Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство

В конце марта, как раз в начале пасхальных каникул, у мамы начались схватки, и папа отвез ее в больницу в Сан-Франциско. Я изо всех сил молился, чтобы это были настоящие роды, а не ложные схватки, какие случались и прежде. Ведь если мамы не будет дома, папа меня покормит. И никто не станет бить меня — хотя бы несколько дней.

Пока мама была в больнице, отец разрешил мне играть с братьями. Мне сразу приняли назад в семью. Мы играли в «Стар Трек», и Рон уступил мне роль капитана Кирка. В первый же день папа приготовил бутерброды на ленч, и мне даже дали добавки! Когда папа поехал навестить маму, мы вчетвером отправились к соседке по имени Ширли — она жила в доме напротив. Ширли была очень доброй и обращалась с нами так, будто мы были ее детьми. У нее мы играли в пинг-понг или просто носились по лужайке. Ширли немного напомнила мне маму, ту, которая меня не била.

Но через несколько дней настоящая мама приехала из больницы и привезла с собой нового братика по имени Кевин. Прошла пара недель, и все стало как прежде. Папа дома почти не появлялся, а я снова превратился в козла отпущения, на котором мама вымещала свою злость и недовольство.

Она редко общалась с соседями, поэтому все были немного удивлены, когда мама подружилась с Ширли. Они ходили друг к другу в гости почти каждый день. В присутствии Ширли мама играла роль заботливой и любящей матери семейства, как она притворялась, когда у нас дома проходили собрания скаутов. Прошло несколько месяцев, прежде чем Ширли поинтересовалась, почему Дэвиду не разрешают играть с другими детьми. А еще спросила, за что меня так часто наказывают. У мамы было много оправданий на этот счет. Она отвечала, что Дэвид болен или работает над проектом для школы. Наконец, она сказала Ширли, что Дэвид — плохой мальчик, которого нужно постоянно ругать, иначе он не исправится.

Со временем отношения между Ширли и мамой испортились. Однажды ведьма безо всякого повода оборвала все связи со своей подругой. Сыну Ширли больше не разрешалось играть с моими братьями, а мама ходила по дому и обзывала соседку всякими нехорошими словами. Хоть мне так и так нельзя было ни с кем играть, мне было спокойней, когда Ширли приходила к нам домой.

А потом настало лето. Одним воскресным августовским утром мама зашла в родительскую спальню, где я сидел в «позе военнопленного». Она попросила меня встать и сесть на кровать. Затем сказала, что устала от такой жизни. Сказала, что просит прощения, что хочет вернуть все потерянное время. Я широко улыбнулся и крепко-крепко ее обнял. Когда мама обняла меня в ответ и погладила по голове, я заплакал. Она тоже плакала, а я думал, что плохие времена подошли к концу. Я отпустил маму, слегка отодвинулся и посмотрел ей в глаза. Я должен был точно знать. Пусть она повторит.

— Правда, все закончилось? — робко спросил я.

— Все закончилось, милый. Я хочу, чтобы с этого момента ты забыл все, что случилось. Ты ведь постараешься стать хорошим мальчиком?

Я закивал.

— Тогда и я постараюсь быть хорошей мамой.

После того как мы помирились, мама набрала для меня горячую ванну и принесла новую одежду, которую мне подарили на прошлое Рождество. Прежде она не разрешала надевать ее. Затем мама отвезла нас с братьями в боулинг, пока папа сидел дома с Кевином. На обратном пути мы остановились около магазина игрушек, и мама всем купила по волчку. Когда мы приехали домой, она разрешила мне поиграть на улице с братьями, но я забрал волчок и ушел в родительскую спальню. В первый раз за многие годы — за исключением праздников, когда к нам приходили гости, — я ужинал вместе с остальной семьей. Все происходило слишком быстро, и меня не покидало ощущение, что это просто не может быть правдой. Конечно, я был невероятно счастлив, но мне казалось, будто я хожу по яичным скорлупкам. Я боялся, что в любой момент мама может очнуться и превратиться в ведьму. Но этого не случилось. На ужин я ел все что хотел, а потом она разрешила мне посмотреть телевизор с братьями, после чего мы все отправились спать. Я по-прежнему ночевал в родительской комнате, но мама объяснила это тем, что хочет быть рядом с маленьким Кевином.

