Дверь в глазу

— Не могу знать, друг мой, — сказал Дуэйн.

Отец разочарованно поджал губы.

— Официант! — позвал он, гремя ледышками в стакане. — Здесь ситуация засухи.

— Папа, может быть, остановимся? — сказал я.

— Может быть, поцелуешь меня в жопу?

— В ответ на ваш вопрос, Берт, я духовик, — сказал Дуэйн, изобразив в воздухе каскад саксофонных рифов. Движение пальцев выглядело вполне профессионально. — И пою тоже. Вам знакомы записи Кенни Логгинса?

— Вы играли с Кенни Логгинсом? — удивилась Люси.

— Играл во время европейского турне. И мы с моей женой обогащали выступления его группы красивейшим бэк-вокалом. Посетили важнейшие города, останавливались в классных отелях, летали лучшими авиакомпаниями — «Куантас», «Вирджин Атлантик». Рад, что вы об этом заговорили. Это был счастливый отрезок жизни.

— Вы и сейчас женаты, Дуэйн? — спросила Люси.

— Хватит обо мне, — сказал Дуэйн, — на меня это удручающе действует.

— Ты тоже пел, Роджер, — сказала она. — Я уж и забыла, когда.

— Я пел? — сказал отец.

— Да, пел. По утрам. Часто пел по утрам.

Отец обеими руками схватил солонку и задумчиво провел ногтем большого пальца по дырчатой стеклянной головке.

— Что я пел? — спросил он, не поднимая глаз.

— Сэма Кука. Элвиса. Иногда Леонарда Коэна. У тебя неплохо получалась «Бархатная лягушка».

Отец посмотрел на нее, и я увидел, как мышцы вокруг его глаз на миг напряглись, а потом распустились.

— У тебя каша в голове, — сказал он.

Люси тоже на него посмотрела, потом повернулась к Дуэйну.

— А вы, Дуэйн? Может, вы споете? Спойте мне.

— Прямо здесь?

— Да. Спойте мне прямо здесь.

Дуэйн стал напевать коротенькую увертюру, и уже в этом гудении без слов слышно было мастерство — хрипловатый поставленный баритон шел свободно из глубины груди. Пара за соседним столом готова была разозлиться; они посмотрели на Дуэйна, но сдержались в нерешительности, подумав, вероятно, что он может быть знаменитостью, которой изменила удача на закате карьеры. А потом Дуэйн запел — я никогда не слышал этой старой песни. Пел он удивительно. Голос вольно гулял около мелодической линии, иногда улетая в фальцет. Он пел одновременно разными голосами — разудалый паровой орган. Вел яркий щегольской тенор, из-под него вступал громоздкий, мелодичный бас и вдруг выскакивало сопрано с безумными фиоритурами.

Удивительно было видеть, с каким удовольствием слушает его Люси. Она наклонила голову к плечу; на шее выступила красивая жилка. Лицо ее помолодело от застенчивой радости. Горло мне забило песком — я увидел в жене отца ту, кого вожделел много лет назад.

Только отец не разделял общей радости. Челюсти его свел обычный тик. Он сжал нож с такой силой, что побелели костяшки, и я испугался, что он разобьет им тарелку. Но как раз тут Дуэйн закончил торжественной фанфарой. Люси зааплодировала первой. Дуэйн повел ящеричными глазками из стороны в сторону.

— Обычная компенсация за выступление такого формата — пять долларов.

Люси рассмеялась.

— Я дам вам пять долларов, но до этого вы должны спеть мне еще одну песню.

Дуэйн пожал плечами.

— Вы ценовую политику человека втаптываете в грязь, но ладно. Попробуем.

— Хватит! — рявкнул отец. Он раздраженно водил взглядом по столу, словно что-то не туда положил и оно пряталось где-то на самом виду. — Хватит песен! Это ресторан, черт возьми, и, кстати, может мне кто-нибудь сказать, куда, к дьяволу, делась телятина?

— Замолчи, — сказала ему Люси. — Ты можешь заткнуться, Роджер? Хотя бы один раз?

У отца раздулись ноздри, и лицо исказила глумливо-презрительная гримаса. Приставив ладонь ко рту, он повернулся к Дуэйну.

— Я не знаю, кто эта женщина, — произнес он так громко, что услышали все в зале, — и не знаю, почему она со мной в моем доме. Но буду с вами откровенен. Думаю, я не прочь ее поиметь.

