мы поехали в сторону Боросян.

- Наверное еще кого-то должен взять. - подумал я и придвинулся к отцу, освобождая место. Но мы уже проехали Боросяны, миновали хаты Чижика и Гарапки, пересекли небольшой старый мостик. Дальше дорога была абсолютно гладкой. Я оглянулся. За нами разрасталось густое облако пыли. Пыль была настолько густая и легкая, что на подъеме после поворота через боковое окно я видел длинный пыльный шлейф, лишь слегка сдвинувшийся от дороги на зеленое пшеничное поле.

Проехали Городище, в котором я уже был несколько лет назад. Я приезжал сюда на телеге с отцом, который продавал колхозную рыбу. Затем был длинный спуск, в конце которого под мостом протекала небольшая речка. Затем вновь последовало село.

- Кришкауцы, - сказал отец, -- отсюда родом тетя Женька, жена Василька Горина.

Затем последовал целый ряд сел, из которых мне запомнились два названия: Григоровка и Рубленица. Наконец мы выехали на окраину Сорок. Город, казалось, разместился далеко внизу. Он был гораздо больше Могилева. Город был окружен огромной дугой Днестра. Так далеко от дома я еще не уезжал.

Начался длинный, крутой и извилистый спуск. Мои руки с силой вцепились в спинку сиденья, на котором сидел дядя Гриша. В самом низу отец попросил Павла остановить машину. Отец вышел, аккуратно захлопнув дверцу машины. Павло с удовлетворением вздохнул. Через некоторое время отец вернулся.

- Все у них готово, на обратном пути заедем и заберем. И документы уже будут подписаны.

Спустились почти до самой реки. Павло притормозил:

- Нам налево, а вам направо. Здыбаемся на этом месте в три часа.

Мы с отцом вышли. Вышел и Павло. Открыл багажник, из которого отец вытащил две сумки. Это была передача Алеше.

Захлопнув багажник, Павло плавно тронул с места и скрылся за поворотом.

- Откуда он знает, что нам направо? - спросил я отца.

- Он возил раньше передачи Алеше. Не раз завозил прямо на квартиру.

Я хотел помочь отцу нести одну сумку. Он отказался, сказав, что сумки тяжелые.

- Ты лучше держись рядом. Не потеряйся.

Я знал, что Алеша живет на квартире по адресу: улица Гастелло, 18. Так было написано на конвертах, в которых почтальон приносил письма от Алеши. Мы перешли широкую улицу и повернули направо. Вскоре отец остановился у калитки. Я прочитал на табличке: Ул. Н. Гастелло, 18. Точно.

Алеша был дома. Он сидел на табуретке перед кроватью. Больше половины кровати было заполнено раскрытыми книгами и исписанными общими тетрадями. Мы обнялись. От Алеши пахло Сен-сеном. Я знал этот запах. Просто Алеша тогда иногда покуривал и, чтобы не огорчать отца, жевал Сен-сен. Он отбивает запах табака.

Я осмотрел комнату. Она была небольшой, гораздо ниже, чем у нас дома. Совсем небольшие два окошка, уставленные цветами, смотрели в разные стороны. У солнечного окна стоял столик, на котором лежали книги и тетради. У второго окна была вторая кровать. Она была заправлена как в кино. Под линеечку. На кровати, кроме пачки сигарет "Ляна" ничего не было.

- Чья эта кровать? - спросил я Алешу.

- Тут спит Володя Исправник, из Тырново. - ответил вместо Алеши отец, глядя на кровать. Он долго смотрел на пачку сигарет. Потом молча и неодобрительно покачал головой.

В углу между кроватями стояла плетеная этажерка, заполненная книгами. Книги были разные. Я стал читать на корешках. Ничего интересного. Анатомия, физиология, фармакология, внутренние болезни и другая разная дребедень. Ни одной книги про войну или про шпионов.

На самой верхней полке лежали две слушалки. Так мы называли аппараты, с помощью которых фельдшер в селе слушал сердце. Одна была в виде колокольчика с трубками, на конце которых были круглые стеклянные шарики с дырочками. Вторая слушалка была деревянной. Такие я видел в кино у старых докторов. Слушалка была похожа на музыкальную трубу. Я взял трубку и подул, как дуют в пионерский горн. Вышло неприлично.

Алеша улыбнулся. Он взял с этажерки трубку с резиновыми трубочками. Вставил в мои уши шарики с трубками и, приподняв рубашку, приложил колокольчик к моей груди слева:

- Слушай внимательно. Услышишь свое сердце.

Я прислушался. Сначала ничего. Только какой-то шум, как непрерывный ветер. И вдруг из этого шума я выделил четкое: "Бу-туп, бу-туп..." Я слушал мое сердце! Я снова прислушался. Сердце стучало, ровно, без перерывов. Когда же оно отдыхает? Вот так и днем и ночью?

Я с уважением посмотрел на Алешу. А он, кроме того, что слышал, определил у Веры, младшей маминой сестры, целых три порока! Только слушал и больше ничего. Ничего не раскручивая и не ломая. Я уже по-новому посмотрел на этажерку, потом на кровать, устланную книгами. А тетрадей сколько. И это все надо было исписать!

А писать я не любил. Зато я любил слушать. И на уроках тоже. Все удивлялись, что я, почти ничего не читая дома, отвечал на уроках точно так, как нам рассказывал Петр Андреевич. Жаль, что он уехал. Нина Григорьевна тоже объясняет, но с Петром Андреевичем было гораздо интереснее, хотя он был строгим. А Нина Григорьевна что-то объясняет, объясняет таким голосом, что хочется уснуть. А потом вдруг как закричит:

- Единак! Закрой рот, а то муха влетит!

Я резко вздрагивал. Но, оказывается, она кричала Бронику, моему троюродному брату.

А тут сразу столько книг! А еще читает тетради, в которых писал. Зачем? Я свои тетради никогда не читал. Исписал, и на самолетики, лодочки, а еще лучше на хлопушки. От них даже Нина Григорьевна вздрагивает.

Алеша вынул из моих ушей трубочки и протянул мне деревянную трубку.