Большой пожар

— Придирки… издевательства… — негодующе прогудол Дед. — Художники слова! Мы-то слышали, что на полковника со всех сторон жали.

— И вот его ответ, — продолжила я. — Возмущаться будете потом, слушайте внимательно и не перебивайте. Так… номер такой-то, от такого-то числа… Текст: «Хотя проектная организация и строители выполнили ряд требований УПО, при сооружении здания допущены многочисленные нарушения. Деревянные панели отделки стен лифтовых холлов, коридоров и дверей не обработаны огнезащитным составом; в ряде мест не заделаны строительным раствором неплотности в местах пропуска отдельных коммуникаций через межэтажные перекрытия, что может способствовать быстрому распространению огня по этажам; несмотря на наши решительные возражения, полы коридоров и ряда помещений покрыты лаком и синтетическими ворсовыми коврами, стены оклеены синтетическими моющимися обоями; отделка внутренних лестничных клеток, являющихся главными путями эвакуации, также выполнена из синтетических материалов — перила, ковровые дорожки; не смонтированы устройства вентиляционных шахт для удаления дыма с горизонтальной вытяжкой и клапанами на каждом этаже; в помещениях отсутствуют планы эвакуации; отсутствуют наружные пожарные лестницы; коридоры и холлы не оборудованы автоматической пожарной сигнализацией…» И так далее. Ну, что скажете?

— Как в воду полковник смотрел. — Дед развёл руками. — Мудрый был змей — Савицкий… Вот они тебе и есть, — причины!

— Между прочим, — добавила я, — Савицкий открыть Дворец отказался, «выкручивание рук» продолжалось ещё больше месяца. Но и тогда настоял на своём: подписал с оговорками.

— Не сделай он этого, с пожарной охраны сняли бы три шкуры, — сказал Вася. — Искать бы никого не надо было: бей пожарных! Савицкий, Оля, ответил сразу на два твоих вопроса: и кто виноват? и почему пожар распространился так быстро. Да из его ответа только слепой, как крот, и глухой, как пень, не поймёт, что Дворец был крайне пожароопасным — настоящая пороховая бочка! Теперь я ещё больше удивляюсь, что мы его все-таки потушили. Ну а что касается полотёра и уборщиц — не они, так другие: была бы для огня пища, искра всегда найдётся.

— Ну, это уже фатализм, — возразила я. — Ты ещё скажешь, что Дворец с первого дня был обречён на пожар.

— Нет, не скажу, — подумав, ответил Вася. — Точнее будет другая формула: в случае пожара Дворец был обречён на чрезвычайно быстрое распространение дыма и огня. Ибо из всех недостатков, о которых писал Савицкий, устранили только один; вывесили в помещениях планы эвакуации. Но раз остальные недостатки устранены не были, пожар развивался стремительно, и посему цена этим планам была ломаный грош.

— Подходим к самому главному, — сказала я. — Конкретно: почему, почему огонь распространился так быстро?

— Вопрос поставлен неточно. — Вася взял лист бумаги и начал набрасывать план Дворца. — Слишком быстро, Оля, распространялся не огонь, а дым. Так, в высотную часть огонь проник минут через семь-восемь после дыма; для высотки долгое время главным врагом был именно дым, настолько ядовитый из-за продуктов сгорания синтетики, что без противогазов находиться в нем было невозможно. Я бы предложил такую схему…

— В основном корпусе дым был не слаще, — проворчал Дед. — Ты Лелю не критикуй, точно или неточно она спросила, а человеческим языком объясни, почему Дворец заполыхал. Они, Леля, в Высшей школе все формулы наизусть вызубрили, теоретики! Таких схем тебе нарисуют, что любое ясное дело вусмерть запутают. Я бы тебе, дочка, так посоветовал: как увидишь, что Васька схему рисует или формулу пишет, выливай ему за шиворот стакан воды.

Я вдруг вспомнила Вету Юрочкину — диспетчера Центрального диспетчерского пункта Дворца. Милая, удивительно скромная девушка, многие ещё вышучивали её фамилию — потому, что женихом её был Юрий Кожухов, сын полковника. Вету тоже называли в числе виновных — у кого-то хватило совести… Я хотела спросить у ребят, не помнят ли они, кто именно, но не успела — увидела как наяву его лицо: директор Дворца. Он многих тогда обвинил, пытаясь увеличить число причастных…

— К делу, — предложила я. — Кто берётся сформулировать: почему пожар распространился так быстро? Только о виновных — потом.