Дуэйн разразился лающим смехом, и вместе с ним — мужчины у бара и парень в бабочке-регате, задержавшийся у двери. Лицо у Люси было каменное. Совершенно спокойно она протянула руку через стол и вынула сигарету из пачки «Ньюпорта», которая лежала возле локтя Дуэйна. Потом встала и сорвала пальто со спинки отцова стула. Отец слегка подался вперед. Его вилка стукнулась о пустой бокал, и раздался высокий чистый звон, еще длившийся, когда она вышла за дверь.

Я заглотал свои ньокки с такой скоростью, что они образовали бейсбольный мяч в пищеводе, а отец и Дуэйн еще пыхтели и чмокали над скалопини. Меня разбирала злость из-за фарсового этого ужина, из-за впустую потраченного вечера, о котором отец завтра даже не вспомнит. Как только Люси вернется к тарелке застывших говяжьих щек, решил я, откланяюсь и уйду.

Но прошло десять, пятнадцать, двадцать минут, а Люси не появлялась. Я встал. Ее не было в баре, и на тротуаре она не курила. Завербованная мною неразборчивая официантка не обнаружила ее и в дамской комнате.

— Между прочим, она ушла, — сказал я отцу.

Он нахмурился и заворчал, будто я зачитал ему огорчительный заголовок статьи на тему, не вполне ему понятную. Я позвонил Люси на мобильный. Он заиграл в брюках у отца.

Мы посидели еще минут двадцать за кофе. Ресторан уже наполнялся, и официант без нашей просьбы подал счет. Отец посмотрел на сложенную бумажку, но не развернул. Глаза у него были усталые и слезились от коктейля.

— Сто семьдесят пять, папа, — сказал я. — Да, кстати, спасибо.

— Я не могу заплатить, — сказал он.

— Почему?

— Бумажник в пальто.

Я вздохнул и сунул свою кредитную карточку в пластиковый кармашек.

Дождь перестал, но осенний холодок на улице сменился настоящей стужей. Отец в рубашке обхватил себя руками и втянул голову в ворот.

— Я посажу тебя в такси, — сказал я. — Ты в какой гостинице?

— Не знаю, — сказал он.

— Сукин сын! — завопил я. — Ты не знаешь?

Я схватил отца и вывернул его карманы в поисках ключа от номера или карточки. Он покорно терпел обыск, глядя на меня испуганными глазами.

— Это круто, — усмехнулся Дуэйн, неизвестно почему до сих пор не распрощавшийся с нами. — Так трясти родного папашу.

— Не встревайте, — огрызнулся я. — Теперь ее надо искать. Разорюсь на такси к чертовой матери, пока будем искать ее на улицах.

— Если не возражаете, — сказал Дуэйн, — в моем распоряжении имеется автомобиль. Я с удовольствием повожу вас, друзья.

— У вас машина, Дуэйн? — спросил я.

— У меня — да. Прямо за углом. Сейчас подгоню. Только одно затруднение. Там, где она оставлена, мне нужен двушник, чтобы ее вызволить.

— Чего он хочет? — спросил отец.

— Он хочет двадцать долларов.

— Так дай ему.

— Не думаю, что дам.

— Не валяй дурака, — сказал отец. — Уже поздно, я устал. Дай ему деньги.

Я дал Дуэйну двадцать, и он не спеша пошел прочь. Отец обнимал себя, машины гудели, мимо текла толпа пешеходов, и ветер трепал его редкие седые волосы.

— Да, хорошо сейчас залезть в машину, — сказал отец.

Я сказал:

— Машины нет. Он не вернется. Я выбросил из-за тебя двадцать долларов.

Отец качался взад-вперед и смотрел в ту сторону, куда ушел Дуэйн.

— Скажи, что ты сожалеешь, — сказал я ему.

Он щурился от ветра: лицо его было как кулак.

— О чем? — спросил он. — О двадцати долларах? О бумажке?

— Ну да. Начнем с нее. С двадцатки. Скажи, что сожалеешь о ней.

Отец посмотрел на тротуар, туда, где голубь клевал пластмассовый меч для тартинок. Он ухватил его клювом за лезвие, важно заковылял дальше и исчез за поворотом на Минетта-Лейн. Отец вздохнул и произнес что-то тихим, покаянным голосом.

— Что? Скажи еще раз, чтоб я слышал.

Он скорчил гримасу и чуть согнулся, как будто у него схватило живот.

— Слон, — сказал он и отвернулся.

— Слон, — повторил я.

— Слон на g-5 запирает черного коня перед ферзем.

Через несколько секунд подъехал старый белый «Мерседес». Из него на нас лукаво смотрело широкое зеленоватое лицо Дуэйна. Он наклонился вбок и распахнул переднюю дверь.