Частная жизнь Пиппы Ли

Я продолжала стоять перед Честером, пока он просто не оттолкнул меня в сторону. Возможно, брат и был прав. Возможно, мама действительно принимала таблетки лишь для снижения веса. Поэтому, решив проверить, я выпила сразу десяток.

Пш-ш-ш! Вот так прилив энергии! С полчаса я скакала на кровати, потом скатилась по ступенькам на первый этаж и, заявив Честеру: «Мамины штуки очень прикольные!», принялась изображать соседей, истошно хохотать и кататься по полу. Когда в гостиную спустился Дес, я буквально сходила с ума.

— Что, черт возьми, с ней случилось? — спросил он.

— Наверняка мамины таблетки для похудения попробовала! Она про них спрашивала.

— Почему сразу мне не сказал? — загремел Дес и, мгновенно активизировавшись, схватил меня за руки и уложил на диван, поближе к свету. — Открой глаза! — потребовал он, но я продолжала истошно хохотать. — Открой глаза, мать твою! — Он силой разлепил мне веки, и я увидела его смуглое лицо: синеватую от миллиметровой щетины кожу, кустистые брови, выбивающиеся из носа волоски; вблизи было ясно, что оно буквально дышит тревогой. — Придется отвезти ее в больницу! — объявил он, и я, вырвавшись из объятий, взлетела по лестнице, шмыгнула в комнату и заперлась.

Потом испуганно забилась в угол: мозги взрывались, словно хлопушки, ноги дергались. Честеру пришлось взламывать дверь… В конце концов Дес решил не отправлять меня в больницу. Я ведь согласилась спуститься вниз и вскоре уже плакала, не в силах сдержать рвоту.

Следующим утром я проснулась в половине десятого. Дом будто замер; спустившись вниз, я нашла Деса в гостиной с чашкой чая и раскрытой газетой.

— Ну как, выспалась? — поинтересовался он.

— Почему ты не разбудил меня к первому уроку?

— После вчерашнего тебе лучше отдохнуть. Милая, то, что ты сделала, очень опасно!

— Если таблетки вправду, опасны, зачем мама их принимает?

— Для мамы опасности действительно нет, она ведь пьет их в небольших количествах, к тому же она взрослая, а не ребенок.

— Но для чего она вообще их пьет?

— Твоя бабушка в свое время очень поправилась, — пояснил Дес. — Вот мама и испугалась, что с ней случится то же самое.

— Так у нее… зависимость? — спросила я, вставив услышанное по телевизору слово.

— Ради бога, Пиппа, садись за стол и ешь свой корнфлекс! Мама зависима не больше чем… чем та белочка.

Я выглянула в окно. Крупная серая белка лихорадочно грызла семя подсолнечника, выпавшее из птичьей кормушки. Зверек суетился точно так же, как Сьюки!

На следующий день, вернувшись из школы, я застала маму в ванной. Ворвавшись к ней, я распахнула аптечку и вынула пузырек с таблетками. В кулаке я сжимала еще два: один принесла из кухни, второй нашла в кладовой за банкой томатной пасты. С перекошенным от злобы лицом Сьюки смотрела, как я аккуратно расставляю бутылочки на полке.

— Так кто ты на самом деле? — поинтересовалась я. Последовала долгая пауза. — Хочу узнать, кто ты есть без этих колес!

— Не глупи, — велела она холодным, рассудочным голосом, которым со мной почти никогда не говорила. — Это таблетки для похудения, а ты выпила столько, что могла умереть.

— А если ты перестанешь их принимать?

— Тут же растолстею, — без колебаний ответила Сьюки, изогнула спину — над пеной показались соски, — а потом снова улеглась поглубже.

— Мне все равно, как ты выглядишь, — мягко проговорила я.

Сьюки подняла ноги на край ванной и принялась рассматривать блестящие розовые ногти.

— Ладно, отлично, — легко согласилась она, продолжая изучать ногти с каким-то упрямым интересом до тех пор, пока я не ушла.

