Машина

Директор явно был разозлен тем, что решение ему, по сути дела, навязали. Он был взбешен. Повода выплеснуть настроение пока не подвернулось. Это видели все и потому быстренько и тихо разошлись. Гусев выскочил из кабинета первым. Фросин вышел следом и отметил, что в коридоре-то Гусев спешить сразу перестал — значит, знал, что говорит и зачем, потому и улизнул впереди всех.

И Фросин совсем зауважал Гусева.

12

Разработчики уехали и увезли с собой машину. Если говорить предельно точно — не с собой. Ее погрузили на платформу, зачехлили и она пошла в Москву малой скоростью. Там, в Москве, ей предстояло показать все, на что она способна. Ее должны были испытывать, регулировать и собирать. Ее должны были рассматривать и осматривать, выстукивать и выслушивать. Нужно было сделать соответствующие выводы из болезней машины, чтобы их не было у ее младших сестер. На все это требовалось время. Потери времени были — во всяком случае, так казалось москвичам,— неизбежны.

Почти одновременно с разработчиками в Москву, в главк, вылетел директор. Он был мрачен. В главк лететь Василию Александровичу страх как не хотелось. Если бы явиться туда с целью подставить под удар разработчиков — это бы с дорогой душой. Бывало такое в его директорской жизни. С азартом он подставлял других. И сейчас все так и просилось на это, очень уж сырая была документация. Но он торопился в министерство совсем с другим — просить разрешения на изготовление еще одного опытного образца в счет будущей опытной серии. И на изготовление немедленное, сиюминутное, не дожидаясь обкатки первой машины, безо всякой помощи от института-разработчика.

Он представлял себе, как на него будут смотреть в главке — какой хомут сдуру на себя человек надевает,— и у него совсем портилось настроение. Все его существо противилось нынешнему течению событий, хотя после того памятного совещания, на котором он сам же все и решил, эта поездка была неоднократно обговорена, выверена и взвешена.

И совещание это он хорошо помнил, не забыл, как все на цыпочках из кабинета улизнули — поняли, значит, как он сам себя за горло схватил и решать заставил. Воспоминание, конечно, тоже не улучшило настроение, хоть он и выдал вчера всем сестрицам по сережкам.

Масла в огонь подливал еще и главный инженер. Он, конечно, остался при своем мнении и ходил по заводу с оскорбленно-мрачным лицом. Фросина это забавляло. Директора вид главного раздражал. А Гусев вспоминал последний разговор с директором и директорское, вроде ни к селу ни к городу сказанное:

— Черт его знает — кажется, все у нас в порядке! И новую технику внедряем, и перевооружаемся. Технически. Станочный парк обновляется, прогрессивные методы обработки чуть ли не первыми в министерстве осваиваем. По всем показателям у нас все хорошо, отлично работает главный инженер...— И раздраженно махнул рукой, колыхнувшись при этом всем телом    и выразившись так, что Гусев, отлично зная, что они одни в кабинете, все же невольно оглянулся — не слышал ли кто.

В общем, у директора кошки на душе скребли.

Фросин собрал регулировщиков. К их удивлению, он заговорил совсем не о первой машине. Наоборот, он заявил:

— О первой машине забудьте. Ее нет. И можете считать, что и не было. Это дитя оказалось мертворожденным.

В ответ на скептические ухмылки он пояснил:

— Да-да, мертворожденным! И нам с вами нужно не допустить этого в следующей, нашей машине,— он выделил слово «нашей».— Разработчики после сборки столкнулись с самым неприятным — все в машине работало, но не так, как надо. Верно я говорю? — неожиданно обратился он к принимавшим участие в настройке первого образца регулировщикам. Те растерялись, промямлили что-то невразумительное. Фросин расхохотался, повернулся к остальным:

— Вот так же и разработчики плечами пожимали. А я вам открою секрет — почти во всем виноваты мы, завод. Наша технология, наши детали. Все то, что у них в институте испытывалось и работало превосходно, у нас безбожно врет.

