Претендент на царство

Горячо доказывал мне Вячеслав Счастливов: мол, книги серьёзные, а тем более исторические тома, сейчас при наличии телевидения мало кто читает, а вот газету, ставшую привычной в житейской практике, обязательно будут почитывать, а, значит, просвещаться и прозревать. Святая вера! Но ведь убедил толстосумов пожертвовать деньги, причём немалые, и неутомимо взялся организовывать авторов.

Нет, по жизни он всё же поэт — без огляду кидается в неведомое, с убежденной верой в удачу. Одно слово: Счастливов! Как же ему отказать? Да никак нельзя!

Разве только я поддаюсь его напору? И разве только в делах литераторских? Вот взять хотя бы его достижения на донжуанском поприще, о чём он, конечно, не применёт похвастаться. Порой так всезнающе выскажется о начинающей поэтессе или молоденькой журналистке, что и сомневаться не приходится в интимной связи. А тут вдруг завёл «донжуанский список»: мол, чем я хуже великих? Шутил: «Хоть в этом буду им равным!» — «Кому же?» — «Да хот Александру Сергеевичу!» — и заливисто хохотал.

Впрочем, чего ж от него ждать, дважды разведённого? Правда, в Городце Мещерском у Вячеслава случился сбой. Потому-то и зачастил он сюда. Ныне штурмует, по его словам, «неприступный бастион», но «пока безуспешно». А «бастион» этот — Лара Крыльцова, заведующая краеведческим отделом городской библиотеки, где он подвизался вести поэтический семинар.

Я, между прочим, ему очередного любовного успеха не желаю. Честно говоря, даже тайно ревную. Мне самому и давно по душе Лариса Григорьевна, а попросту Лара, женщина умная, весёлая, с которой одно удовольствие пообщаться. Правда, у неё, как у многих, не очень благополучно сложилась семейная жизнь: муж запойный пьяница, опустился, ушёл к матери, и вот ей одной приходится воспитывать сына. В общем, соломенная вдова.

Но всё равно «нет!» — она совсем не подходящая «жертва» для Славиных похотливых устремлений. И я стараюсь всё сделать, чтобы Лара не поддалась чарам залётного Дон Жуана. А он, видите ли, готов «хоть в третий раз жениться!» Как только затевает разговор о ней, а это случается при каждой нашей встрече, так обязательно начинает с романса из кинофильма «Разные судьбы» — помните? … отчего ты мне не встретилась… в те года мои далёкие?..

Что ж, Лара, Лариса Григорьевна, всем нравится: статью, душевной отзывчивостью… Ну да ладно, вернусь к газетной просьбе Вячеслава: мне вдруг и самому захотелось непременно вновь побывать на удивительном княжеском столе Старой Рязани. Горнее плато, на котором когда-то красовалась золотокупольная Рязань, пожалуй, самое вдохновенное место на окских крутых берегах. Там вовсю распахивается Русская Земля и Русское Небо. Именно там — и мне давно об этом думается — может быть возрождён общерусский святой град, возникнуть общерусский святой храм: для покаяния и прозрения, во имя нового возвеличивания Родины.

За Городцом Мещерским, а выехал я с рассветом, на Рязанско-Муромском тракте неожиданно для себя обнаружил новую автозаправку. Оказывается, давно не наведывался в эту сторону. Ох, как неостановимо, как суетно и незаметно летят эти сумасшедшие 90-е годы!

Автозаправка выглядела необычно: черно-серебристо-зеленая. Над конторкой из огнеупорного кирпича торчали три загадочные буквы — «ОРД». Я не преминул свернуть, чтобы наполнить бензобак, а заодно и узнать, откуда она взялась? И что это такое — О. Р. Д.? Мелькнула догадка: неужели господин Силкин укоренился? Должна же наконец-то приватизированная им нефтебаза заиметь стационарную заправку? А с буквами, подумалось мне, он, как всегда, попотешничал: мол, Очень Разумное Дело, то есть О. Р. Д.

В окошечке кассира-оператора я увидел — о, Боже! — я узрел антиквара Базлыкова. Он был одет в униформу цвета маренго, отделанную серебряной окантовкой, с зелёным нагрудным знаком и теми же самыми буквами — О. Р. Д.

Мы смотрели друг на друга неверяще, растерянно. В этот ранний час на автозаправке не было никого, кроме нас, да и шоссе оставалось пустынным. «Здрасте», — наконец выдавил я. Он ответствовал: «Приветствую вас». Я молча расплатился и ещё раз вопросительно взглянул на него. Он молчал. Я заправил машину и уже собрался уезжать, как Базлыков выскочил из своей конторки.