— Проект описания пожара поручили готовить нам троим, — сказал Слава.

— Знай мы тогда об ответе Савицкого… А почему о нем не было ни слова на суде?

— Савицкий в то время тяжело болел, а Агееву вряд ли хотелось извлекать этот документ, — предположил Вася. — Ладно, попробуем сформулировать, не кипятись, Дед, без формул. Итак, пожар начался на пятом этаже — установлено Гулиным на основании показаний вахтёра Петрова и подтверждено очевидцами. По лаку и коврам на полах, по синтетическим обоям на стенах и подвесным декоративным потолкам из синтетики же, скрывающим коммуникации, огонь помчался по коридору с линейной скоростью 4-8 метров в минуту. Через две — две с половиной минуты пламя достигло лифтового холла на пятом этаже и начало распространяться вверх и в правое крыло здания. Легко подсчитать, что пламени нужны были считанные минуты, чтобы через лифты и лестничные марши попасть на очередной этаж. Практически через пятнадцать минут после загорания на пятом этаже Дворец пылал.

— Ты забыл, что Савицкий указал ещё на одну сверхважную штуку, — добавил Дима. — Во многих местах не были заделаны неплотности в стенах и перекрытиях, мы, Ольга, обычно говорим — пустоты. Пожалел штукатур раствора или план гнал, а маляр заклеил обоями — и никакая комиссия не увидит. Пожар был нужен, чтобы эти волчьи ямы обнаружить! Именно по этим пустотам огонь так быстро и проскакивал из комнаты в комнату, с этажа на этаж.

— И ещё система дымоудаления, — напомнил Слава. — Ни Савицкому, ни потом Кожухову не удалось добиться того, чтобы её наконец смонтировали. А главным-то врагом оказался дым…

— Вася, конечно, прав, — сказал Дима. — Дворец был обречён на чрезвычайно быстрое распространение пожара. Американцы считают, что у пожара три причины: мужчины, женщины и дети. Я бы добавил четвёртую, обобщающую: человеческая глупость. К сожалению, за глупосгь у нас не судят.

Дед махнул рукой.

— Нам виновных искать — последнее дело. Вот ты, Слава, негодовал, что директору и главному инженеру срок дали условно, а что бы изменилось, если б их посадили? Остальным урок? Так такие уроки быстро забываются. Вот сказал бы Савицкий: «Не подпишу, пока все не сделаете!» — и пожара бы не было, а если б и возник, то за полчаса его свободно бы задавили. Но когда на тебя давят со страшной силой — не хочешь, а подпишешь. Откажешься — другого, более сговорчивого, поставят.

— Посеешь ветер, пожнёшь бурю, — сказал Вася. — На редкость скверно сложилась на пожаре судьба подписавших то самое письмо. Зубов погиб, Новик так дыма наглотался, что до сих пор кашляет, Микулин чуть не целый год во Дворец войти боялся, Капустин ферзя с ладьёй стал путать… Кто ещё там был, не помню? А вот ты, Дед, всепрощенец: я бы виновных наказывал на полною катушку! Здесь капитан Нилин прав, не зря Кожухов как-то назвал его вдумчивым и серьёзным офицером. Мы с капитаном Нилиным наказали бы их в таком порядке: авторы проекта, строители, потом дирекция Дворца, потом… словом, всех тех, кто отделался лёгким испугом… — Вася заулыбался. — Знаете, что я вдруг вспомнил? Когда мы пробивались на крышу, Лёша все время чего-то лопотал в маску. Выбрались наверх, спрашинаю: «Чего ты бубнил?» А он снимает маску и так мечтательно говорит: «Эх, останемся живыми — посидим в пивбаре, а?»

— Намёк понят, товарищ майор! — подхватил Слава. — Бросаем жребий, кому сгонять за пивом!

И вопросительно взглянул на меня.

Я милостиво кивнула.

Когда заходит разговор о Большом Пожаре, мне очень трудно бывает отрешиться от всего, что случилось со мной; спасибо хирургам, шрамы от ожогов почти не видны, но шрам на сердце остался — болезненный и навсегда. Однако я все-таки жива и, в общем, здорова — об этом, как говорит Дима, «чуде» речь ещё впереди.