Все слушали его с некоторым недоумением — к чему он клонит? Фросин заметил удивление на лицах:

— Я веду разговор к тому,  что только на заводе, только самим можно довести до ума все системы и машину в целом. Поэтому с сегодняшнего дня и до прихода следующей  «тележки» — это  примерно месяц — вы будете заниматься сборкой  и  проверкой всех устройств машины. Разрешаю вам переделывать все по-своему, но с одним условием:  чтобы все изменения записывались аккуратнейшим образом. Теперь дальше. Всю машину мы с вами поделим на части.  За каждой частью закрепим бригаду — два регулировщика и конструктор. Ясно? Конструкторы будут сидеть в цехе вместе с вами, не отходя ни на шаг. Все вопросы решайте сразу, на месте. И не забывайте, что главные здесь — вы. Вы машину делаете, с вас я спрашивать буду, если что не так. С вас, а не с конструкторов. Ясно? Вижу, что ничего не ясно... Во всяком случае, запомните: машину мы должны сдать ровно в срок. Должны и сдадим!

Регулировщики, все двадцать шесть человек, были молодыми специалистами. На заводе они не проработали и года. Все, что они знали о производстве до сих пор, никак не связывалось с полученным разрешением изменять схему машины, изменять самим, прямо на ходу...

Фросин оглядел их и улыбнулся:

— Срок нам — до конца апреля. И сделать надо так, чтобы все работало, как положено.

Шел февраль. До конца апреля оставалось неполных три месяца.

13

Фросин торопливо вошел в кабинет, уселся за стол. Отодвинул папку с пометкой «На подпись», придвинул телефон, набрал номер. Отозвался знакомый размеренный голос:

— Слушает Дюков!

— Володя? Фросин у телефона. Знаешь, мы добили-таки эту схему! Что? Нет, не там. Как мы и думали, все дело было в помехах. Электрический сигнал шел с искажениями. Да нет, там все было исправно...

С минуту Фросин слушал, нетерпеливо кивая головой, потом выкрикнул:

— Если ты  будешь  перебивать, я никогда не кончу! А я, что ли, перебиваю? Так вот, все дело было в экранировке. В экранировке, говорю! Нет, уже сделали! Сами, сами! Ты проконтролируй своих ребят, пусть сразу в документации отразят. Ну, у меня все. Всего хорошего!

Он положил трубку и некоторое время сидел, глядя перед собой. Он рисковал, предоставив молодым рабочим, пусть и с высшим образованием, такую самостоятельность. Риск оправдался. Это была первая крупная победа. Но Фросин почти не радовался, словно для этого у него не оставалось сил. Умом он, конечно, был рад, но принял все как должное. Собственно, так и должно было быть. Он в этом не сомневался, иначе не решился бы на такой эксперимент. «Экспериментом» называли его решение главный конструктор и главный инженер. Они привыкли, что все принципиальные изменения изделий производятся конструкторами. Активная роль цеха была для них чем-то из ряда вон выходящим. Они приняли предложение Фросина в штыки. Совещание проходило в кабинете главного. Обстановка складывалась неблагоприятная, На сторону Фросина опять встал Гусев.

Задумчиво и словно про себя Гусев заговорил о научно-технической революции. Его слова прозвучали странно на сугубо техническом совещании. Диковато прозвучали. Главный инженер не преминул уколоть его, заявив, что все это отвлеченное философствование. Гусев сделал терпеливое лицо, тогда главный добавил, что научно-техническая революция делается в лабораториях институтов, большими научными коллективами, а здесь, у нас — он широко повел рукой,— ее проводят в жизнь коллективы ИТР, в частности — конструкторы.

Нарочито скучным, чтобы не разжигать дискуссии, голосом Гусев парировал: он никого не собирается учить, но без творческого, включая и техническое творчество, отношения широких масс к своему делу невозможна никакая революция. В том числе и научно-техническая.

В кабинете главного инженера воцарилась тишина. В форточку долетал стук деревянных лопат по мерзлой земле — ночью пал обильный снег, и дворовой команде хватало дела.