Большая грудь, широкий зад

Она уже поднаторела в выступлениях и чем больше говорила, тем больше распалялась, подобно разгорячённой лошади. Нотариус и полицейские стояли остолбенев. Камера репортёра городского телевидения, вне сомнения одного из подчинённых Единорога, которого недавно повысили до начальника управления радио и телевидения, была направлена на мэра Лу Шэнли и дорогого гостя. Очнувшийся репортёр городской газеты тоже забегал, снимая начальство и зарубежного бизнесмена в разных ракурсах.

Сыма Лян заметил наконец связанную по рукам и ногам матушку. Он вдруг весь подобрался, словно его потянула за волосы огромная рука. Качнулся назад, из глаз брызнули слёзы. Он стал медленно опускаться на колени, а потом распростёрся на земле с громким воплем:

— Бабушка! Бабушка…

Расплакался он откровенно и искренне. Об этом свидетельствовали и катившиеся ручьём слёзы, и повисшие на кончике носа сопли.

Шангуань Лу вглядывалась в него слабеющими глазами, губы у неё кривились дрожа:

— Лян Эр… Ты?..

— Я, бабушка, родная моя! Я тот самый Сыма Лян, которого ты вскормила грудью, — всхлипывал он.

Шангуань Лу попыталась повернуться, и Сыма Лян вскочил:

— Сестра, зачем понадобилось связывать бабушку?

— Это я недоглядела, брат, — сконфуженно выдавила Лу Шэнли. И повернувшись к Цинь Уцзиню, прошипела сквозь зубы: — Ну вы и сволочи! — Ноги у того подкосились, но он устоял, сжимая в руках нашу чашку. — Погодите, вот вернусь… Нет, прямо сейчас… — Она просто кипела от злости: — Ты уволен. Возвращайся в офис и пиши объяснительную! — Она нагнулась и стала развязывать опутывающие Шангуань Лу верёвки. Один узел оказался особенно тугим, и она вцепилась в него зубами. Выглядело это очень трогательно.

— Припоздала я, бабушка, — выдохнула она, помогая Шангуань Лу подняться.

— А ты кто такая? — с сомнением глянула на неё матушка.

— Не узнаёте, бабушка? Я Лу Шэнли, ваша внучка!

— Непохоже, непохоже, — покачала головой матушка. И отыскала глазами Сыма Ляна: — Лян Эр, дай бабушка потрогает тебя — похудел ты или потолстел. — Руки матушки заскользили по голове Сыма Ляна. — Да, ты мой Лян Эр. Люди с годами могут меняться, а черепушка не меняется. Всё, что выпадает человеку в жизни, на черепе отражается. А жирку у тебя хватает, дитя моё. Видать, живёшь неплохо и поесть хорошо можешь себе позволить.

— Да, бабушка, — всхлипывал Сыма Лян, — могу. Пришёл конец вашим бедам. Теперь заживёте покойно и счастливо. А что мой младший дядюшка? Как он?

Только он спросил обо мне, я сразу же юркнул за пагоду. Да, я душевнобольной, не отрицаю, но это лишь когда вижу женскую грудь. А так я никакой не больной, только прикидываюсь. Уж очень славная это штука — психа изображать. Говори всё, что в голову взбредёт, неси всякий бред — другие лишь посмеются. Если кто принимает за чистую монету то, что несёт душевнобольной, он сам такой и есть. Вытворяй что хочешь. Можно изображать танец посадки риса посреди оживлённой улицы. Ни один водитель не собьёт, ни один полицейский не арестует, даже не обругает. А если пожурит, можно с глупой улыбкой потрогать блестящую пряжку у него на ремне: «Трогаю большую титьку!» И он будет хохотать до слёз. Или можно остановить старый лимузин председателя городской женской ассоциации и погладить круглые фары: «Трогаю титьку! Трогаю большую титьку!» — И увидишь, как эта председательница в машине покатывается от хохота. Приходишь на площадь, где кинотеатр, встаёшь перед афишами, прыгаешь, как обезьяна, тянешь к ней чёрные пятерни и орёшь: «Трогаю большую титьку! Трогаю большую титьку!» На афише, выставив свои титьки, усмехается известная кинозвезда. Народу поглазеть на меня собралось в тот день больше, чем зрителей в чёрной утробе кинотеатра. Мужчины, женщины, даже дети. Среди них и одна молодая женщина, только что после родов.

