Кики ван Бетховен

Зоэ поняла, что я обижена, и, бросив беглый дружеский взгляд на Бетховена (вроде «Погоди секунду, я разберусь с ней и вернусь к тебе»), взяла меня за руку:

— Идем.

Она привела меня в вестибюль нашего дома и усадила на банкетку перед почтовыми ящиками, между цветочными горшками и японским фонтаном со струящейся по камушкам водой.

— Дорогая Кики, уж и не знаю, с какого конца начать.

— Начни сначала, поскольку конец мне известен: маска играет для тебя музыку.

— Так вот, все началось, когда я поняла, что у меня с Бетховеном много общего.

Тут я едва не ляпнула: «Почему? Он что, тоже тучный?» — но in extremis [8]сообразила, что лучше придержать язык.

— Да-да, Кики, у нас с Бетховеном одни и те же проблемы. Прежде всего, он тоже оглох. Потом, он был несчастлив в любви.

— Прости, Зоэ, но ведь глухота для тебя не столь трагична, как для него: ты не сочиняешь музыку.

— Согласна, но зато я острее переживаю то, что мне не везет в любви.

— Вот как? Почему?

— Потому что я не сочиняю музыку. Любовь — единственное, чем я живу, что позволяет мне состояться как личность, выразить себя. Когда у тебя нет никаких талантов, следует надеяться на то, что ты наделен ими в житейских делах. А мне не дано ничего. Я повсюду терплю фиаско.

— Рассказывай! Ты трижды была замужем.

— И трижды разводилась.

— Стало быть, пережила несколько любовных историй…

— Любовных историй, которые я сама себе напридумывала, и только их.

Этот пункт я не стала оспаривать, так как Зоэ умудряется влюбляться именно в тех мужчин, которые ее не замечают. Это не нуждается в доказательствах. Если объявится какой-нибудь холостяк, который не обращает внимания на женщин, Зоэ в него непременно втрескается. Если найдется тип, помышляющий лишь о своей работе, деньгах или будущем, Зоэ пошлет ему цветочки. Если попадется мужчина, у которого аллергия на флирт, она выставит ему выпивку. Безошибочный нюх. В свои шестьдесят она продемонстрировала нам пару двуногих особей, являющихся верными супругами. А я-то полагала, что таковых не существует на этой планете. Это признак гениальности — уметь попадать впросак с такой степенью точности. Еще в младших классах она всегда влюблялась лишь в тех, кто недосягаем. Из трех мужей Зоэ первый ее поколачивал, второй пил, а третий сбежал с почтальоном(!).

— Смотри, — прошептала Зоэ, — вот он!

В вестибюле показался Рауль де Жигонда. Рауль де Жигонда! Единственный достойный внимания самец в «Сиреневом доме»… Лично я дала ему прозвище Мистер Безупречность, так как в нем собраны все качества, которые женщины ценят в мужчинах: красавец-вдовец, чистоплотный и вежливый, блестящий собеседник, со вкусом одетый и изумительно пахнущий, по вечерам он любил отправиться в театр. Он и вправду был настолько совершенен, что отпугивал всех. Включая Кэнди.

— Нет, Зоэ, не может быть! Ты вознамерилась прибрать к рукам Мистера Безупречность?

— Взгляни, — улыбнувшись, сказала она.

Рауль де Жигонда направился к почтовым ящикам, открыл свой, извлек оттуда почтовую открытку и немедленно принялся ее читать.

Взволнованный Мистер Безупречность, прислонившись к стене, читал и перечитывал послание, беззвучно шевеля губами, словно беседуя с отправителем.

— Это я ему написала, — шепнула Зоэ.

Похоже, он уже выучил открытку наизусть.

— Вот это да, Зоэ, браво! Ты гений!

Вздохнув, он опустил послание во внутренний карман, поближе к телу, затем прошел мимо нас… и вышел из дома.

— Но… но… Зоэ… он не заговорил с тобой!

— Пойдем, — томно протянула Зоэ, — я объясню тебе это возле Бетховена.