— Неужели нам не о чем поговорить? — вымученно улыбнулся он.

— Однажды мы с вами столкнулись в Городце Мещерском, но вы даже не захотели меня узнать. Тогда я решил, что вы не желаете больше поддерживать знакомство.

— Было такое. И сделал это умышленно, — подтвердил он откровенно, по-военному чётко.

— Отчего же так?

— Не хотел, чтобы нас засекли.

— Чего же боялись?

— Долгая история.

— Это ваша заправка?

— Нет, не моя.

— А чья же? Неужели господина Силкина?

— Не совсем. Но зарегистрирована на его имя.

— Странно. Ну ладно, а вы-то как здесь оказались?

— Предопределено судьбой.

— Судьбой, или тем же Силкиным?

— Думайте, как хотите.

Мы опять недоверчиво, внимательно осмотрели друг друга: он к тому же — крайне настороженно, а я — всё с тем же подозрительным недоумением.

— Отгоните машину к «Шиномонтажу», — торопливо предложил Базлыков. — И заходите ко мне. У нас ещё есть время поговорить.

— У меня всегда найдётся время, — ответил я.

— Не будем его терять, — нервно заметил он, тревожно оглянувшись по сторонам.

В своей несгораемой конторе, изнутри ощущаемой как бункер, он усадил меня к фасадной стене, наверное для того, чтобы из окошечка никто не углядел. Во всех его действиях угадывался тревожный испуг, если не сказать больше: едва преодолеваемый страх.

— Вы едете в Гольцы? — сразу ошарашил непредвиденным вопросом.

— С чего вы взяли?! — изумился я.

— Простите. Знаете, если в детстве ошпаришься, так потом всю жизнь на холодную воду дуешь, — жалковато усмехнулся он.

— Как вы всё-таки здесь очутились? Ведь большие деньги крутятся. Вам теперь Силкин доверяет?

— Всё по той же причине, — глухо ответил он. — Вы зря на меня сердитесь. Я ведь вас спасал.

— Меня спасали?! — вновь изумился я. — От кого? От чего?

— От того же самого Силкина. От мстительного Пупыря.

— Кто такой Пупырь?

— Ах! Да наш общий знакомый.

— Господин Силкин?

— Да, да, — нервничал он.

— Значит, теперь вы всё-таки у него служите? — упрямо настаивал я.

— Формально у него, а по существу нет: у Ордыбьева.

— Однако Пупырь — подходящая для Силкина кличка, — снисходительно заметил я. — И по внешнему сходству, и по наглой пройдошливости.

— Не совсем так, — мягко возразил Базлыков. Он принялся объяснять. Оказывается, кликуха Пупырь возникла совершенно по иной причине. Пользуются ею лишь в очень узком кругу. Поэтому лучше сразу забыть, заметил он. Приклеилась она к Силкину оттого, что он патологически ненавидит «интилихенцию» и «офицерьё». И тех, и других он презрительно именует «пупырями», исказив понятие «пуп земли». Так вот, в насмешку всесильный Ордыбьев окрестил и его самого Пупырём.

— Что ж, — сказал я, — презрение господина Силкина к интеллигенции я испытал на собственной шкуре, но к военным-то отчего у него неприязнь?

— Э-э, видно, в армии сурово повоспитывали.

— Что ж, я отлично помню, как он изощрялся, унижая вас.

— Тогда были цветики, ягодки потом…

Он рассказал, что вскоре после позорного выстрела из «пистоля Дантеса» Силкин потребовал от него выкуп в десять тысяч долларов. Но у него и деревянных-то не было, потому что тогда во всю шло строительство дома. Он решительно отказал. «Ну, смотри, сгноим тебя», — пообещал тот.

На Базлыкова по наводке Силкина завели уголовное дело. Молодой откормленный следователь по фамилии Нечкин из кожи лез вон, чтобы упрятать Антиквара в зону. Всё перевернули с ног на голову: мол, незаконное хранение оружия, попытка ограбления. Будто бы он, Базлыков, угрожая пистолетом, требовал от уважаемого Семёна Ивановича Силкина десять тысяч баксов, пытался стрелять в него, но ловкий Семён Иванович сумел перехватить руку рецедивиста-грабителя, натасканного на убийствах в Афганистане, и направить выстрел в потолок.