Она знала меня, я её тоже знал, но делал вид, что на меня нашло затмение и я её не узнаю. На ней пышная юбка попрозрачнее сетки от комаров, а под ней только чёрные трусики. Сама светлокожая, с хорошей фигурой. Родила, но фигуру сохранила. «После родов — сучьи соски» [223] — это не про неё. Бюстгальтера нет, крепкие, пышные груди видны как на ладони. Вот у кого молока хоть залейся. Счастливый её ребёнок. В руке авоська, в ней пупырчатые огурцы с цветочками на макушке, лиловые блестящие баклажаны с ворсинками и несколько ярко-красных, да ещё необычной формы, с сосками, помидоров. «Эй, извращенец, попрыгай, потрогай её большие титьки!» Это невинные, как ангелочки, дети в красных галстуках — они хлопают в ладоши и кричат, подзуживая меня. Во главе с учительницей пришли смотреть фильм по программе нравственного обучения. Из громкоговорителей разносится песенка из этого фильма: «Обыщи весь белый свет — детям лучше мамы нет. С мамой — жемчуга слезинка, а без мамы — как былинка». «Пломбир, пломбир, сливочный пломбир! Эскимо, эскимо на палочке! Суй в рот — жара уйдёт». Бабах! «Пневматическая винтовка, прояви сноровку, получи приза упаковку!», «Накинь кольцо, один бросок — один юань. На что накинешь, то и получишь». Можно выиграть сигареты, жевательную резинку, энергетический напиток, кока-колу. «Попадёшь — в выгоде, не попадёшь — компенсируем». Дрессированные обезьянки. Бойцовые куропатки. Каждый, как говорится, бьёт в гонг, продавая сладости, делает свою игру. На шахматной доске игра переходит в эндшпиль. «Закуски с оригинальным вьетнамским ароматом! Пожалуйте насладиться неповторимым послевкусием блюд от обладателя многих наград, героя оборонительной войны [224] Жуань Мэйсяна по прозванию Тигр Песков!», «Говяжьи фрикадельки от семьи Ма, перекус и массаж одновременно!». Кокетливо поправляя волосы, зазывают покупателей намазанные отечественной и иностранной косметикой девицы. Но везде нужно платить, а смотреть представления извращенца Шангуань Цзиньтуна можно бесплатно. «Эй, извращенец, покажи, как старик сосёт грудь!» Тебе тогда стало невыносимо тоскливо, потому что в прекрасных глазах этой полногрудой молодой женщины с авоськой промелькнул особенный и поэтому легко заметный лучик сочувствия, свойственный счастливым молодым женщинам. Он вспомнил, как однажды, во время недолгого квартирования в семье Попугая Ханя, ощутил к этой женщине некую сладкую грусть. Её тогда задержали в супермаркете, и он, расчувствовавшись от её красивой груди, великодушно заступился за неё. Выдал себя за её мужа и расплатился, заявив, что, мол, жена не привыкла платить по счетам. Ты сделал вид, что не узнаёшь её, но желание ещё раз подпрыгнуть, чтобы потрогать грудь кинозвезды на афише, пропало. Сгорая от стыда, ты убежал в какой-то закоулок. Но стоило высунуться — она тут как тут. В закоулке тишина, в блеске солнечного света полощутся, как разноцветные флаги, детские пелёнки.

— Ты действительно болен или прикидываешься? — негромко спросила она. — Хочу вот вернуть должок. Потрогай меня, потрогай разик, и будем считать, что квиты. Потрогай, несчастный ты мужчина. Те, что на афише нарисованы, не настоящие. У этих знаменитостей ни у одной они не настоящие, все подбиты губкой, ватой и ещё бог знает чем. Бедный ты бедный мужчинка — неужели от этого сходят с ума? Потрогай. — Она отошла в сторонку, осмотрелась и позвала, указывая на грудь: — Иди сюда быстрей, извращенец, дам разок, чего тебе хочется.

Её грудь на фоне пелёнок смотрелась так торжественно, так чарующе. Ты присел на корточки, закрыл лицо руками и страдальчески выдавил из себя:

— Нет…

Она вздохнула, якобы всё понимая:

— Вот оно что. Значит, ты ещё один Е-гун, который любил драконов. [225]

Её лицо при этом не дрогнуло. Она выбрала из авоськи самую большую помидорину с несколькими сосками и сунула мне в руки. Пробралась между флагами пелёнок, и её поглотил яркий свет… С этой исполненной символического смысла помидориной в руках я долго сидел, погруженный в раздумья. Почему у помидоров вырастают соски? Горы — это груди земли, волны — груди моря, слова — груди мыслей, цветы — груди травы, фонари — груди улицы, солнце — грудь Вселенной… Всё возвращается на груди своя, грудь связывает весь материальный мир. Это и есть самая вольная и самая навязчивая идея душевнобольного Шангуань Цзиньтуна.