Джентльмены

Ларсон-Волчара и Паван тоже участвовали в проекте. Ни один из них разговорчивостью не отличался, они просто делали свое дело без лишних слов. Чем они занимались бы, не будь этой работы, неизвестно. Оба были на пенсии.

Когда я подключился к раскопкам, осень уже полностью вступила в свои права. День шел за днем, теперь подчиняясь более четкому распорядку. После раннего завтрака начинались часы, посвященные Искусству, — в библиотеке с «Красной комнатой». Работа наконец-то пошла, мой анализ принял определенную форму, и мне стало казаться, что из-под клавиш печатной машинки время от времени летят искры неподдельного остроумия. Лиценциат Борг — точнее, суровая прямолинейность его циничных высказываний, — являл собой естественный катализатор. Между Боргом и главным героем Арвидом Фальком изначально существовала глубокая связь, поэтому он вполне мог непринужденно комментировать происходящее со стороны. Борг был неоценим, но я все же с трудом представлял себе сюжет книги без Улле Монтануса. Поэтому я не расставался с мыслью о том, что его доселе неизвестный деревенский сын Калле Монтанус, восемнадцати лет от роду, спит на кухонном диване в оккупированном квартале. Написать роман о Стокгольме, обойдя стороной антибуржуазную молодежь, было немыслимо. По моему замыслу, Арвид должен был избавиться от занудной учительницы и предаться разгульной богемной жизни — возможно, в компании развеселой девчонки из квартала Мульваден. Это было гениально.

Страницы рождались одна из другой, текст полился рекой, издатель Торстен Франсен был очень доволен, хоть и продолжал слегка подгонять меня.

После пары часов прилежания в библиотеке ясное осеннее утро сменялось обеденной порой. Мы ели в «Костас» на улице Бельмансгатан, благодаря неиссякаемому запасу обеденных купонов, хранившихся в ящике комода Генри. Я пообещал ему не спрашивать, откуда он их берет, и до сих пор ничего об этом не знаю.

После обеда наступала пора раскопок. Несколько часов труда в одиночестве — внизу было тесно. Приходилось пробиваться сквозь глину, песок и землю, лежащие слоями. Работа была монотонной и скучной, но в трудную минуту на выручку приходили мысли о том, что мы сделаем с найденными деньгами.

Приближался ужин, готовили мы по очереди. Генри был настоящим гигантом кулинарии, и его внушительная коллекция поваренных книг вмещала все — от экзотических лакомств с Бали до простой пищи для шведских охотников за сокровищами.

После ужина силы, как правило, нас покидали: усталость от физического и умственного труда давала себя знать. Мы играли в бильярд, смотрели телевизор, читали что-нибудь хорошее и разговаривали. Генри рассказывал истории из своей жизни в континентальной Европе и давал мне, не обладающему жизненным опытом, сопоставимым с искушенностью мистера Моргана, советы о том, как следует обставить современную «Красную комнату».

Нам, несомненно, повезло: мы обустроили свой быт именно так, как надо. Я имею в виду душевно-телесный баланс. Нам не хватало только женщин.

Артисты — чувствительные души, вечные цыгане. Генри Морган не был исключением: его рояль в одно мгновение мог оказаться расстроенным, да что там — совершенно неисправным. Это был худший рояль в мире, и как, скажите на милость, можно достичь вершин мастерства, играя на этом корыте? Даже глухого стошнит от одного его вида, возмущался чувствительный композитор.

Разыграв в очередной раз эту сцену, Генри отправлялся в подвал, чтобы тяжким трудом изгнать гнев и злобу. Спустя час он обычно возвращался в еще более скверном расположении духа. Оказывалось, что Генри наткнулся на каменную глыбу в стене, которую невозможно изъять без подкрепления.

— Ну, не хорони себя живьем, — говорил я самым ласковым тоном. — Прошвырнемся до «Европы», побоксируем. Поможет.

— Хорошая мысль, — вздыхал Генри. — Дурацкий день, было же написано в гороскопе. Ничего не ладится.

Удрученный, но оттого не менее прозорливый Генри предвидел, что в тот день дела не пойдут как по маслу, но знал, что нападение — лучшая защита. Мы не собирались вешать нос и решили увенчать эту пятницу — а заодно и всю неделю, — дансингом. План был отличный.

