Дом Утраченных Грез

Пугающ, это правда, но ей не стало страшно. На нем было по меньшей мере три слоя шерстяной одежды, на ногах резиновые галоши. Ким удивилась, как он только может дышать. Заметив торчащие концы поползшей в нескольких местах шерстяной ткани, она смягчилась:

– Да, со мной все в порядке. Спасибо за внимание.

Видно было, что он почувствовал огромное облегчение.

– Хотел сказать только, мы не все как Лакис, мы, греки.

– Знаю.

– Он не есть хороший человек.

– Сегодня я это поняла.

Он обернулся и посмотрел на гору. Потом его взгляд упал на отдаленный мыс, где на краю утеса по-прежнему виднелась одинокая фигура. Он повернулся к Ким. На лбу у него снова собрались озабоченные складки. Казалось, он ожидает чего-то, некоего приглашения, выражения признательности. Ким уже достаточно разбиралась в греческих обычаях, чтобы понять: сейчас самый момент проявить филоксия,это их неповторимое гостеприимство, когда чужестранцам или путникам предлагают стакан вина, скромную еду или что-то еще. Но на сегодня она была сыта общением с греками. А коли нет соответствующего расположения, не стоит и пытаться.

Пастух, видимо, принял решение. Он кивнул Ким.

– Ну что ж. Гья! – сказал он, поднимая руку в прощальном жесте. – Гья!

Он был уже на середине склона, когда Ким крикнула в ответ:

–  Гьясу!

Вечером Ким сидела в купальнике у воды. Любовалась закатом. Умиротворяющее чудо совершалось каждый божий вечер, обыденное и феерическое, всякий раз слегка меняясь, являя калейдоскопическую фантазию. Солнце пульсировало над горизонтом, как человеческое сердце» небо трепетало лавандовым, испещренным светло-вишневыми полосами. В море на короткое время вспыхнула желтая скала с черными прожилками вулканической породы.

Ким сидела на теплом песке, ощущая горячий запах своей загорелой кожи, и, словно с галерки, любовалась разворачивающимся перед ней зрелищем. Поражала извечность этих электризующих закатов. Это было одновременно и кино, и трансцендентальная медитация. Они дарили мгновения, с каждым новым вздохом творившие новый миф.

– Красиво! – шепотом произнес голос у нее за спиной.

Это вернулся пастух. Он переоделся, и теперь на нем были черная рубаха и грубые штаны, закатанные выше лодыжек. Вместо резиновых галош – сандалии. В руке большая жестяная коробка.

Ким, моргая, смотрела на него.

– Это вам.

Она встала, и он протянул ей коробку. Ким держала ее в руках, не зная, что с ней делать. Он забрал у нее коробку, поставил на землю и снял крышку. Внутри лежал большущий круг овечьего сыра, плававшего в озере оливкового масла.

– Это сыр, – сказал он, хотя и без того было видно, что это сыр.

Ким почувствовала благодарность и вместе с тем раздражение.

– Очень приятно. Спасибо. Слушайте, могу я предложить вам чашку кофе?

– Нет. Я хочу показать вам кое-что.

– Что?

– Это кое-что особенное. Пойдемте со мной.

«Опять? – подумала она. – Почему они просто не оставят меня в покое?»

– Куда? Что вы хотите мне показать? Куда надо идти?

– Туда, по берегу. Недалеко.

– Это так некстати. Право…

– Пожалуйста. Для меня.

Он прижал ладонь к груди и посмотрел на нее грустными глазами спаниеля. Видно было, что для него это важно. Она не могла понять, для чего он это делает. Но уступила.

– Пойду надену что-нибудь на ноги.

Он пристально смотрел за тем, как она вернулась в патио, надела джинсы и фуфайку.

– Захватите полотенце! – крикнул он.

– Полотенце?

– Да, – повторил он, как непонятливому ребенку, – полотенце.

Запирая дверь, Ким начала сомневаться в разумности этой авантюры. Сумерки уже ложились на воду, перетекали через живую изгородь. Некоторое время они шли по берегу, наконец она нарушила молчание:

– Куда мы идем?

– Вы все увидите.

Они шли в направлении мыса. Страж вновь исчез.

– Вы хорошо говорите по-английски, – сказала Ким.

