Время Малера: Роман, рассказы

Критика

Вагенбах медленно двигался между рядами, наконец нашел свое место, пробрался, потершись о колени соседа, сел. Сразу закрыл глаза и решил, что теперь ни за что не откроет их, пока самолет не поднимется в воздух и, набрав необходимую высоту, не окажется в безопасной зоне. Он всегда так делал; закрытые глаза и еще успокоительное, которое глоталось за полчаса, помогали побороть страх. Вагенбах вслепую застегнул ремень — этому он научился. Потом услышал шум моторов и почувствовал, как чудовищной мощности силы вдавили его в кресло и запустили в воздух, в голубое и высоко натянутое пространство. Только когда движение перестало ощущаться, он открыл глаза. Небо сияло, на западе догорала заря, внизу смутно виднелась зеленая земля.

— Простите, — обратился к нему сосед, опуская газету, — вы случайно не Вагенбах?

Это был полный мужчина с черной бородой и темными глазами, сильно увеличенными очками.

— Да.

— Вот оно что.

Мужчина снова погрузился в чтение. Вагенбах смотрел в окошко иллюминатора. Яркий свет действовал успокаивающе. Только не делать лишних движений и поменьше думать. В конце концов, лететь всего час. Но как раз по этой самой причине ни кино посмотреть не дадут, ни поесть и придется довольствоваться, пожалуй, только мягким сандвичем.

— Я часто видел вас в театре, — сказал сосед. — И по телевизору. Передача, которую вы ведете, «Музыкальный час», так, что ли?

— «Угадай мелодию». — Вагенбах отвел взгляд. Ему не хотелось говорить. Он вообще не был расположен к беседе. А уж тем более с поклонниками.

— Ну, конечно же, «Угадай мелодию». Моя жена ее никогда не пропускает. А всего две недели назад мы видели «Кто боится Вирджинию Вульф». Вот совпадение, правда?

— Хотите автограф? — спросил Вагенбах, но вопрос прозвучал не очень-то дружелюбно. Рука сама собой потянулась к карману пиджака, где лежали карточки с автографами.

— Нет, нет, благодарю.

Рука остановилась.

— Знаете ли, я не из числа ваших почитателей.

Вагенбах по-прежнему смотрел в окно и не шевелился. Облака складывались в вытянутые и причудливые картинки. Ему показалось, что он не расслышал.

— Я, собственно говоря, собираю автографы, — не унимался сосед, — у меня их целый альбом. Но нет… нет, благодарю. Ваш мне не нужен. Очень мило, конечно, с вашей стороны.

Он уставился в газету и перевернул страницу. Вагенбах потер глаза. Свет был слишком яркий.

— Если хотите знать, — продолжил сосед, — в «Вирджинии Вульф» вы, на мой взгляд, выступили слишком заурядно. Совершенно не справились с ролью. Впрочем, пару раз вам как будто удалось зацепиться, и это, разумеется, не осталось незамеченным! А как вы двигаетесь, к чему эта нервная жестикуляция? Простите меня!

Сосед уткнулся в газету. Облизал губы и принялся листать страницы. Вагенбах тер глаза.

— И моя жена того же мнения.

Вагенбах закашлялся. Вдруг послышался необычный звук. Моторы как-то странно загудели; на секунду Вагенбаха охватил приступ страха, даже голова пошла кругом; сделав глубокий вдох, он почувствовал облегчение. И решил не отвечать.

Сосед поднял голову.

— Простите меня. Это было невежливо с моей стороны.

— Ничего страшного, — ответил Вагенбах, — каждый волен иметь свой вкус, не правда ли?

Мужчина пожал плечами и снова впился в газету. Вагенбах закрыл глаза, и его окружили теплые сумерки.

— Дилетантство, — произнес голос совсем рядом.

Вагенбах вздрогнул.

— Дилетантство, — повторил голос, — два месяца тому назад в «Валленштейне». Боже мой, да вы из него клоуна сделали, понимаете? Как вам только в голову такое могло прийти? А ваш выход…

— Что мой выход? — воскликнул Вагенбах. Он открыл глаза. Этой сценой он особенно гордился, долго репетировал, заслужил много похвал.

— Ничего, ничего. Извините, — сказал сосед, облизал губы и перевернул страницу.

— Верите вы или нет, но это одна из лучших сцен!

— Ну почему же. Охотно верю.

— Что?

— Что это один из лучших моментов. Я охотно вам верю.

