Исполнительница Мечт

Очнулась я с головной болью, словно уроки сто часов подряд делала.

В неясном пламени чёрной свечи два лица увидела; одно – лицо чёрта, другое – светлое – фея Винкс!

«Чёрт и феечка Винкс – индейские братья по крови! – вскричала, вскочила, да головой о потолок самолета ударилась, рухнула снопом под ноги новых знакомых. В грудях неоформившихся приятное разливается: теплое молоко Валаамской ослицы. – Вы тоже за Правдой летите, как и я, конкуренты деревянные!

Приветствую конкуренцию – за руки возьмемся и к Правде побежим на легких ножках любви; Правда всех примет, расцелует жадными губами с Марсианскими впадинами!»

«Не чёрт, но часто меня чёртом обзывают, нерусским! – смуглое лицо – тюфяк во тьме, не обиделось, вторую свечу зажгло – день во тьме. – Я – сирийский мальчик беженец – Азиз, но ты, девочка с романтикой между бровей – хоть индейским вождем Чингачгуком меня называй, писатель Фенимор Купер от твоих слов в гробу не почешется, нет блох в гробу.

Я не Правду ищу, а – умных людей с открытыми глазами-блюдцами.

В России искал, но в России пособие для беженцев – постыдно маленькое – горох козий, а не пособие!

Учителя, ученые в снегах живут, с баранами разговаривают, а, разве, умный человек будет жить на болоте, среди леших, без копейки за щекой?

Умные люди – всегда сытые, лощеные, холеные, богатые; фазаны в душе умных людей поют птицами Счастья.

Умные люди в Дании живут, потому что пособие беженцам по тысяче евро в месяц платят за ничегонеделанье; обстругали бы меня на токарном станке – больше бы денег не получал, Пиноккио!

В Америке пособие беженцам высокое, потолочное, поэтому – умные люди в США; с ними приятно кашу овсяную кушать, словно с негодяйками оперными певицами.

В России – очкастые, озабоченные, нечесаные ученые, деньги мне не дают, значит – не умные, а – патефоны с криками:

«Ненадобно! Уходи! Наглец!»

На рудники меня в России отправили, а я сбежал, Мцыри подражал в стремительном беге гепарда.

Дяденька режиссер меня на волчьей своей груди пригрел, лгал, что подарит мне царство с умными людьми!

Глазки у режиссера блудливые, в ад меня отправлял, но я – хитрый; с одной козы сто шкур спущу!

Обману, руки крыльями птеродактиля расправлю – улечу к Олимпийским рекордам!

Генералом Олимпийским чемпионом мечтал стать, академиком – за секунду в свободном полете: и академиком, и генералом, и олимпийцем стану, с умными птицами – птицы-люди – о жизни поговорю!» – Мальчик беженец приложил платок (с монограммой дома Меркель) к губам, словно мертвую маму целовал.

«Вы, полагаю, не мальчик, и не за Правдой в самолет пришли? – я потрогала девочку – одногодка мне, живая, не призрак. – Режиссер – сатана он, знаю, что режиссер лукавый – мальчика беженца умными людьми прельстил и видом на жительство в богатой стране!

Меня – Правдой обманул, в дурочку превратил движением змеиного языка!

АХА-ХА-ХА!

Затейливо я пошутила, что Правдой обманул – масло масляное!

Ты, девочка – куколка, конечно, в тысячу раз некрасивее меня, но – с печатью прима-балерины на личике!»

«Великое изрекла! – девочка захохотала от моих слов, не сдерживала радостных чувств – побежала по самолету, наткнулась в темноте на что-то гремящие, наверно – черепа народных артистов России.

Вернулась в крови – ведьма, но счастливая! – Ты во мне прима-балерину увидела третьим глазом Сократа.

У тебя, подружка (в подружки меня записала, равзеселая, но я подружек по осени выбираю, с пристрастием старой билетерши в театре), третий глаз невидимый в черепе спрятан!

Мечтаю стать примой – трудно, нужно пройти через леса и поля – батюшка мне говорил, голову отвернет – знаток балерин, конфузится, краснеет, главное затаил, а я знаю, что главное скрывает, потому что губы у него чёрные, хулиганские.

Я режиссера повстречала, он обещал, что – как только из самолёта выпаду авиабомбой (шутник с еловым запахом шуток), кнопочку на поясе шахидки нажму – сразу обрету статус прима-балерины... посмертно.