На следующий день, когда папа был на работе, к нам пришла женщина из социальной службы. Мама отправила нас с братьями играть во дворе, а сама осталась в доме. Они беседовали больше часа. Перед тем как дама ушла, мама позвала меня назад в дом. Женщина из социальной службы хотела поговорить со мной. Она спросила, счастлив ли я. Я ответил, что очень. Спросила, хорошо ли мы ладим с мамой. Я сказал, что хорошо. И наконец, дама поинтересовалась, била ли меня мама. Перед тем как ответить, я оглянулся на маму. Та стояла позади дамы и вежливо улыбалась. У меня будто бомба в животе взорвалась. Думал, что меня вырвет. Я вдруг понял, почему мама так резко изменила свое поведение, почему стала так хорошо со мной обращаться. Каким же я был дураком! Я настолько нуждался в любви, что с радостью купился на ее обман.

Мамина рука на плече вернула меня в реальный мир.

— Ну, милый, отвечай тете, — сказала она, снова улыбаясь. — Скажи, что я морю тебя голодом и избиваю как собаку. — Она захихикала, надеясь, что дама к ней присоединится.

Я посмотрел на женщину из социальной службы. Щеки горели, я чувствовал, что капли пота катятся по спине. У меня не хватило храбрости сказать даме правду.

— Нет, конечно, — ответил я. — Мама со мной очень хорошо обращается.

— То есть она никогда тебя не била? — уточнила женщина.

— Нет… ну… в смысле, мне попадает, только когда я себя плохо веду, — сказал я, стараясь скрыть правду. Судя по маминому взгляду, этого было недостаточно. Она столько лет вдалбливала в меня правильные ответы, а я все испортил. И женщина из социальной службы тоже почувствовала какой-то подвох.

— Ну хорошо, — тем не менее сказала она. — Я просто заглянула, чтобы поздороваться.

Мама попрощалась с дамой и проводила ее до дверей. После того как женщина ушла достаточно далеко, мама с яростью захлопнула дверь.

— Ах ты, маленький засранец! — завизжала она.

Я машинально прикрыл лицо, а мама ударила меня несколько раз и прогнала в гараж. После того как мальчики поужинали, она приказала мне приступать к уборке. Пока я мыл посуду, я вдруг понял, что не слишком расстроен. В глубине души я чувствовал, что мама обращается со мной хорошо не потому, что любит. Я должен был сразу понять это, ведь она вела себя точно так же, когда приезжала бабушка или кто-то из родственников. По крайней мере, у меня было два хороших дня. Целых два дня за несколько лет — в каком-то смысле оно того стоило. Я вернулся к привычному образу жизни и одиночеству. Теперь я, во всяком случае, не должен ходить по яичным скорлупкам и гадать, когда на меня обрушится крыша. Я снова стал слугой в своей семье.

Хоть я уже почти смирился со своей судьбой, особенно плохо и одиноко мне было по утрам, когда папа уходил на работу. В такие дни он просыпался очень рано — в пять часов. Папа не догадывался о том, что я тоже не сплю. Завернувшись в одеяло, я слушал, как он бреется в ванной, а потом завтракает на кухне. Я знал, что если папа обул ботинки, значит, он вот-вот уйдет. Иногда я поворачивался как раз в том момент, когда он заходил в комнату за сумкой с вещами — он всегда брал ее на дежурство. Он целовал меня в лоб и говорил: «Постарайся не злить ее и не попадаться ей на глаза».

Я, как мог, сдерживал слезы, но в конце концов все равно начинал плакать. Я не хотел, чтобы папа уходил. Я никогда не говорил ему об этом, но, уверен, он и так знал. Когда за папой закрывалась входная дверь, я принимался считать шаги — сколько ему нужно, чтобы дойти до подъездной дорожки. Потому слушал, как он уходит все дальше и дальше от дома. Я легко мог представить, как папа идет вниз по кварталу, чтобы за углом сесть на автобус до Сан-Франциско. Иногда — если мне хватало смелости — я выскакивал из кровати и бежал к окну, чтобы посмотреть на папу в последний раз. Но чаще я оставался в постели, перекатывался на теплое место, где он спал, закрывал глаза и еще долго представлял, что он остался дома. А когда я наконец признавал, что папа ушел, то в груди становилось холодно и пусто. Я очень любил папу. Я хотел, чтобы он всегда был рядом, и тихо плакал, потому как не знал, удастся ли мне снова с ним встретиться.