Устрицы под дождем

Она ничего не ела целый день.

Голод гнал ее по тропинкам, от корпуса к корпусу. Бак с пищевыми отходами около входа в один из них.

Половина бака заполнена слипшимися друг с другом мясными тефтелями. Словно целое отделение внезапно объявило голодовку, и тефтели выкинули. А больные втихомолку под кроватями грызут сухари.

20

Персонал психиатрического отделения обедал отдельно от пациентов. Их столовая размещалась на «мужском» этаже, сразу же за кухней.

Плазменный телевизор был обычно настроен на МузТВ и включен без звука.

Ангелине Петровне предложили свиные ребрышки, и она согласилась.

Константин Сергеевич попросил рыбу.

Ангелина Петровна редко обедала вместе с сотрудниками, может быть, раз в месяц. Но сотрудники этот раз ценили, потому что любили, уважали свою начальницу, а ее личного расположения готовы были добиваться любым способом. И самый простой из них – приносить ей компот во время обеда.

– На ноябрьские в Эмираты поеду! – мечтательно произнес Константин Сергеевич, обильно поливая рыбу лимонным соком.

– Там бывает очень жарко в это время, – произнесла Ангелина Петровна, – до пятидесяти градусов.

Ангелина Петровна отказалась от десерта, Константин Сергеевич, из солидарности, тоже.

– Как наш новенький? – спросила она, слегка вытирая губы льняной салфеткой. Так, чтобы не стереть помаду.

– Внес некоторое разнообразие в жизнь отделения, – улыбнулся доктор.

– Вам все разнообразия не хватает? Пойдемте.

В холле их сразу же встретил новенький. Он был одет в абсолютно прозрачную черную рубашку, со вставкой из черной сеточки на спине, джинсы, отделанные разноцветными камнями, и кожаные шлепанцы. Его глаза были чуть-чуть подкрашены.

– Здравствуйте! – протяжно проговорил он высоким голосом, очень манерно. – Значит, это вы будете мои мучители?

– Мучить вас никто не собирается, – улыбнулась Ангелина Петровна.

– Тюремщики! – закричал молодой человек.

– У нас не принято так громко кричать, – мягко произнесла Ангелина Петровна.

– Я объявляю голодовку до тех пор, пока меня не выпустят отсюда! И не вернут мобильный.

– Мне не хочется вести разговор в таком тоне, – Ангелина Петровна кивком головы попрощалась с новеньким пациентом.

– Это потому, что вы привыкли общаться с сумасшедшими! А я – нет! Я не псих! И вы прекрасно это знаете! – крикнул он ей вслед.

Константин Сергеевич обернулся, чтобы что-то ответить, но поймал взгляд главного врача и послушно пошел за ней.

Она открыла дверь в самую последнюю палату, они молча зашли внутрь. На кровати лежал с закрытыми глазами, видимо спал, очень пожилой мужчина. Услышав звуки входящих людей, он шевельнулся, но Ангелина Петровна заботливо убрала его руку под одеяло, улыбнулась и произнесла:

– Тш-ш-ш. Попозже зайдем.

Мужчина закрыл глаза, доктора вышли.

Только когда они оказались в кабинете Ангелины Петровны, Константин Сергеевич заявил:

– Гомосексуализм – это не сумасшествие!

– Попробуйте объяснить это его дедушке. – Ангелина Петровна закурила.

– И сколько мы здесь будем его держать? – Насчет голодовки, это он серьезно?

– Ну, от завтрака отказался.

– Что было на завтрак?

– Обычный, континентальный: яйца, круассаны.

– Пусть свяжутся с его родными, выяснят, что он там больше всего любит. И приготовьте на ужин.

– На обед или на ужин? Он еще не обедал.

– На ужин. На обед – пусть еще повыпендривается.

– Я понял… Оля просит телефон. Ангелина Петровна внимательно посмотрела ему в глаза.

Невозможно. Шансов на то, что она помнит номер своих родителей, мало. Но они все же есть. Рисковать нельзя.

– В телефоне отказать.

– Ангелина Петровна? – Доктор стоял уже около двери, когда неожиданно обернулся.

– Да? – Она уже было потянулась за телефоном, но положила его обратно.

