Ящик водки. Том 2

— Что, в Польшу нужна была виза?

— Ты все забыл! Тогда нужна была выездная виза. Чтоб выехать из СССР. Вообще всякие документы были нужны… Какие-то парткомиссии я проходил — будучи беспартийным. Еще менял, рубли на злотые, на Волгоградском проспекте. За билетами я стоял в очереди целый день, на Таганке, улица Большие Каменщики. Настолько все было по-взрослому… И в Польше я увидел новую схему, у нас такой тогда еще не было. Когда средняя зарплата была такая, что ее при самых нищенских тратах хватало от силы на неделю. Ну, как так? Как люди живут? Непонятно, так не бывает! Но страна жила, жизнь не останавливалась! Мы это позже увидели в России.

— А как ты оцениваешь фигуру Ярузельского? Я, например, очень позитивно. Он ввел военное положение исходя из принципа «Если этого не сделаю я, то сделают красные…» И потом он более или менее держал страну в узде. А она ведь могла пойти вразнос! При Ярузельском появилось правительство Мазовецкого, которое начало реформы, — и только после этого к власти пришел Валенса. Только после того, как все необходимые решения были приняты! И на Валенсе не висела ответственность за освобождение цен, за обесценивание вкладов, — все на себя взял Ярузельский. Это то, что должен был перед уходом сделать Горбачев! А он переложил на Ельцина… Понимаешь, о чем я говорю? Это была трагическая и очень позитивная фигура в польской истории. Но поляки этого еще не осознали — они ж его судят сейчас…

— Тогда, в дни военного положения, мне Ярузельского хотелось удавить. Я думал — надо больше свободы, еще больше, «Солидарность» — главней всех! Только она! Но сейчас я иногда думаю о том, что на площади Тяньаньмынь было задавлено значительно меньше людей, чем в войнах на территории бывшего СССР.

— Да один Нагорный Карабах чего стоит! А еще Сумгаит, и Баку… Одни они перекрывают всю Тяньаньмынь.

— Может, китайцы правы? Похоже, таки правы…

— Значит, ты тогда не воспринимал Ярузельского как позитивную фигуру?

— Тогда — нет. Но время то я помню. На меня так сильно действовали все те польские дела! Я даже польский язык выучил! Ну, не в полный рост, а на таком уровне, чтоб газеты читать и болтать о том о сем.

— За великий польский гонор?

— Выучил, не зная, что я туда после поеду, что там у меня даже родня заведется какая-то.

— Скажи, у поляков отношение к хохлам такое же, как к русским, или другое?

— Да такое же, думаю. Тоже было много неприятных переживаний — запорожцы немало порубили ляхов и пожгли их городов. Во времена Тараса Бульбы в ходу же был такой взгляд, что католик — хуже собаки… Ну вот. Приехал я в Польшу. В 88-м там про «Солидарность» говорили шепотом и с оглядкой. Говорили — вон, смотри, Малгожата была в «Солидарности», забастовки организовывала, но только ты никому не говори. Тогда, кстати, поляки считались главными фарцовщиками Европы, их за это козлили. И я говорил: подождите, вот русским откройте границы, посмотрим, какими они станут челноками!

Я там думал — ну, хоть пива в Варшаве спокойно попью… Но бегать за ним приходилось, как по Москве. И еще вот что меня удивило: полицейские были с дубинками. Это коробило. И вызывало в памяти карикатуры про Родезию, из «Правды». Ну, что же, они людей будут бить этими дубинками?!

— А щас…

— Ну… «Не может быть такого у нас», — думал я. Аналогичный шок у меня после был, в Израиле. Я удивлялся: отчего полиции нет на улицах? Да вон они, говорили мне, на каждом шагу! Где? Вот эти, на бронетранспортерах, в бронежилетах и касках, с пулеметами — это же армия. Нет, говорят, это не армия, а обыкновенная полиция… Это и есть наша полиция… То есть такая эволюция свободы: советский мент без оружия, в белой рубашке — далее польский с дубинкой — после израильский с автоматом и в каске — ну и дальше мы уже влились в мировой процесс и перестали чему бы то ни было удивляться.

— А я когда в Чили в 91-м году был, меня тоже неприятно удивили полицейские с автоматами. Как, зачем?