Здесь нас не могли подстерегать неприятности. Побросав вещи в спортивные сумки, мы поехали к Хурнстуллю, на улицу Лонгхольмсгатан, в спортклуб «Европа». Поскольку дело было вечером в пятницу, никто из парней особо не усердствовал — кроме Гринго.

— Привет, девчонки! — как обычно, гаркнул Генри.

Все, кроме некоронованного короля Гринго, поздоровались с нами, а Виллис вышел из своего «офиса», чтобы поболтать о матче между Али и Спинксом. На эту тему он мог говорить часами, излагая собственную теорию относительно тактики Али и сравнивая его с Джо Луисом, который в сорок девятом году покинул ринг непобежденным — других вариантов у Али в нынешнем положении не было.

Гринго же был в самом воинственном расположении духа. Этот жеребчик спарринговал с Хуаном, которому требовалась жесткая тренировка перед надвигающимся матчем.

— Тише, тише! — кричал Виллис. — Потише, Гринго! Хуану нужно приличное лицо к понедельнику! Побереги порох!

Гринго был минимум на десять кило тяжелее изящного югослава, похожего на испанца. Кроме того, у жеребчика был жесткий правый хук, который ему не позволялось использовать во время спарринга. Это было настоящее орудие убийства, в свое время погасившее двадцать пять боксеров.

В тот день все располагало к реваншу. Гринго вызывал Генри на ринг, и Морган не мог отказаться. Он пробормотал что-то о дурной форме, ведь в последнее время не особо много тренировался, будучи занят другими делами — как он вечно пояснял Виллису, — но мальчишки уже сбежались. И Генри досталось, и немало. Гринго по-настоящему завелся и сразу пошел в атаку. Генри избежал травм лишь благодаря старым навыкам.

После двух раундов Генри сдался. Я ожидал, что это окончательно сломит его, учитывая все неудачи дня. Но опасения мои оказались напрасными. Генри пришел в отличное настроение, хотя все тело его наверняка болело от правых хуков Гринго, не оставлявших на противнике живого места.

— Спасибо, Гринго! — Генри протянул ему красную пятерню. — Ты из меня дьявола выколотил.

Гринго, чрезвычайно довольный реваншем, одарил Генри рукопожатием и улыбкой.

Проведя пару часов в «Европе», мы отправились домой, зайдя по дороге в винный магазин. Там купили пару бутылок вина, цыпленка-гриль и крупный картофель для запекания.

Когда мы добрались до дома, там было уже темно и мрачно. Огромная квартира и днем могла казаться мрачноватой, а в сумерках, пустынная и безмолвная, она напоминала средневековый замок. Приходилось здесь и там зажигать множество маленьких ламп, чтобы прогнать этот печальный полумрак.

— В этой квартире вечно таится ночь, — говорил Генри. — Стоит лишь задернуть шторы и включить воображение, и ночь здесь.

Голос его звучал беспокойно, невесело.

Вечер удался на славу. После ужина мы принялись чистить перышки, готовясь к веселью.

— Надо побриться, — сказал Генри. — Навести красоту. Это много значит…

Мы побрились со всей тщательностью. Генри всегда превращал повседневные процедуры в обстоятельное действо, исполненное утонченности и изящества. Речь шла об Искусстве Приготовления Еды, Искусстве Уборки и Искусстве Бритья. Наблюдать за Генри, который брился с мылом, кисточкой, опасной бритвой и ремнем для правки, было одно удовольствие.

Затем настала пора выбирать костюмы для «конфирмации». Генри достал темную фланелевую вещицу, а я — черную магическую и дополнил ее удавкой из коллекции Генри, добившись неплохого эффекта.

Генри постановил, что мы отправимся в «Балдакинен». По его мнению, это было неплохое место. Я не знал, каковы наши шансы, но Генри уверял, что проблем не будет.

— В Колонном зале умные, опытные девчонки. Они любого возьмут в оборот. Не волнуйся.

Мы поехали на метро к Центральному вокзалу, дошли по улице Васагатан до площади Норра Банторгет и вовремя оказались в «Балдакинен». Мне не стоило волноваться, уверял Генри — я и не волновался. Мы были в отличной форме, ноги так и рвались на танцпол, едва заслышав ритм.