Пора ехать в Сараево (СИ)

— Откуда мне знать? Потому что Цезарь не сказал: «И ты, Кассий!»

— Нет, дело не в этом. А в том, что может быть только один. Только один, понятно?! — проникновенно произнес Штабе.

— Великолепно, капитан! Есть дела, в которых возможен только один! Вы мешаете Вольфу. Я чувствовал, что мне говорят правду, на все вопросы отвечают полностью и максимально точно, но ничего не понимал.

— Но это какая–то чушь! Кто такой этот Вольф?! Откуда он взялся? Вы можете мне это сказать?!

— Лично мне о нем известно очень мало. — Ворон выпятил губы. — Он повсюду следует за мадам. Фигура загадочная, с призрачным прошлым. Знаете что, пойдемте отсюда.

И мы стали подниматься по широкий, застеленной драным ковром лестнице. Я заметил, что деревянная свалка потянулась за нами, как будто мы ее разбудили своим вторжением. Как из первобытного океана, из нее выбирались зародыши вещей. С каждой ступенькой их вид становился все осмысленнее. Наконец стало возможным применять к ним какие–то, для начала уродливые, названия: продавленная кушетка, кривой стул, бюро с вырванной ящичной челюстью, кресло со взорвавшимся сиденьем.

Наступил момент, когда закончилась изнаночная сторона дворца, уроды вымерли. Но легче не стало — повсюду торжествующе правили свой стоячий бал отвратительно смешанные семьи. Кровать из рода бидермаеров топталась в обществе стульев рококо, венецианские кресла жались к английским готическим ящикам, а меж консолями от Людовиков XIV и XV нагло торчала решетчатая спина Чиппендейля.

Профессиональная тошнота подступила к моему горлу и превратилась в чисто человеческое страдание. Мои спутники показались мне иллюстрацией хаоса, в который мне только что пришлось опуститься. Я давно догадался, что эти двое не случайно вьются подле меня и лезут с разговорами. Они приставлены. Кроме того, они явно не союзники, чем дальше, тем явнее становилось, что они не могут меня в каком–то смысле поделить.

— Между прочим, уже светает, — сказал Штабе, отдернув на мгновение гардину, — мне пора готовить пистолеты.

— Какие пистолеты? — жалобно просипел я.

— Так езжайте, — пожал плечами Ворон.

— Но вам не пора ли в редакцию, мсье?

— Может, и пора.

— Какие пистолеты?!

— Я ваш секундант, вы разве забыли, мсье Пригожий?

— Так идите, приводите в порядок свои железки.

— А вам неплохо бы очинить свои перья… Мы все втроем продолжали передвигаться и уже оказались на территории, обжитой балом. Появились группки балагурящих фраков и платьев.

— У меня такое впечатление, капитан, что вы мне, как бы это мягче сказать, слегка не доверяете.

— У меня сходное мнение на ваш счет. Меня смущало и пугало то, что они почти полностью перестали считаться с фактом моего присутствия. Чем бы это кончилось, сказать трудно, когда бы не появление откуда–то сбоку мадмуазель Дижон.

— Вот вы где, — без какой–либо эмоции в голосе сказала она.

— Мы осматривали дворец, — нашелся Ворон.

— Осматривали, осматривали, — присоединился капитан.

— Мне кажется, нашему гостю пора поблагодарить мадам за приглашение на бал. Мои спутники тут же стали пятиться в разные стороны.

— Следуйте за мною, — сухо предложила мне суровая дева.

Я последовал. Идти пришлось недалеко, но через самые освещенные и густонаселенные места. Меня видели все. Включая панславистку из дома Гогенцоллернов. Мадам стояла в окружении нескольких оживленно беседующих господ и дам. Вернее сказать, оживленно слушающих. Говорила мадам. До того момента, как она обернулась ко мне, я успел понять, что на ней то же самое черное платье и те же бриллианты, в которых она была встречена мною нынче утром. Легкомысленный маскарадный пеплос был отринут.

— А, это тот самый молодой человек из России?! Надев прежние одежды, она не осталась прежней. Ничего от величественной заторможенности не осталось. Она была едва ли не игрива, несмотря на всю свою крупность.

— Да, тот самый, о котором я вам рассказывала, — сообщила мадмуазель, отступая на несколько шагов. Беседующие с мадам как по команде заработали веерами и стали расплываться в стороны.

