Переписка Виктора Сосноры с Лилей Брик

Мне кажется, что уже канул в прошлое период тоники, то есть стиха сугубо разговорного, ибо «отговорила роща золотая» и сегодня говорить особенно-то и не с кем. Времена публичности канули в Лету и сейчас немыслимо быть одновременно и «публичным» и Художником, что с такой беспощадной блистательностью доказали, предположим, Евтушенко и иже. Ибо эти «публицистичность» и «народность» со временем так или иначе превращается в самое обыкновенное хамство, взаимоунижения, хвастовство — поэтика и этика денщиков и кухарок.

Может быть, все-таки лучше «дарить кобылам из севрской муки» изваянные вазы [178]?

Я для себя открыл новый период Возрождения, что ли, неоклассицизма, может быть, но это очень условные и упрощенные термины. Писал тернарные баллады [179]… не столь, конечно, ново, но и не столь гнусно, как сентенция «для народа». Для всякого художника круг его читателей сужается с каждой секундой, и нужно иметь немалое мужество, чтобы смотреть в лицо легионам, в это двуглазое чудовище множественного числа и не окаменеть и не раствориться (ЖРУТ ЖИР!).

Сейчас обрабатываю эту свою летнюю книгу и хочу представить ее Вам не во фрагментах, а целиком выстроенную и перепечатанную. Для этого нужен еще приблизительно месяц.

Личных новостей у меня никаких. Кажется, Марина сама стала понимать, что ей нужно лечиться (раньше — наотрез отказывалась). Пытаются пристроить ее на какое-нибудь не очень привилегированное отделение в Бехтеревке, чтобы там лечили, а не потакали.

В Комарове — бабье лето. Теплынь, грибы. Море, как это ни странно для Балтики — чистая лазурь. И вообще осень — единственное время года, когда я оживаю и работаю, не потому что осень декоративна, а просто в ней нет того экстремизма весны, которую ненавижу. Тихо.

Близко знакомых тут нет, слава богу, никого нет — «здравствуйте», «до свидания». Тружусь. Кормят отвратительно, но я не так уж и прихотлив (вот — опять воспоминания о самом себе). Рад, что написал эту книгу и что смогу ее закончить без оглядок и прикидок. Два года я маразмировал, сейчас — в совершенно нормальной трудовой форме. Еще и очень много перевел и не очень скучных поэтов — польских классиков: неожиданно после Польши обнаружил, что не так уж плохо знаю польский.

Так что, как видите, Хлестаков расхвастался. Но это так.

Кулаков не оставляет своей Мысли и я, чем могу, помогу. (Чем могу?)

Сам я на это неспособен. Никак. Эти Мысли возникают неизбежно, но…

А самое главное — не болейте, пожалуйста!

Будьте здоровы! Обнимаю Вас! Василия Абгаровича!

Ваш В. Соснора

60

17. 7. 73

Дорогая Лиля Юрьевна!

Закончил сегодня набело совершенно новую повесть о Державине — заказал журнал «Нева» [180], сегодня и отнесу, а там все в руках Господних.

Дело, наверное, кончится печально: стану заправским державиноведом! На-до-ел он мне! Кстати, могла бы получиться интересная работа «Державин — Маяковский». Эти два поэта поразительно похожи и по складу характера (не судьбы — это другое), и по своим общественным тенденциям, и по формальным приемам. Интересно, как Маяковский относился к Державину и знал ли его хорошо?

Теперь вот какое дело. Не знаю, говорил я Вам или нет, но давно, после разбора черновиков Маяковского «Про это», у меня возникла мысль написать «Легенду о Лиле Брик». Работа это не моментальная, а наоборот — очень серьезная и кропотливая. Поскольку она должна быть сугубо полемична и достаточно точна, придется переворошить груду воспоминаний и книг, брать интервью и т. д. Это — очень на много времени, ибо сейчас оторваться от всего и сесть, как Вы понимаете, — ни средств, ни сил. Но потихоньку, крупица за крупицей я давно откладываю в своей «позорно легкомысленной головенке». [181]

Пожалуйста, сообщите мне, нет ли кем-нибудь написанной вашей биографии? На любом языке. Могли бы Вы, если я в ближайшее время буду в Москве, по возможности подробно рассказать вашу биографию и в связи с Маяковским, а в основном — вне его? Замысел достаточно злой: сравнение Личности Женщины и всей ненавидящей ее мелкой мерзости, завистливой и пошлой.

Поляки все присылают и присылают мне переводы моих стишков, — единственная страна, которая меня сейчас печатает.

А больше — ничего. Даже зимы — нет. Даже гриппом «Виктория», моим тезкой, — не заболел, пока. А весь Ленинград — валяется.

Новый год не столь уж и нов, для меня он не принесет решительно никаких новшеств в моей публикации.

Да ладно. Главное — будьте здоровы! Василий Абгарович [182] — также! Обнимаю вас!

Ваш — В. Соснора

61

24. 1. 73

Дорогой мой Виктор Александрович, не думаю чтобы М<аяковск>ий хорошо знал Державина, и, вероятно, никак не относился к нему. Сейчас не спросишь! «Груды воспоминаний и книг» [183] — почти все, за редким исключением, — несусветное вранье. Мне жаль Вас, если Вы всерьез собираетесь «ворошить» их.

Моей биографии никто никогда не писал, слава богу. Давно, еще при жизни М<аяковско>го, я начала писать большую автобиографическую книгу, но после гибели Примакова [184] уничтожила все написанное, так как каждый день ждала обыска и не хотела, чтобы чекисты рылись в моих очень откровенных интимных воспоминаниях и глумились над ними. Написано было уже много, начиная с детства, с первых впечатлений, встреч, романов… Каждый листок я рвала в клочья, потом бросала в ведро, заливала крутым кипятком, превращала в тесто и понемногу спускала в уборную. Большую часть этого теста Аннушка [185] выбросила в урны, на улицах.

Иногда я жалею об этом. Ведь «автобиография» это не только я, но и люди, которых я знала, и литературная борьба, и все прочее…

Сейчас Кулаков [186] приедет к нам обедать. Это верно, что Вы получили приглашение из Франции? От кого?

Если Державин обогатит Вас, если приедете в Москву, если в Москве не загуляете, если буду жива — поговорим обо всем.

У нас тоже все болеют гриппом, но мы пока здоровы и оба обнимаем и любим Вас. Будьте и Вы здоровы.

Лили

62

20.3. 73

Дорогая Лиля Юрьевна!

Подробности моих домашних дел писать скушно и тошно. Виноваты оба: оба и должны расхлебывать.

Я сейчас, в общем-то, в нормальной форме: свободы — не ищу, покоя — нет [187], а если существует Высший суд — лишь суд земляных червей. Ад один — и даже в райских кущах.

У нас были перевыборы в Союзе, кто-то меня выдвинул в правление, и, как ни странно, — я прошел. Теперь я имею возможность поставить на правлении свое персональное дело по поводу публикаций, потому что книги нигде не приняты. Жить на подачки — рецензирование, выступления — считаю унизительным. Иностранные публикации (а их сейчас много, и ни от чего я не собираюсь отрекаться) создают угрозу серьезного одиоза моего и так шаткого имени.

На весь апрель еду в Дубулты. [188] Буду перерабатывать повесть (обещают дать). Не до стихов. Хотя и перевожу кое-что, но 99 % моих переводов так далеки от стихов, как комар от орла.

Мой почтовый адрес теперь:

Ленинград

ул. Салтыкова-Щедрина, 23, кв. 8

Сосноре Еве Вульфовне (для Виктора)