Свет во тьме (СИ)

Глава 10.

17 апреля 1970 года скончался Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий. Местоблюстителем Патриаршего Престола стал митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен. Поместный Собор, избравший нового Патриарха, состоялся только в конце мая 1971 года. А до этого в епархиях был период напряженного ожидания того, кто же станет новым Патриархом. На Собор возлагались большие надежды и в том смысле, что на нем могут быть внесены изменения в организацию приходского управления.

Архиепископ Феодор считал себя одним из наиболее прогрессивных деятелей современной Церкви. Поэтому он втайне мечтал, что его изберут Патриархом. Но если бы его выдвижение действительно состоялось, то при тайном голосовании на Поместном Соборе он получил бы один голос в свою поддержку, а при открытом – ни одного.

Поэтому ему оставалось во второй половине 1970 года и в первые месяцы 1971 года только собирать в епархиальном управлении своих наиболее приближенных почитателей и обсуждать с ними перспективы предстоящего Собора.

– Кто же будет новым Первосвятителем нашим, владыко святый? – важно поглаживая бороду, в который раз уже спрашивал Кувин.

– Думаю, Лука Иванович, что митрополит Пимен.

– А правда ли говорят, что может стать митрополит Никодим? – встревала в разговор Зина Жабова.

– Все может быть.

– А правда ли говорят, что владыка Никодим решил богослужение перевести на коммунистический лад и даже митрополичью мантию носит красного цвета?

– Я об этом не слышал.

– А почему же Вас, владыка, не изберут? – спрашивала Жабова.

– Ну, тебе же уже объясняли, – недовольно говорил Кувин. – Потому что владыка Феодор – борец за чистоту веры православной, а власти нашей безбожной нужен такой Патриарх, чтобы в рот им смотрел и во всем по их указке поступал. Разве мыслимо было бы такое безобразие, как у нас в соборе, если бы наш владыка был Патриархом?

– Немыслимо.

Архиепископ Феодор слушал это в который раз, и все равно ему было приятно, что хотя бы какие-то люди, как он искренне полагал, «по-детски верующие», считают, что он и на самом деле может возглавить Русскую Православную Церковь.

– Ну, Патриархом я, конечно, не стану, – не спеша говорил он. – Но вот выступить на Поместном Соборе против того безобразия, которое сейчас творится в приходском управлении, я выступлю. Не знаю, будет ли иметь значение мое скромное слово …

– Всенепременно будет, – с жаром почти хором воскликнули Жабова и Крысова. – Да кто же вас, владыко святый, может не послушать! Только анчутки лупоглазые!

– Поистине подвижник вы, владыко, – важно сказал Кувин. – Не боитесь нападок властей безбожный за борьбу вашу за чистоту веры православной.

– Я уже немолод, – сказал архиепископ. – Но считаю своим архипастырским долгом вернуть приходское положение в России в то состояние, в котором оно было до реформы 1961 года.

– Великое дело это и важное, – с чувством произнес Кувин. – Но кому, как не вам – истинному архипастырю – по силе это?

– Вот только пусть наступят перемены, мы уж всем покажем, этим негодяям из исполнительных органов и попам – их прихвостням. Не только в соборе, но и на приходах ответят они за все свои безобразия, за неуважение к вам, владыко! – начала мечтать Жабова.

Тут некстати в разговор встряла монахиня Нимфодора, которая попросила архиерея разъяснить ей один богословский вопрос, который давно ее волновал. Матушку очень занимало в Евангелии событие, когда Христос изгнал из бесноватого демонов в свиное стадо, после чего все стадо бросилось в море и погибло. Монахине очень жалко было свиней, и ей не верилось, что один человек может представлять большую ценность, чем целое свиное стадо. Владыка терпеливо разъяснил ей, что каждая душа человеческая бесценна, ее нельзя даже сравнивать с какими-то животными или материальными вещами. Думая подобным образом, матушка уподобляется жителям гадаринским, которые не радовались исцелению бесноватого, а печалились о своих свиньях и просили Господа покинуть их местность.

– Вот ты, матушка, тоже свиней больше, чем людей, любишь! – встряла Крысова.