— Ну и как вам мой прием, юноша?

— О, мадам.

— Вы тут со всеми перезнакомились, и я слышала о вас массу лестных слов, мол, вы именно то, что нужно. Так легко войти в общество не всякому удается. Такой успех не случаен.

— Мадам, я бы хотел…

— А как вам, в свою очередь, понравились мои гости? Я лишь начал набирать воздух в грудь.

— Не правда ли, собрание ослов и негодяев? А главное,

ничтожеств?

Нет ничего обременительнее чужой откровенности.

— Я видела, вам и со здешней ученой княгиней удалось потанцевать. Вам не кажется, что у нее хромает не только славянское произношение?

Говорила она эти злопыхательские фразы самым беззаботным и даже дружелюбным тоном, у меня ни на секунду не появилось ощущения, что я участвую в каком–то нехорошем деле. В этом был фокус ее личности, у меня возникло чувство благодарности к ней. Мадам вдруг прервала свой щебет.

— А как вы находите меня, молодой человек из России? Гожусь ли я еще на что–нибудь?

Каково? В голове моей бедной вскипела путаница определений, кои я хотел бы обратить к ней. Мне хотелось сравнить ее с грациозной, хотя и массивной вазой, восхититься, как она совмещает в себе развязность и изящество, тайну и пошлость. Но произнести вслух все эти домыслы было немыслимо. Равно как и молчать. Сама собой выплыла следующая фраза:

— Что вы не соответствуете городским о вас слухам.

— Каковы же они?

— Считается, что вы родственница Дракулы. Она помедлила самую маленькую секунду и расхохоталась. Я заторопился с объяснениями:

— Это, разумеется, дикая, варварская глупость, я просто затем, чтобы позабавить.

Мадам потрепала меня по щеке ладонью. Обыкновенной теплокровной ладонью.

— Вам это удалось. Вы меня очень позабавили, хотя на самом деле хотели уязвить.

— Поверьте…

— Но это слухи, а сами вы? Ваше мнение, отчего–то оно мне интересно.

— К стыду… я не успел. Я лишь второй раз с вами беседую.

— Второй раз? — вяло удивилась она.

Она считает меня идиотом? Который же еще?! Но не

спорить же!

— Я осмотрел ваш дворец, — залепетал я.

— И что он? — вдруг озаботилась мадам. — Подозрительное, что–то непонятное?

— Какой безумец расставил вашу мебель, мадам? — Я был уверен, что он» меня прогонит, она же снова рассмеялась.

— Его имя — Спешка.

И тут я очень остро почувствовал, что разговор окончен. Начал пятиться, кланяясь, но мои поклоны уже никого не интересовали. Я выпрямился, на меня налетел Штабе.

— Пора. В гостиницу. Ванна, полбутылки бургундского и письмо родителям.

Кофе мне подала заплаканная толстушка в кривовато напяленном фартуке. Хотя мне было в общем–то плевать на причины ее горестного состояния, я, по законам инерции общения, поинтересовался — о чем слезы?

— Мсье Саловон, — прошептала она, и у нее перехватило горло.

— Он умер? — заинтересованно спросил я, как человек, выяснивший перед неприятным путешествием, что может рассчитывать на попутчика.

— У него удар. Кровь бросилась в голову.

— Кровь?

Не успел я ни во что толком вдуматься, к девушке

подпорхнул неотступный Штабе и, обняв за плечи, стал

выпроваживать из номера.

Кофе показался мне тошнотворным, кровь Саловона

бросилась именно в мой кофейник! Неужели внутренняя

боль способна повлиять на вкус окружающего мира?

Штабе тоже отхлебнул дымящейся смолы и объявил камбронновским голосом:

— Дерьмо!

— Это ты о чем (вас ист дас)? — просипели за дверью, потом дверь распахнулась, и на пороге я увидел еще одного типичного германского офицера. Голубой глаз, черный мундир, русый ус и тупой юмор.

— Капитан Юберсбергер! — с нескрываемым удовлетворенном объявил Штабе. — Ваш второй секундант. С меня было вполне достаточно и одного капитана, поэтому я даже не попытался казаться приветливым. Обиднее всего, что Юберсбергеру было на это плевать. Такой выполнит товарищеский долг, даже если ему придется удушить самого товарища.