Двойник

— Какого черта, почему не работаете? — напустился на них дежурный.

— Там лев! Лев там! — загалдели работяги. — Лев, в трюме!

— Что вы несете? Какой, к хренам, лев?!

— Настоящий! Живой! Послушай, командир, сам послушай!

Их трюма донесся свирепый, леденящий душу львиный рык.

— Блин! — ошарашенно сказал дежурный. — Двадцать лет работаю, никогда такого не видел! Откуда там взялся лев?

Как выяснилось, во время посадки в Дубаи в трюм загрузили зверинец «Госцирка», завершивший неудачные гастроли в Арабских Эмиратах. То ли опасаясь начальственной кары, то ли просто воспользовавшись случаем, дрессировщик сбежал, голодные звери провели несколько часов в грохочущем самолетном чреве. Каким-то образом обезумевший от грохота, голода и жажды лев открыл клетку и метался по трюму.

Пока связывались с руководством «Госцирка», пока ждали ветеринаров, пока те усыпляли льва выстрелом капсулой со снотворным, прошло часов пять. Но и после этого разгрузка не началась. Работяги сунулись в трюм и тут же высыпали из него, мерзко матерясь и отплевываясь. В трюме стояла резкая, выворачивающая наизнанку вонь. Никогда раньше и никогда позже Герману не приходилось нюхать ничего подобного. От стресса у льва расстроился желудок, весь груз, в том числе и картонные упаковки с электронными часами, были залиты ядовитым львиным поносом. Кое-как, после угроз дежурного уволить всех к такой матери, трюм разгрузили, часы перевезли на склад. Нечего было и думать отправлять их в таком виде оптовикам. Но мыть ящики желающих не нашлось ни за какие деньги. Пришлось Герману и Тольцу заниматься этим самим. Обмотав рты тряпками, которые мало спасали, два российских бизнесмена, ворочавшие сотнями миллионов рублей и миллионами долларов, до глубокой ночи смывали с коробок львиный понос.

Домой Герман приехал только под утро, мечтая вымыться, выпить водки и завалиться спать. Катя встретила его на пороге прихожей ненавидящим взглядом. Но все слова, которые она приготовила, застряли у нее в горле.

— О Господи! Чем от тебя воняет? — только и спросила она.

— Ты же не поверишь, если я скажу, что львиным говном? — весело предположил Герман.

— Чем?! Я тут с ума схожу, а он… Ты что, издеваешься?!

— Нисколько! — заверил он и начал рассказывать о происшествии, подчеркивая в нем смешные стороны. Катя молча повернулась и ушла в спальню. Герман почувствовал себя оскорбленным. Ладно бы он пропьянствовал с друзьями, это бывало. В студенческие годы чаще, сейчас редко. Ладно бы, воспользовавшись случаем, зарулил налево. Но он же…

Герман с остервенением оттер под горячим душем въевшуюся в кожу львиную вонь, переоделся в чистое и уехал спать на Олсуфьевский, с трудом удержавшись, чтобы напоследок не грохнуть дверью. Весь следующий день он пребывал в раздраженном, злобном состоянии, придумывая то, что ей скажет. Он скажет…

Ничего он ей не сказал. При ее самолюбии разговор мог кончиться очень плохо. Логика таких разговоров всегда непредсказуема, ею управляют не доводы, а рожденные взаимной обидой слова, те пустяки, что, как мелкие ошибки водителя, накладываются друг на друга, делают ситуацию неуправляемой и ведут к катастрофе. А Герман не мог этого допустить. Когда Катя упрекала его, что он не думает о ней, она была права в том смысле, что он действительно о ней не думал, как человек не думает о руке или ноге, но знает, что, потеряв их, навсегда останется жалким калекой. Поэтому он поступил так же, как поступал последнее время: отложил все объяснения на потом, на тот день, когда сможет говорить не о процессе, а предъявить результат.

Пока же результат был туманным. Операции с видеокассетами и часами приносили прибыль даже большую, чем расчетная, но о сигаретах «Кроун», которые должны были прибыть через ФРГ по проплаченному контракту с индонезийским фирмачом по имени Рамадан Хананг Картамихарджа, не было ни слуху, ни духу. На факсы никто не отвечал, на телефонные звонки отвечали по-китайски. Кинулись в Центр международной торговли: фирма индонезийца не аккредитована.

Герман заподозрил неладное. Тольц объяснил: контрактом занимался Кузнецов. Срочно вызванный в Москву Иван ничего прояснить не смог: получил прайс-лист и платежные реквизиты от Владика, того самого белобрысого парня, который уболтал Германа принять участие в собрании в красном уголке ЖЭКа, подготовил договор. Нашли Владика, привезли на Олсуфьевский, учинили допрос. Герман говорил вежливо, Кузнецов нависал над хлипким посредником разъяренным медведем, тряс за грудки мощными ручищами:

— Колись, сука, если не хочешь попробовать глазунью из своих яиц! Где бабки, урод?!

Насмерть перепуганный Владик отнекивался, мешая слезы и сопли: знать ничего не знаю, познакомился с фирмачом в ЦМТ, взял визитку и реквизиты, передал вам, получил комиссионные, но если вы так, то могу вернуть. Похоже, не врал. Пришлось отступиться.

Положение выглядело безнадежным. Ну какой нормальный человек, будь он русским, индонезийцем или чукчей, будет что-то делать, получив девятьсот тысяч долларов? Да никакой, ибо это означало бы революцию в психологии.

Рамадан Хананг Картамихарджа. Чтоб тебя крокодилы съели. Те самые семиметровые гребнистые крокодилы, которые, как выяснил Герман, от безысходности заглянув в энциклопедию, водятся в этой долбанной Индонезии.

Если, конечно, виноват ты, в чем у Германа были сомнения.

Между тем срок возврата кредита банкирам и центру НТТМ, десятое января, приближался с неотвратимостью снежной лавины. Вечером тридцатого декабря собрались на Олсуфьевском, подвели предварительные итоги. Баланс выглядел неутешительно: минус четыре миллиона рублей с хвостиком. Иван Кузнецов мрачно прокомментировал:

— Знаете, как это называется? Вот как: пошли по шерсть, вернулись стриженными.

— А опыт? — хмуро, без привычной насмешливости возразил Тольц. — Опыт, по-твоему, ничего не стоит? Утешимся тем, что могло быть и хуже.

Послали Марину купить в коммерческом ларьке водки, выпили за то, что не получилось хуже. Молча покурили, разлили по новой. Но выпить не успели, во входную дверь позвонили. Марина пошла открывать, через минуту вернулась: