Печать ангела

И вот посреди пьесы басовая флейта Рафаэля издает безобразно фальшивый звук.

– А, черт!

Досадливо поморщившись, Рафаэль прекращает игру. Он знает, в чем дело: когда указательный палец его левой руки отпускает клапан “до”, клапан западает и вместо нужного “до-диез” звучит еще одно вымученно-хриплое “до”. Вечное слабое место этой флейты: как привычный вывих у старушки, периодически подворачивающей левую лодыжку; выход один – обратиться к специалисту.

Можно было бы, конечно, вообще отказаться от этого номера – в программе пьеса не записана, – но его это бесит. Уж если Рафаэль что-то задумал, пусть даже об этом знает он один, – он не терпит осечек. К тому же, как мы убедились, дух волюнтаризма в нем сейчас особенно силен.

И вдруг до него доходит, что можно одним ударом убить двух зайцев: пусть флейту в починку отнесет Саффи. Мастер живет в Маре, на улице Сицилийского Короля – не очень далеко, она может отправиться пешком, с Эмилем в коляске. Погода хорошая, прогулка пойдет ей на пользу… да, решительно, идея ему нравится.

Сделать два дела разом – как это похоже на Рафаэля.

Бедняга.

Коляска ждет внизу у привратницкой. Огромный, черный, неподъемный агрегат. Саффи кладет туда безмолвный живой сверток. Спрятанная под одеялом в ногах Эмиля басовая флейта занимает больше места, чем он сам.

Женщина с коляской удаляется в сторону реки. Саффи еще не гуляла с Эмилем дальше рынка на улице Бюси. Сегодня предстоит целая экспедиция: Рафаэль нарисовал ей план. Надо спуститься по улице Сены и через арку Академии выйти на мост Искусств. Очень живописный пешеходный мостик, между прочим, самый красивый в Париже; здесь можно увидеть слепого аккордеониста или шарманщика с обезьянкой на плече, здесь художники в беретах и блузах сидят перед мольбертами, рисуя Новый мост, зеленеющую оконечность острова Сите – и даже, на заднем плане, башни собора Парижской Богоматери…

Саффи шагает как автомат сквозь этот теплый, этот дурманящий весенний день. Замкнувшись каждый в коконе своего молчания, мать и сын одинаково равнодушны к окружающей их красоте. Вот встают перед их глазами величественная громада Лувра и готический фасад (филигранный даже под слоем грязи) церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа; Саффи не видит их. Она сверяется с планом – развернутый, он лежит на одеяле Эмиля. Сворачивает направо. Идет вдоль Сены: лодки, баржи, рыболовы, скамейки, парочки, такие же мамаши с колясками… она смотрит сквозь все.

Эмиль проснулся, его глаза устремлены на лицо матери, но она об этом не знает. Она сверяется с планом.

Не поднимает глаз у площади Ратуши на огромные песчаные горы цементного завода Морийон-Корволь, не видит, как катается с них окрестная детвора. Не удостаивает взглядом и саму ратушу – башенки, статуи, фонтаны, сине-бело-красные флаги. Ей ни о чем не говорят имена и исторические события, давшие названия улицам, по которым она продолжает свой путь: Пон-Луи-Филипп, Вьей-дю-Тампль, Сицилийского Короля – для нее это просто названия, и все. Ей нужно только удостовериться – верно, сюда, – и свернуть – налево, направо.

Теперь, с каждым ее поворотом, город все больше мрачнеет. Черные от копоти фасады, заколоченные витрины, пузатые дома с подпорками. Улицы здесь поуже, движение оживленнее, чем в квартале Одеон: всевозможные колымаги, от самосвалов до ручных тележек, спорят за место на проезжей части… Улица кишит и гомонит так, что уши закладывает. Детский визг, урчание и стук моторов, повторяющиеся на одной ноте выкрики уличных торговцев… ну и гвалт стоит… а уж запахи: терпкие, острые, крепкие, непривычные… А что же Саффи – ей здесь не по себе или хотя бы любопытно? Ничего подобного: она выполняет задание, следует инструкциям мужа, ищет адрес, нужный номер дома на улице Сицилийского Короля, даже не замечая, в какое кипящее варево окунулась. Вот, в глубине двора, стеклянная дверь с табличкой “Ремонт духовых инструментов” – она стучит. Открой она глаза, увидела бы, что стена тоже стеклянная, что за ней мастерская, а в витрине… Но коль скоро она постучала, ей открывают. Неловко толкая перед собой коляску, Саффи входит внутрь.

