Штучки!

Мадам Гара встретила ее, как всегда, приветливо.

– Как ты выросла!

Мало кто из взрослых способен начать разговор с ребенком с чего-нибудь другого.

– Ну, как дела в школе?

– Да так, нормально, – пробормотала Флоранс.

– Скромничает! – воскликнула мать. – Лучше всех учится, никогда ни одной ошибочки в диктанте не сделает! Флоранс у нас в семье самая умная!

– Садись, садись! – пригласила мадам Гара. – Пирог будешь есть? Мы тут как раз чай пили и болтали о своем, о женском.

Мадам Гара была либеральной хозяйкой. Она не ленилась вытащить чашки темного стекла ради прислуги – при условии, что чай будут пить на кухне. Жанин Мельвиль чувствовала себя здесь как дома. Она всегда тщательно укладывала волосы – и всегда одинаково, она непременно подкрашивалась, она сознавала, что от нее тут требуется меньше того, что она может, но что поделаешь, времена настали трудные. Она сумела преувеличить свою роль в доме, оказывая мелкие услуги, о которых ее никто не просил: отвечала по телефону так, как когда-то научили в школе секретарш, встречала гостей и приносила почту на посеребренном подносе, который сама же и раздобыла. Это позволяло ей гордо именовать себя экономкой и намекать, что с тряпкой она возится только потому, что хочет услужить бедняжке мадам Гара, не имеющей средств нанять еще и уборщицу.

– Я как раз говорила Николь… Надо же, совершенно из головы вылетело, о чем же это я рассказывала Николь!

Жанин хихикнула, довольная тем, что ей удалось дважды назвать хозяйку по имени. Вот вам и доказательство, что мадам Мельвиль тоже вполне достойна коттеджа с кирпичным мангалом в дальнем конце сада! Ее место не там, по другую сторону проспекта Генерала Леклера, ее место всегда было не там. Если бы только Дени мог признать эту ошибку! Но нет, она не начнет снова себя изводить теперь, когда почти что на «ты» перешла с Николь Гара. Еще немного – и все наконец-то изменится, теперь она нисколько в этом не сомневалась.

– Смотри, это все для тебя, – сказала мадам Гара, показывая Флоранс два пластиковых пакета. – Нет-нет, не надо благодарить! Я очень рада, что все это еще послужит, а не окажется в мусорном баке.

Флоранс поджала пальцы ног в беленьких носочках, ее собственных, чистеньких, только сегодня в первый раз надетых.

– Юбки, конечно, придется ушивать, – вмешалась Жанин. – Она куда тоньше Анн-Лор. В точности как я в ее возрасте.

– Вы были худенькая? – удивилась мадам Гара, нисколько не боясь обидеть прислугу.

– А кто бы меня выбрал «мисс Пуату- Шаранта», если б я не была как статуэточка? Цельный купальник ничего не скрывает, особенно когда к нему еще и туфли на каблуках высотой в двенадцать сантиметров. И уж поверьте, я победила безо всякого труда!

Флоранс съежилась на стуле. Мама снова взялась мусолить единственную славную страницу своей биографии, а мадам Гара, хоть и знала эту историю наизусть, просто- таки впитывала каждое слово. Вот только девочке очень не нравилось, какое у нее при этом лицо.

– Неужели я никогда не показывала снимки? Хорошо бы вы как-нибудь зашли к нам на аперитив, заодно и посмотрели бы, у меня целый альбом с конкурсами. Что за ножки у меня были тогда! А зубки-то! Самые красивые во всем моем родном Пуату! Мне еще тогда не поставили мост…

Глаза Жанин при упоминании о былой красоте затуманились, и она, отставив мизинец, глотнула чаю.

– Да вы и сейчас очень даже ничего, – подала голос мадам Гара, побуждая тем самым бывшую «мисс Пуату-Шаранта» продолжать рассказ.

– Ну, теперь-то я уже не первой молодости. Да и растолстела. Заботы, дети, что тут говорить, вы ж и сами знаете, как оно бывает.

– Мне ли не знать! – вздохнула мадам Гара, у которой в списке обязательных дел значились два пункта: еженедельные занятия теннисом и ежемесячно – перманент.

– Ох, уж до того обидно!… Как взгляну на витрину с моими кубками, так и подумаю: а ведь могла бы стать актрисой. Ведь пять раз побеждала, пять раз! Первый раз – в двенадцать лет, я тогда была мажореткой. Вот видишь, Флоранс, как раз в твоем возрасте! И ты, если бы захотела, могла бы пойти по стопам матери. Чего молчишь?