Вернувшись к себе, она принялась смотреть на маску, будто оттуда вновь звучала Патетическая соната, а потом заговорила:

— Бетховен так и не испытал взаимности. А между тем он исповедовал религию любви. Он даже назвал одно свое сочинение «К далекой возлюбленной»… И вот я подумала: важнее всего, чтобы зародилась любовь, а не чтобы ты был счастлив в любви. Я люблю Рауля Жигонда и несу ему все радости любви, хоть он и не ведает, что это я. Свои письма я подписываю «Далекая возлюбленная», и это все, что ему известно. Каждое мое послание позволяет ему пережить восхитительный миг, который вырывает его из траура, одиночества, старости. Ему никогда не придет в голову мысль, что «Далекая возлюбленная» живет в том же доме, он думает, что женщина, которая обожает его, подбадривает и мечтает о нем, путешествует по миру. Ах да, я отправляю ему открытки из самых разных стран.

— И как тебе это удается?

— Помнишь мою племянницу Эмили, ту, у которой ноги от самой шеи?

— Нет.

— Ну та, что вовсе на меня не похожа!

— Ах эта!

— Эмили работает стюардессой. Специализируется на дальних рейсах. Я составляю послания, а она переписывает их на открытку и отправляет во время промежуточных посадок. Мне кажется, ее это очень забавляет.

— Зоэ, а что перепадает тебе?

— Я счастлива, он счастлив. Любовь существует и наполняет радостью наши сердца.

— Однако здесь, в доме, вы с Раулем обмениваетесь лишь «здрасте» — «до свиданья».

— В этой жизни — да. Но у нас есть другая.

— Другая?

— Другая жизнь, воображаемая, та, что наполняет светом, теплом и радостью. Благодаря мне он ждет почту, надеется, улыбается. Благодаря ему я развлекаюсь, путешествую, сыплю остротами. Возможно даже, что я красавица…

Уму непостижимо. Благодаря Бетховену — маске Бетховена — Зоэ, которой никогда не удавалось удержать мужчину, сделалась идеалом, Далекой возлюбленной, недостижимой.

На следующей неделе у меня сложилось впечатление, что гадать, стоит ли прыгнуть или отступить, уже поздно. Рашель и Зоэ уже совершили свои головокружительные прыжки с трамплина. Неужто я позволю Кэнди опередить себя?.. Неужто королева блондинок, повелительница соляриев, единственная женщина, способная наслаждаться беспросветно нудным вечером, проведенным в обществе кретинов, просто потому, что ей удалось продемонстрировать декольте, услышит звучание маски раньше, чем я?!

И я ласточкой прыгнула в воду: я отправилась повидать невестку. Потому что понимала: если решение существует, искать его следует там.

К несчастью, я не знала, где могу встретиться с ней, поскольку выбрасывала в мусорную корзину письма, которые посылала мне Элеонора.

Чтобы навести справки, я, прихватив Ральфа, побывала в конторе брата. Там я включила пьесу Бетховена [9](этого казалось вполне достаточно, чтобы создать атмосферу и подразнить его секретарей), потом я спросила у него новый адрес этой… глупой курицы, вредины, интриганки, мерзавки.

— Ты о ком?

— О ней. Когда я думаю о ней, всплывают именно эти слова. Все прочие называют ее Элеонорой.

— Ах, ты о своей невестке?

— Бывшей невестке!

Естественно, у Альбера имелся ее адрес.

— Вот видишь, Кристина, во мне гораздо сильнее развиты семейные чувства.

— У меня были бы эти чувства, если бы семья имела смысл.

— Замечательная женщина эта Элеонора, — добавил он, будто являлся экспертом по замечательным женщинам.

— Это нормально, что она тебе нравится: она столь же любезна, как сейф в банке Лихтенштейна.

— А в чем ты можешь ее упрекнуть?

— В том, что она существует.

Откашлявшись, Альбер указал на Ральфа, который наяривал бодрую пьесу.

— Опять Бетховен?

— «Афинские развалины». О тебе подумала.

Он принялся прохаживаться по кабинету.

— Кристина, как-то в лифте отеля я услышал Лунную сонату и задал себе вопрос: а что бы написал Бетховен, если бы увидел Землю с Луны? Земную сонату? Представь, Кристина, если бы Бетховен побывал на Луне, это изменило бы историю музыки.

— И астронавтики.

Он улыбнулся с возвышенным и задумчивым видом.

— Постой, мне вспомнился забавный анекдот на эту тему. Не знаю, может, я тебе уже рассказывал… Тебе известно, что Людвиг ван Бетховен был настолько глух, что всю жизнь думал, будто занимается живописью?