Зимние каникулы

В своем перехваченном бечевкой дорожном саквояже она привезла кучу переводных романов в черном коленкоре со штемпелями библиотек, высылающих книги почтой. Некоторые она покупала сама, заказывая их по рекламным объявлениям, помещаемым на последней странице той самой газеты, в которой печатались переводимые Милошем романы. Крайне чувствительная, неудовлетворенная своим существованием и бездеятельностью, исполненная эстетического бунтарства против провинциальной серости и уверенная, что рождена для иной, более светлой и возвышенной жизни, она коротала дни, один за другим проглатывая эти толстые романы. Как и в каждое свое путешествие, она отправилась в Бунаревац с неясным предчувствием, что ее ожидает здесь нечто необыкновенное, прекрасное и захватывающее. Матич, встретивший ее с радостью, был к ней внимателен. Он не забывал приносить ей из корчмы тетушки Елы — нередко в долг — еще теплые кусочки ягнятины с жаровни, которые она так любила. Под вечер Мила подолгу бродила в одиночестве с книгой под мышкой, заходя далеко за узкий круг, который, по местным понятиям, считался границей городка и который нельзя было переступить, не вызвав удивления и кривотолков обывателей.

Познакомившись с Милошем, она пришла в восторг от того, что наконец-то видит перед собой истинного интеллектуала. Она слушала его с благоговением. В нем она видела представителя избранных и редких людей, создающих те чарующие фантазии, которыми она жила и доводила себя чуть ли не до экзальтации.

Однажды в конце душного дня, проведенного в школе, где пришлось заниматься переэкзаменовкой и зачислением новых учеников, Милош перешел через мост и направился в горы. После духоты он прямо-таки жаждал вырваться из тесного городка, чтобы вволю надышаться. Посматривая на крыши домов, сгрудившихся в узком пространстве котлована, над которым стояло густое облако пыли, раскаленного воздуха и лениво вьющегося из труб дымка, Милош с каждым шагом ощущал, что дышать становится легче и легче. Это восхождение поднимало дух, создавая иллюзию бегства: человек поворачивается спиной к Бунаревацу, медленно удаляется и неосознанно подавляет в себе мысль о неминуемом возвращении. Милош вынул из кармана письмо от Ягоды, которое ему доставили прямо в школу и которое он лишь наспех пробежал глазами. Теперь он принялся читать его внимательнее, замедляя ход. Остановился он перед возникшей вдруг тенью — перед ним стояла Мила. Под мышкой у нее была книга. Они пошли рядом. Почти машинально спросил, что она читает. Она рассказала ему о своем понимании романа, затем о себе, о своем желании поступить в какое-то заочное училище, жаловалась на жизнь в провинции. Она была счастлива наконец-то раскрыть свой внутренний мир человеку, который, как ей представлялось, сможет ее понять; она словно выворачивала себя наизнанку, спешила, сбивалась, подгоняемая краткостью отпущенного времени и трепетной неуловимостью душевного порыва, пульсирующего под пальцами, словно живой. Глядя в землю, Милош рассеянно шагал рядом, однако с тем видом внимательного слушателя, который так импонирует рассказчику, отдаваясь теплоте и приятной мелодии ее взволнованного голоска. Подняв голову, он увидел, что они, сами того не заметив, дошли до Анчара. Повернули назад. На обратном пути они миновали компанию бунаревчан, которые, сидя на перилах моста в расстегнутых рубахах, уплетали арбузы, миновали семьи, которые прохлаждались в тени своих домов, и всякий раз, когда они проходили мимо кого-нибудь, разговор замолкал.

Несколько дней Милош не появлялся у Матичей. Но в субботний вечер он отправился к ним. Боса суетилась на кухне, Матич, охваченный неожиданным атлетическим вдохновением, колол дрова за домом, а дети складывали их в поленницу. Милош сидел в комнате с Милой. При его появлении она быстро сунула что-то за диванную подушку.