Хоть стена и стеклянная, в мастерской темнее, чем во дворе, и в первую минуту она видит только тени. Большая тень обходит коляску, чтобы закрыть дверь за ее спиной.

Свое задание Саффи знает назубок. Старательно чеканя слова, она выпаливает домашнюю заготовку:

– Здравствуйте, месье, я жена флейтиста Рафаэля Лепажа, он извиняется, что не смог прийти сам, у него концерт сегодня вечером, и дело очень срочное, его флейта… басовая… басовая флейта не в порядке, он все написал, у меня записка для вас, она здесь, в…

Саффи тянется к одеялу Эмиля, но голос незнакомца останавливает на полпути ее руку:

– Э-эй! Та-та-та-та-та! Стоп! Ни с места!

Саффи застывает. Она даже не удивлена. Так оно всегда и бывает, надо ожидать только худшего. Руки ее опускаются, глаза зажмуриваются – делайте что хотите. Она спряталась в самый дальний уголок себя самой.

Мужчина смеется. Но не злобно. Совсем наоборот – смущенно. Он не ждал такой реакции на свою шутку.

– Я извиняюсь, – говорит он. – Я пошутил. Неудачно пошутил. Знаете, в Алжире часто бывает, что мамаши носят бомбы вместо младенцев – под платьями, в корзинах… Ну я и ляпнул, так, для смеха. Я напугал вас. Простите. Здравствуйте, мадам Лепаж. Простите меня. Я знаю вашего мужа. Он замечательный музыкант. Покажите мне инструмент. Простите, ладно? Андраш, – представляется он, протягивая руку.

Ну как теперь загладить неловкость? Женщина, видно, еще сердится: она не произнесла ни слова с той минуты, как он прервал ее Spiel. Андраш наклоняется над коляской.

– Ну-ка, ну-ка, – бормочет он – и вдруг ловко извлекает из-под одеяла Эмиля, поднимает его, внимательно рассматривает с головы до ног.

– Ну так что не в порядке? Что стряслось с инструментом Рафаэля Лепажа?

И тут происходит нечто невероятное: щеки Саффи вспыхивают румянцем. А дальше – еще невероятнее: она смеется. Впервые мы слышим ее настоящий, не саркастический смех; он так долго сидел внутри, что смахивает на лай.

Андраш поднимает брови, и пять глубоких морщин проступают на его лбу. Саффи сама поражена вырвавшимся у нее звуком. Шумно глотнув воздуха, она умолкает.

– Гм-м… Опять я свалял дурака, – вздыхает Андраш, укладывая ребенка в коляску. – Эта штука в полном порядке. Она красивая. В отличном состоянии. Хоть я и не слышу, как звучит.

– Это он, – говорит Саффи.

– А-а. Ясно. А это… – Андраш уже положил на верстак и открывает футляр с “Рэндалл Карт”. – Тоже он?

Давешний неудержимый смех опять рвется наружу, но на этот раз Саффи подавляет его.

– Флейта – она. – Голос ее звучит глуше обычного, попробуй совладай с ним.

– Да ладно, какая разница! Я всегда путаюсь в родах по-французски. Почему флейта – она, а стол – он, никакого смысла.

– Стол – она<Слово “стол” по-французски женского рода. >, – поправляет Саффи и, не сдержавшись, прыскает.

Андраш читает записку Рафаэля, почесывая в затылке.

– Так-так-так, – бормочет он.

И смотрит на Саффи – впервые смотрит на нее по-настоящему. Она тотчас опускает глаза и снова краснеет.

– Откуда вы? – спрашивает она, не отрывая глаз от пола, от тысячи интересных вещей – грязных тряпок, окурков, пробок, кусочков дерева.

– Андраш – как по-вашему?

Он тем временем отвинчивает клапан неисправного “до”, вынимает подушечку…

– Я не знаю.

– Ты не знаешь?

– Нет, – качает головой Саффи, и ей нравится прозвучавшее вдруг “ты”.

– А Будапешт – знаете?

Андраш почему-то снова перешел на “вы”.

– … Ungarn? – произносит Саффи неуверенно, как школьница, отвечающая учителю.

– А?

На этот раз Андраш поднимает только одну бровь, не сводя глаз со злополучного клапана. Ничем, кроме этой поднятой брови, не выдал он бури, поднявшейся в его сердце. Немецкий – этот язык он знает с детства, владеет им в совершенстве и поклялся, что никогда в жизни не произнесет на нем ни единого слова.