Вагенбах закрыл глаза. Он бы с удовольствием вообще не шевелился. Лучше всего притвориться спящим. Главное — не вступать в дискуссию. У него нет ни малейшей охоты спорить с этим человеком, он просто хочет пережить этот полет. Страх усиливался. Голова кружилась.

— После «Валленштейна» я сказал жене: «Вот видишь?» А она ответила: «О да!» Что еще тут можно добавить?

Вагенбах старался ровно дышать. И не двигаться. Он отчетливо слышал гул моторов, бормотание пассажиров, голоса стюардесс.

— Мой отец тоже посмотрел, неделю спустя. Я позвонил ему и спросил: «Ну как?» И он сказал… — тут сосед захихикал, — нет, лучше промолчу! — Откашлялся. — Пожалуйста, простите меня! У меня даже в мыслях не было вам мешать.

Вагенбах услышал шуршание бумаги, потом все стихло. Он приоткрыл глаза. Увидел в щелку носки собственных ботинок и пол самолета между ними и вдруг совершенно ясно представил себе, что под этим полом, внизу, ничего нет. Ничего. Пропасть глубиной в десять километров: только воздух, яркий свет и пустота. Вагенбаха охватила паника, и он невольно застонал. И потер виски.

— Вам нехорошо?

— Все… в порядке!

Вагенбах стал оглядываться по сторонам, высматривая стюардессу, он выпил бы сейчас чашечку кофе или чего покрепче. Но той нигде не было.

— Может, принести что-нибудь попить? У вас ужасный вид.

— Нет, — ответил Вагенбах, — все нормально.

— Или газету? У меня еще есть «Ньюсуик».

— Нет, спасибо.

Мужчина пожал плечами.

— Пожалуйста. Знаете, в последнем «Музыкальном часе»…

— «Угадай мелодию».

— …В «Угадай мелодию» вам тоже как будто нездоровилось. Жена еще сказала: «Ведь с ним ничего страшного не может случиться». И я заверил ее, мол, не беспокойся, с такими, как он, ничего не случается, но теперь, когда я вижу вас вот так совсем рядом, я начинаю волноваться!

Вагенбах огляделся по сторонам. Куда же подевалась стюардесса?

— А что, собственно, заставило вас связаться с этой передачей? Я имею в виду, актер такого ранга, как вы, в некотором роде вы ведь актер, не так ли, я имею в виду, в каком-то смысле, теоретически… Так что же? Деньги?

Вагенбах потер глаза. Теперь было трудно дышать. Он открыл рот, но голос не слушался. Самолет накренился. Вагенбах совершенно отчетливо ощутил: самолет накренился.

— Почему? Вам же хорошо платят. Слишком хорошо, или я ошибаюсь? Спрашивается, на кой черт это рвачество, за которое приходится расплачиваться своей репутацией, своей… Знаете ли, как вы смешны среди этих нелепых декораций?

— Девушка! — закричал Вагенбах.

Стюардесса остановилась.

— Чашечку кофе, пожалуйста!

— Мне очень жаль, но мы уже идем на посадку. Не положено.

— Я вас прошу, — сказал Вагенбах, — принесите мне чашку кофе!

— Сожалею, но такова инструкция.

— Да вы знаете, кто я, — воскликнул Вагенбах.

— Нет.

Стюардесса отвернулась и ушла.

— Сказали бы раньше, когда я вас спрашивал, тогда еще было время. Вы же пытаетесь произвести впечатление на стюардесс! Думаете, она смотрит «Угадай мелодию»? Думаете, кто-нибудь вообще ее смотрит? Я хочу сказать, эта передача и без вас сама по себе чудовищна!

Вагенбах сделал глубокий вдох.

— Я не потерплю, — закричал он (но вместо крика послышалось сдавленное хрипение), — оскорблений и…

— Простите! Вы совершенно правы! — сказал сосед и посмотрел на Вагенбаха, потом снял очки и сложил их. Вид у него теперь был весьма озабоченный. — Вы сидите в самолете, не хотите разговаривать, скверно себя чувствуете, и все потому, что я не являюсь вашим поклонником и позволяю себе… Простите меня!

— Ничего страшного!

— Нет, это страшно, это наглость с моей стороны, это…

— Прошу вас, — тихо сказал Вагенбах, — оставьте меня в покое!

Загорелась табличка «Не курить». Мимо пробежала стюардесса. Слишком быстро. Как будто что-то было не в порядке.