На следующий день темно-желтые бутылочки исчезли. В доме не осталось ни одной таблетки. Вот как Сьюки ответила на мой вызов! Она стала сосредоточеннее, внимательнее, спокойнее. Я была вне себя от счастья, а то, что, пылесося, мама украдкой утирала слезы и апатично смотрела в окно, занимаясь глажкой, с готовностью выбросила из головы. По крайней мере, я узнала настоящую маму! Я любила ее без памяти и без устали целовала и обнимала. Сьюки слабо улыбалась и трепала меня по плечу.

Прошла неделя, и мама снова оживилась. Я ни разу не видела, чтобы Сьюки пила таблетки, но она целыми днями казалась бодрой, будто после шести чашек кофе. Я догадалась: лекарство где-то спрятано, — и при первой же возможности устроила обыск. В результате тайники с пакетиками обнаружились по всему дому: приклеенные к днищу дивана, в ящике с бельем, в морозилке. Поначалу я смывала находки в унитаз, но толку от этого было чуть: с каждым днем мама лишь увеличивала дозу. Запретный плод, как известно, сладок, а необходимость скрываться еще сильнее разожгла пагубную страсть. Сьюки превратилась в настоящую сумасбродку, на любой звук, даже обычный звонок телефона, реагировала неестественно бурно, словно бездарная актриса заштатного театра, и совершенно без повода закатывала истерики.

Я пыталась обсудить это с Десом, но он раздраженно отмахнулся. Нет, поведению родителей имелась конкретная причина, и со временем я ее увидела, точнее, решила, что увидела. Пока Сьюки глотала колеса, Дес мог вдоволь исполнять пастырский долг, утешать миссис Оршлер или кого еще он брал за руку в своем кабинете. Сейчас я корю себя за несправедливость. Наверное, папа по доброте душевной принимал Сьюки такой, как она есть, и не хотел оскорблять горькой правдой, которая добила бы ее окончательно. Или же Дес сам боялся снять розовые очки, ведь одно признание автоматически вело к другому. Если Сьюки — наркоманка, значит, его брак, да что там, вся жизнь — сплошной обман. В общем, папа правду не замечал. Или же он просто был патологически ленив. До истины теперь не докопаться…

Годам к пятнадцати я уже не могла смотреть на Сьюки, любое ее прикосновение причиняло боль. Та, видя мое отвращение, опускала глаза, словно признаваясь в грехах. Я наблюдала за маминым поведением с холодным вниманием, а она отвечала резкими, пронзительными взглядами. Мы с ней всегда умели читать мысли друг друга. Поэтому я, не говоря ни слова, возмущалась ее предательством, а она так же безмолвно давала мне отпор. Ужины превратились в настоящую пытку. Сьюки без умолку болтала о разных пустяках, хохотала или билась в истерике, а я молча следила за ней, мечтая проломить ей голову. Но нервы у подростков не железные, и, не выдержав, я закрывалась в ванной, рыдала и хлестала себя по щекам. Вернувшись к столу с остекленевшими, как у зомби, глазами, я заставала мирную картину: отец и братья обменивались короткими фразами, передавали друг другу соль и булочки. Словно ничего не случилось… В общем, мы со Сьюки были одни и, скованные невидимой цепью, танцевали нескончаемое безумное танго.

Еще кое-что

В младенчестве я, естественно, ела из бутылочки. Сьюки обожала давать мне бутылочку, а я не могла от нее отвыкнуть. Мне исполнилось три, затем четыре, а бутылочка с теплым молоком и соком не исчезла. На этом дело не закончилось. И в одиннадцать лет, и в двенадцать я пила из бутылочки, которую Сьюки подсовывала в порыве особой нежности или после бурных ссор. Мама наливала молоко, а я ложилась на диван и начинала сосать, глядя в окно бездумно, как младенец. Даже когда я узнала про таблетки, стала морщиться от маминых прикосновений и мечтать о ее смерти, бутылочка служила чем-то вроде трубки мира. Последнюю порцию молока я выпила в шестнадцать лет.