– Вы не правы. Не хорошо. Прежде хорошо говорил. Сейчас – нет.

– Лучше, чем я по-гречески.

Они подошли к огромному камню, скользкому от мха и светящемуся зеленым в сумерках. Он осторожно поддерживал ее под локоть, помогая перелезть через камень.

– Я не всегда был пастухом. В молодости я был моряком на торговом флоте. Немного научился английскому. Но потом случилось так, что отец умер. Это его отара, и я вернулся. Я не часто пользуюсь английским. – В его голосе звучали сожаление и смирение. – А теперь придется намочить ноги.

Они достигли того места, где Ким и Майк всегда сворачивали вместе с тропой, отходящей от берега, уверенные, что дальше прохода нет. Но пастух скинул сандалии и ждал, когда Ким последует его примеру. По щиколотку в воде они обошли черную зазубренную скалу и оказались перед темной впадиной, по стенам которой стекала вода. Пастух остановился. Какая-то мысль пришла ему в голову.

– Я Манусос, – сказал он.

– А я Ким.

Он поднял руку:

– Ким. Теперь будьте осторожны, Ким.

Он двинулся прямо к скале, и Ким поняла, что там есть расщелина. Манусос провел пальцем по камню, предупреждая, что края расщелины остры, как коса, потом кивнул, подбадривая ее, и ловко проскользнул в отверстие. Она последовала за ним и, к своему удивлению, оказалась на небольшом полукруглом, как створка раковины, участке берега.

Волны шлепали в скалу и посасывали гальку. В полутьме Ким разглядела крутую тропинку, обрывающуюся в двенадцати футах над головой: в давнее время скала обвалилась в том месте и тропа осталась на высоте, нехоженая и бесполезная. Теперь Ким поняла, почему люди протоптали сюда тропу. На противоположной стороне – куда вела обвалившаяся тропа – стояло необычное строение.

Оно было невелико и упиралось в скалу. Нижние ряды кладки были из красного кирпича, типично римские. На уровне плеча они неровно кончались, и дальше шла каменная кладка, более поздняя, но тоже древняя. Верх представлял собой довольно грубый купол с двумя маленькими отверстиями.

Ким стояла в нерешительности. Море пошлепывало и посасывало. Манусос кивком приглашал ее войти внутрь.

Дверной проем представлял собой два бетонных столба, перекрытых сверху большим камнем. Подойдя ближе, Ким почувствовала сильный запах серы. Возле входа вода, бившая из скалы, бурлила и из лопавшихся пузырей били струйки пара.

Они нырнули внутрь, в полную тьму. Запах серы стал невыносимым. Она слышала, как сандалии Манусоса стучат по бетонному полу. Вспыхнула спичка, потом загорелся маленький свечной огарок. Манусос поставил его в углубление в стене и достал горсть тонких свечей разной длины; коричневых церковных свечей, словно он ограбил церковь, чтобы добыть их.

Вода, от которой шел пар, бежала сквозь узкую, как шейка матки, щель в стене и стекала по желобу их ног во впадину такой же ширины, как купол. Манусос перешагнул желоб и зажег еще свечи, поставив их вокруг впадины. Ким смотрела, стоя в преддверье. Свет свечей плясал в черном колышущемся зеркале воды. Струя горячего подземного источника падала в образовавшийся бассейн с одной стороны и с такой же скоростью вытекала с другой. Видно было, как пар кольцами поднимается от воды и, развиваясь, уходит сквозь крохотные отверстия в потолке. Малейшее движение или стук подошв отзывались внутри помещения пугающим эхом.

– Ведь это…

– Да, – сказал Манусос – Турецкая баня. Турки сделали эту крышу. В давние времена.

– А до них римляне?

Ким была в восхищении.

– Да. Почему нет? – Манусос попробовал воду пальцем. – Вода поступает отсюда, вытекает там. Ее температура остается постоянной, всегда. Я каждую неделю тут купаюсь. Потом плаваю. Долгая жизнь. Крепкое здоровье.

Она шагнула в помещение. Нагнулась, попробовала рукой воду, вода оказалась почти нестерпимо горячей.

– Хотите попробовать?

– Да вы шутите. Я не выдержу такой горячей воды!

– Извините. Я подожду снаружи, если захотите искупаться.