– Про наше отделение пациенты анекдоты рассказывают.

Вопросительный взгляд Ангелины Петровны, брови немного домиком.

– Как попасть в дурку? – весело начал Константин Сергеевич. И продолжил: – На вопрос «скорой помощи», отчего «белка», ответить: от Луи Тринадцатого! 3

– Я вас больше не держу. – Ангелина Петровна умела проговаривать подобные фразы с милой улыбкой.

– Извините, – смутился Константин Сергеевич и побыстрее захлопнул за собой дверь.

– Котенок? – Ангелина Петровна не дождалась ответа. На другом конце провода, видимо, нажали красную кнопку.

Ангелина Петровна набрала «повтор».

– Тигренок?

– Р-р-р.

– Что делаешь?

– Никак не могу вылезти из постели.

– А зачем тебе вылезать?

– Тебя послушать, так я все время должен находиться в постели и ждать тебя.

– Неплохо.

– А мне хочется сделать что-нибудь великое. Вот я сейчас встану и пойду сделаю что-нибудь. Такое! Ух! А ты потом будешь мной гордиться.

– Я и так горжусь.

– Нет, ты гордишься собой.

– Ну, что ты начинаешь?..

– Я не начинаю.

– Поспи еще немного.

– Вот-вот.

– Целую тебя. И пусть тебе приснятся прекрасные сны: мы с тобой.

– А мне только это и снится. Что еще?

– А этого мало?

– Не знаю. Наверное, нет.

– Ну, вот видишь. Я тебя целую. – Целую тысячу раз.

– А я миллион.

– А я миллион один.

– У меня вторая линия. Целую! Целую! Целую!

Она не отключилась, пока Аркаша не сказал: пока!

Это была Ирина.

– Что случилось? Мне звонили, но я ничего не поняла! Все же было уже нормально!

Она, конечно, очень нервничала, но вида не подавала. И Ангелина Петровна отвечала ей в тон: так было у них заведено, уже давным-давно, говорить о Пете так, словно это совершенно посторонний человек.

– Глубокая реактивная депрессия. Был какой-то внешний раздражитель… Ты же знаешь, как это бывает…

– И что? Голоса?

– Нет. – Ангелина Петровна даже улыбнулась. – Паровоз. И так увлек этим все отделение, что его сосед возомнил себя электровозом. Еле успели, когда он пытался подзарядиться от розетки.

– Ужас! – прошептала Ирина.

– Еще пару дней. Максимум.

– Я приеду.

– Он в надзорной.

– Я поняла.

– Зайдешь?

– Если успею.

Ангелина Петровна снова набрала Аркашин номер. Он не отвечал. Наверное, заснул. Котенок.

21

Маруся постучала в комнату, где жила девушка с хвостом.

Маруся была у нее в первый раз.

Та же кровать, как у всех, диван, кресло, журнальный столик, на стенах черно-белые фотографии в тонком багете, плазменный телевизор.

Ни одной брошенной вещи, ничего, что выдавало бы в этой комнате наличие жильца. Ничего, кроме маленького букета лилий в гнутой стеклянной вазе. Аромат лилий распространялся по комнате, казалось, что только им заполнены шкафы, устелена кровать, что именно он, сладкий и терпкий, разбросан на спинках кресел и еще он клубится на полу у кровати, там, где в любой другой комнате стояли бы тапочки.

Девушка с хвостом сидела на краешке дивана, в ореоле лилового аромата, прямо держа спину, и смотрела кино. О. Иосилиани «In vino Veritas».

– Пошли в мужское, – сказала Маруся, внимательное разглядывая стеклянную вазу.

– Не пойду.

– Почему?

– Я кино смотрю.

– А после кино? – Девушка научила быть Марусю покладистой. Потому что с ней можно было или быть покладистой, или не быть вообще. – Кино когда закончится?

– В 18.20.

Маруся зашла к ней в комнату во второй раз ровно в 18.20.

– Как кино? – задала она не тривиальный вопрос.

– Мое любимое. – Девушка тряхнула хвостом.

– Ты же говорила, твое любимое другое? – Маруся хитро сощурила глаза, словно уличила кого-то во лжи.

– А я только свои любимые смотрю. – Девушка посмотрела на нее искренними удивленными глазами.