Смерти я не боюсь, нет пустоты в смерти, в аду станцую перед чертями, покажу им кузькину мать в танце!

Багром чертей разгоню, на БМВ – официальной машине балерин Большого Театра – убегу из ада!»

«Ах! Ешьте пахлаву, дети! Лукавый нас обольстил, в золотые сети лжи поймал! – Я ручками всплеснула – синяя птица ума! – Догадывалась, что режиссер – чёрт!

В лесу тайком на его зад поглядывала – не выскочит ли хвост из штанов; не выскочил, обманул меня хвост.

Мальчика беженца лукавый прельстил видом на жительство, беззаботной жизнью, высоким пособием по безработице – сто крестьян в год у нас не заработаю на месячное жалованье датскому инвалиду!

Девочку – не скажу, что моя подружка, до подружки нужно тебе красоту нарисовать на лице — заманил званием прима-балерины!

Пустой звук, ответственность – ногу выше головы на сцене и в кабаках поднимать, но – пульт управления Космическими кораблями доступен для обнаженной талантливой прима-балерины!

Убежим с самолёта – нет под нами Правды, за окном Эйфелева башня промелькнула грустным оскалом водокачки.

Спрячемся в облачках – ворона пролетит, каркнет, и мы ей дружным карканьем ответим!

В нашем карканье промелькнут: Правда, звание прима-балерины и вид на жительство в Швеции, где парни без трусов прыгают по автобусным остановкам – так в Белорусском болоте партизан пробирается по головам врагов».

Высказалась, захохотала легко – переиграла режиссера – погребальный венок ему вместо подушки!

Соучастники на меня с жалостью смотрят, мальчик из красной туфли с загнутым концом ножик достал – потешный нож, кривой, для разрезания половых губ матерей-героинь.

Девочка остановила беженца, мягко ему надавила пальцами на глаза – так добродушная кошечка ласкает жирного цыпленка:

«Не виновата подружка, что красивая; все будущие беды её — от красоты; беда – красота блондинки! – обернулась ко мне, ласковым диктором Гостелерадио ворковала. – Не сердитесь на мальчишек и девчонок, подружка с умалишением во взгляде!

Подрастешь – в цвет войдешь, сядешь возле Эйфелевой башни, на облака тебе захочется посмотреть в приступе искрометного веселья; вокруг тебя народ соберется, назовут тебя созерцательницей призраков, художницей, академиком философии.

Достоинства красивых девушек преумножаются в сиксилиарды раз, как и королей.

Волосы гладко причешешь – назовут иконой стиля; распушишь – богиня дискотек; каляку-маялку нарисуешь – найдут в твоем рисунке все доблести Рубенса, Пикассо, Васнецова, Рембрандта.

На скамеечку с книжкой присядешь – от умиления зарыдают, запишут в благороднейшие благонравные морально устойчивые девицы!

А неприличное – с точки зрения закона и полицейских без штанов, в портках полицейские, но без штанов – не заметят твоего неприличия; человека убьёшь – скажут, что избавила Мир от злодея, хотя не злодей он, но его запишут в злодеи, потому что – некрасивый – особенно после смерти, а ты — красавица!

По жизни пойдешь легко с высокоподнятой ногой – восхвалят тебя, поднимут на Олимп, доверчивое вы существо с глазами белки!

В моем детском садике красавица-куколка Мальвина имени Барби по имени Наташа блистала – не звезда Солнце, но – возвеличивали её, грели руки в костре славы.

Другая девочка, Алыча – штатный корреспондент газеты «Комсомольская Правда» – не очень красивая, похожа на пивной ларёк – завидовала Наташе, козни строила, ставила в затруднительные положения в туалете.

Но – что ни сделает Наташенька – губки у неё ленточками взлетной полосы, глазки наивные озерные – всё к лицу и уму.

Стишок прочитала из четырех строчек – в Союз Писателей приняли; картинку нарисовала – кривой домик с трубой – от Союза Художников выделили ей персональную пожизненную премию; маму козлихой назвала – от Лондонского общества исследования редких животных – Наташеньке золотую медаль.

Алыча злится, доказывает на пальцах и пяльцах, что искуснее Наташи, что поэму Мцыри наизусть на грузинском языке прочтет, интегральные уравнения в уме щелкает, словно орехи на складе механической продукции, а барана режет – на бегу!