– Точно-точно, так оно и есть, – подтвердила Жабова.

– Чёй-то больше? Я ко всем одинаково отношусь, – возразила монахиня Нимфодора.

– Хватит вам, бабы, пустое молоть, отвлекаете владыку от дел его церковных! – рассердился Кувин.

Подобных бесед в кабинете архиепископа Феодора прошли десятки. По этой причине очень многие посетители из отдаленных приходов так и не смогли попасть к нему на прием.

Май 1971 года. Тимофей Иванович Николаев и Николай Ильич Петров сидели в кабинете уполномоченного, пили водку и чай с лимоном и обсуждали архиепископа Феодора. Поначалу его деятельность их устраивала: он собственными руками разрушал свой авторитет и наживал себе врагов. Но в преддверии Поместного Собора ситуация изменилась. Конечно, тщеславное желание архиерея стать Патриархом вызывало у них только смех. Но агентура докладывала, что неуправляемый владыка желает выступить на Соборе с резкой критикой существующей системы приходского управления и с призывом вернуться к положению, существовавшему до 1961 года. Оба доложили об этом своему начальству. Из Москвы пришел приказ: провести воспитательную работу, а если не поможет, то не допускать до участия в Соборе.

– Ну, так что, Тимофей Иванович, беседовали вы с ним? – лениво спросил Петров, запивая водку горячим сладким чаем.

– Беседовал, но толку никакого. Еще пообещал в Совет на меня написать жалобу, что я стесняю его не только гражданские свободы, но еще и права как делегата Поместного Собора говорить на нем то, что он считает нужным.

– Ваши предложения?

– Даже не знаю. Такой крикливый и скандальный человек, просто жуть какая-то. Он и за границу интервью умудрится дать.

– А вот это вряд ли. Его уровень – это Кувин, Жабова и Крысова вместе с заслуженной свинаркой. Феодор просто помешан на придурках, наверное, на их фоне он кажется себе гением. Может быть, мне с ним попробовать поговорить?

– Не поможет.

– Это верно. Меня он тоже не слушает. Кстати, сколько он уже у нас служит?

– Скоро три года.

– Ой, долго! Таких надо как можно чаще тасовать. Писали об этом в Совет?

– Писал, но они говорят, что сейчас не до него. Он ведь свои идеи фактически только горстке сумасшедших излагает, по которым дурдом плачет. А есть ведь и проблемные архиереи и священники, которые пишут не жалобы в наши советские органы или Патриархию, где их благополучно подшивают, а распространяют свои письма среди всех епархиальных архиереев, опять же за рубеж посылают. А это уже создание антисоветских настроений, подрыв престижа социалистического Отечества.

– Но тем не менее, именно наш Феодор представляет потенциальную угрозу в качестве возможного докладчика на Поместном Соборе. А это уже плохо. Если такую проблему поднимет кто-то из зарубежных епископов, то на него внимания не обратят: легко ему, будучи гражданином другого государства, правильного из себя строить. А вот если из российской глубинки, да еще из такого образцового советского города, как наш, архиерей выступит, то многие могут задуматься: этот не боится, а нам чего бояться? И Собор превратится в непредсказуемое мероприятие, а этого допустить наши структуры не имеют права.

– Может, позвонить в Совет, пусть бы они поговорили с Пименом и Никодимом, чтобы просто ему слова не давали?

– Нет, это не выход. Он в кулуарах столько наболтает – не меньше, чем с трибуны. Опыт в общении с так называемой «группой Кувина» уже приобрел.

– Ох, уж и группа! – брезгливо махнул рукой Николаев. – Сборище старых идиотов-экстремистов!

– Это верно, – согласился Петров. – И они нам очень даже полезны, потому что своими действиями, без всякой нашей подсказки, настолько дезорганизуют церковную жизнь не только в городе, но и в некоторых районах области, как и специально завербованные агенты не смогут сделать. Тем более, что и управу мы на них нашли опять же из церковной среды: они этого сумасшедшего алкаша Льва Александровича боятся до смерти. А все вместе это создает внутри епархии такую атмосферу, что многие люди от Церкви отшатываются. Но речь не о них, а о Феодоре.