В этот вечер за столом царило какое-то особенно приподнятое настроение. Стараясь поддержать общий тон, Милош ( в чем он позднее раскаивался) начал поддразнивать Милу, намекая на то, что она спрятала при его появлении. Мила сделалась пунцовой, а жизнерадостная Боса хохотала, запрокидывая голову и обнажая оба ряда крепких, здоровых зубов. Затем она бросилась к дивану и — под Милин вскрик — вытащила из-под подушки какой-то лоскут и начала им размахивать как флагом: это была Милошева рубашка, которую Мила штопала. Распалившаяся и подстрекаемая смущением сестры, Боса притащила из ее комнаты и показала Милошу тетрадку в яркой обложке: в нее Мила вклеивала вырезанные из газеты переводы Милоша; на первой странице тетради были два его давнишних стихотворения, которые она бог знает каким образом откопала в каком-то старом журнале. Боса сотрясалась от звонкого хохота — уж если ее смех срывался с привязи, обуздать его было невозможно. Матич кинулся в корчму за вином. Это был один из тех редких вечеров, когда настроение возникает само по себе, как бы из воздуха, и люди, пользуясь этим неожиданным божьим даром, устраивают нечто подобное вечеру накануне сочельника, с хохотом, подшучиванием друг над другом, с оладьями и стаканчиком прошлогодней ореховки, извлеченной из глубины заветного шкафчика. Растроганный Матич по-свойски похлопывал Милоша по плечу.

IX

Неожиданно Милош получил письмо из санатория, в котором администрация рекомендовала ему забрать пациентку домой. В письме сообщалось, что проводимый курс лечения ожидаемых результатов не дал и дальнейшее пребывание больной в стенах заведения вряд ли необходимо, домашняя же обстановка, напротив, может, во всяком случае в психологическом плане, благотворно на нее повлиять. Милош поспешил в санаторий. При личном контакте врачи выражались более определенно: он понял, что случай они считают безнадежным, болезнь проявляет склонность к быстрому прогрессированию и предпринятый курс лечения успеха не имел. Поэтому больную сейчас лучше забрать домой; если весной опять возникнет потребность (понимай: если до того времени она не умрет), больная, разумеется, может месяц-два провести в санатории. На какое-то время Милош лишился дара речи. Видя это, врач поспешил смягчить произведенное впечатление: конечно, не все еще потеряно, никогда не известно, бывают и такие случаи, когда… Однако Милош понял: врач не питает никаких иллюзий. Он спросил наобум:

— Как вы думаете, сколько еще… продлится?

Он не смог выговорить «проживет».

— Э-э, видите ли, в подобных случаях какие-либо прогнозы весьма относительны…

— Да-да, и все же ответьте: несколько дней, несколько недель?

Он намеренно сокращал срок ниже той черты, которая представлялась ему вероятной, чтобы срок, названный врачом и, конечно же, более отдаленный, прозвучал обнадеживающе.

— Я полагаю… в худшем случае несколько месяцев…

Видя, что можно и дальше говорить откровенно, добавил тише и доверительнее:

— Ну… я полагаю, до весны.

Они помолчали. Милош поднял голову.

— Спасибо, доктор.

Врач пожал ему руку. Сталкиваясь при подобных обстоятельствах с разумными людьми, он чувствовал к ним невольное расположение.

Милош прошел на террасу к Ягоде. Несмотря на то что в неизбежности исхода не приходилось сомневаться, он почему-то представлялся ему туманным, отодвинутым в отдаленную перспективу, которую нервное возбуждение не давало возможности разглядеть. Сейчас самым важным было с непринужденным видом встретить Ягоду, не выказать подавленности.

Но в этом Ягода сама помогла ему. Она, как ребенок, радовалась его приезду и приготовлениям к возвращению домой, будто болезнь была чем-то таким, что оставалось в этой атмосфере белых кроватей и белых халатов, что сбрасывается и остается здесь вместе с больничным бельем. Она говорила, что теперь у нее постоянно держится температура и что одна из соседок по террасе считает, что это часто признак усиленного сопротивления организма болезни, после чего состояние резко улучшается, что эта самая соседка знала одну женщину, у которой был точно такой случай… в последнее время она чувствует себя крепче и у нее даже улучшился аппетит… Она позаботилась о медицинской сестре, проявлявшей к ней особое внимание… Милош слушал ее, довольный тем, что своим щебетаньем она заполняет время, которое он бы заполнить затруднился. И оттого, что встреча с больной оказалась менее мучительной, чем он ожидал, он почувствовал некоторое облегчение, что-то похожее на надежду.