— Я тебе завидую, что ты тогда съездил в Чили, с Пиночетом встретился…

— Как раз тогда Пиночет выборы проиграл…

— Вот и с Латвией та же херня. Я вот недавно был в Риге, выпил там бальзама из горла на лавочке и пошел в музей оккупации (1940 — 1991). И устроил там дискуссию с латышами: «Мы вам все дали и вас на волю отпустили, а вы теперь выебываетесь. Ни здрасьте, ни спасибо — ни хера». Так вы, говорят, нас ссылали! Я им возражал — латыши первые начали, это латышские стрелки большевиков к власти привели, а потом эти же большевики стали разных прибалтов ссылать… Глупо обижаться.

А ведь все тогда началось, все эти народные фронты в Прибалтике — в 88-м! Ко мне тогда приезжала бывшая подружка, латышка — уже на правах друга семьи, с мужем — и привозила все эти подрывные материалы. Газета у них неплохая выходила — «Атмода». И тогда действительно казалось — «За нашу и вашу свободу». Помнишь этот лозунг мудовый? Вот так мы все про…ли и отдали прибалтам.

— Да ничего мы не про…ли! Ну, что мы про…ли? Помнишь, была пословица «Все, что есть у латыша, — хер да душа».

— А то. «Какие у латыша вещи — хер да клещи».

— Да. Это все время была самая никчемная и бестолковая нация.

— Во. А мы им отдали все, что построили. И радиолокационную станцию даже.

— Да на хер нам эта станция!

— Ничего себе! Мало ли что… И, кроме того, ее можно, как ты любишь, сменять на что-нибудь.

— А они скажут: «Мы у вас в лагерях сидели, в сталинских, и поэтому вы нам верните все или постройте взамен». А мы им говорим: «Вот станция, берите!» И они взяли. Кто кого наебал, мы их или они нас? А еще я тебе объясню, что Латвия никогда не имела собственной государственности.

— Она была под вами, под немцами, как известно.

— Да. Вплоть до Петра Первого. И до Анны Иоанновны, курляндской герцогини. Сначала там был Тевтонский орден, а Рига — его столицей. Потом он развалился, и потихоньку возникли разные немецкие остзейские княжества, которые так или иначе тяготели к Пруссии. А потом пришел Петр и завоевал все это. Они сначала были сателлитами, а потом их включили в состав Российской империи.

— Как вот у русских мордва, так у немцев были латыши?

— Да. Совершенно верно. Латыши жили в основном в деревнях, были крестьянами и работали на немцев. А в 1918 году немцы в соответствии с Брест-Литовским договором (его Троцкий подписал) забрали эту территорию. Далее в 18-м году кончается Первая мировая война. Немцев оттуда выгоняют. Не отдавать же территорию Советской России! И так на освобожденных от немецкой оккупации землях в отсутствие претензий России возникают независимые прибалтийские государства. И в итоге вся эта их государственность длилась двадцать лет — с 18-го по 39-й год. Все!

Потом при Советах для того, чтоб держать прибалтов в рамках, устроили там такую квази-Европу. Дали послабления, хутора разрешали держать и так далее. Мы до хера туда инвестировали, при том что они плохо работали и много пили, латыши-то. А теперь мы с себя этот хомут сняли, и пускай теперь Европейское сообщество их кормит.

— А вот американцы бы их не отпустили, с землей, а в резервацию бы, как индейцев, и чтоб они отрабатывали фольклорную тематику, за бабки.

— Нет у меня желания никого в резервацию загонять. А пускай они сами себя попробуют прокормить! Вот мы им сейчас перекрыли кислород, Сема Вайншток («Транснефть») перестал нефть качать через Вентспилс — и они уже заверещали, херово им стало. А европейские братья не шибко им стремятся помогать.

— Да, у них там все бедно как-то.

— Уровень бизнеса — абсолютно кооперативный. Никто не стремится никуда инвестировать.

— То есть у них бабок хватает купить иномарку — их полно на улицах, — и все?

— У их предпринимателей? Ну да. На машину ведь несложно заработать. А на большее они неспособны.

— Значит, ты доволен, что они отделились?

— Да. Да!

— А мне как-то обидно — по старой памяти.

— Я не могу понять — откуда это в тебе?

— Не знаю сам. Может, я до какой-то степени обрусел? И мне привились какие-то великорусские штучки — вот, империю типа жалко… Хотя — хохлам она уж никак не была родная.