– Может быть, Флоранс несколько… замкнута, сосредоточена на своих переживаниях? – заступилась за девочку мадам Гара.

– Это уж точно, кроме своих книг, она… Да и потом, талант ведь не всегда передается по наследству, а?

Флоранс покраснела. Она слишком тощая, слишком долговязая, матери за нее стыдно. Еще сильнее съежившись на стуле, она уставилась на свои носки. Они такие новенькие, посмотришь на них – и соберешься с силами, чтобы не заплакать. Она вообще сюда пришла только для того, чтобы помочь матери: Жанин одной не унести никому больше не нужные обноски. И она старалась выполнять это унизительное дело с достоинством, на какое только способен человек в двенадцать лет. А теперь мама все испортила, в очередной раз припомнив свою судьбу несостоявшейся старлетки… Недоставало еще двух заключительных фраз, последних поворотов трогательного романа. Флоранс ждала их как сигнала: сразу после этого можно возвращаться домой. И боялась их услышать: вдруг и сама вляпается заодно с матерью, выставившей себя на посмешище!

– А потом этот утюг, поставленный на «лен». И вот мое левое бедро навсегда суродовано…

Жанин умолкла и опустила глаза: затертым, заученным движением она словно требовала почтить минутой молчания память усопших грез. Мадам Гара с трудом удержала рвущийся с губ испуганный возглас. Флоранс в который раз задумалась над тем, как это можно суродоватъ бедро. Жанин сложила руки на объемистом животе и, философски подойдя к собственной печальной истории, вывела из нее мораль:

– Главное в человеке – красота внутренняя.

– Очень хорошо, что вы это понимаете, – одобрила мадам Гара. – И потом, у вас же есть дети, а дети приносят столько радости… Да, кстати! Флоранс, детка, поскольку твоя мама говорит, что ты очень хорошо учишься, тебе полагается награда. Хочешь в воскресенье пойти с Анн-Лор на концерт?

– На концерт? – переспросила Флоранс.

– Ну да, на концерт. Ты что, никогда не бывала на концертах? Я записала Анн-Лор в молодежное музыкальное общество, это дополнительное образование, и там устраивают концерты. Обычно моя дочь ходит туда со школьной подругой, но сейчас у той, к сожалению, свинка, а билеты вернуть нельзя. Так что, если хочешь воспользоваться случаем, запомни: концерт состоится в Центре Поля Элюара, начало в три. По-моему, будут играть на скрипке. А может, на пианино. Да в общем, какая разница! Выйдешь в свет, будет повод надеть красивое платье.

Флоранс покосилась на пластиковые пакеты, раздумывая над тем, сунула ли туда мадам Гара что-нибудь подходящее для такого выхода в свет.

Чуть позже, идя между коттеджей по изнемогающей под тяжестью глициний улице, Жанин на ходу приплясывала.

Николь, прощаясь, ее поцеловала! А она в ответ прижала хрупкую хозяйку к своей материнской груди!

– Видишь, мы с ней почти что на равных! – ликовала Жанин, стараясь убедить дочку. – Никогда не поздно подняться по социальной лестнице. Только представь себе любую богачку в уборной – и сразу поймешь, что мы ничем друг от друга не отличаемся.

– Если мы ничем друг от друга не отличаемся, к чему тогда подниматься по социальной лестнице!

– Хватит умничать! Начиталась своих книжек – слишком уж ты много читаешь. Хотя… и правильно делаешь, читать полезно для общего развития, для культуры. А культура придает элегантность. Читать – это все равно как сходить на концерт. Надо же, ты ведь теперь подружишься с дочкой Гара, а она ходит в школу Святой Марии, и у них там темно-синяя форма и все такое! Надо выбрать тебе какой-нибудь такой наряд на воскресенье…

Лучше умереть, чем идти в старом платье Анн-Лор, подумала Флоранс.

– Посмотрим в «Monoprix», может, там найдется что-то подходящее по сходной цене, – предложила Жанин.

На другой стороне проспекта Генерала Леклера солнце палило куда яростнее. Флоранс и Жанин миновали школьный комплекс Дени Дидро, четыре низких здания на плешивых лужайках, по одному для каждой ступени обучения. Флоранс поднялась уже на третью, а конца-краю унылой равнине детства и отрочества все еще не было видно. Ручки пластикового пакета прилипли к взмокшей ладони, мыски белых носочков, там, где в них упирался большой палец, посерели. Мелкие горести.