Преимущества и недостатки существования

Антонсен приезжает в четверг

Его ждали. Пахнет зеленым мылом и цветами, гравий прибран граблями, все ждет. Они ходят по заливу и собирают мидий, а Эвенсен показывает им, где найти лучшие, Агнес держит сачок, Нина задирает юбку и ходит по воде, когда нужно. Холодно, но они возвращаются с полными ведрами, и когда бордовое «вольво» Антонсена паркуется за домом, мидии лежат в морской воде в большом ковшике. Они принимают горячий душ, вытирают друг другу спины, и тела их полны чувства, следующего только за долгим холодом в тепле, чистоте и чистой одежде, и за это мы скажем спасибо, Агнес.

Они собирают дрова для костра на пляже, теперь там так мягко без камней, что можно сидеть где угодно и бросать ракушки прямо в море, а взрослые могут пить белое вино без лицензии. Эвенсен приходит с корзинками, полными сосновых шишек, они хорошо горят и пахнут стариной. Она режет чеснок на доске у кромки воды и кидает его в ковшик, заливает уксусом и белым вином, Агнес и Уле лежат на пристани и ловят крабов. Вдалеке проплывает корабль, так тихо на палубе в тумане во время ночной вахты.

— Уле, а где твоя мама?

— Дома, ей грустно.

— Почему?

— Это только взрослые понимают, и я пойму, когда стану взрослым.

— Может, за ней сходить?

— Как хочешь.

Нина поднимается по шхере, по которой обычно спускается Сванхильд. На крутой стороне скалы сделаны ступеньки. Дом желтый, старый, расположен в провале между двух шхер, окнами к морю. В доме есть небольшая застекленная веранда с трещинами в боковых стеклах, там, в кресле-качалке, накинув на колени овчину, сидит Сванхильд и закрывает рукой глаза.

Смотреть тяжело, почти как на картину.

— Тсс! — шепчет Нина.

Сванхильд открывает глаза в надежде, что это кто-то другой, оказывается, за окном всего лишь Нина.

— Я тебя разбудила?

— Что-то случилось? Что-то с Уле?

— Нет, нет, он у нас, приходи, мы собрали мидий.

— Да-а.

Она прикусывает губу, встает, откладывает овчину на кресло, смотрит в пол отсутствующим взглядом.

— Мне просто так грустно.

— Это из-за него?

— Не только.

Она останавливает все еще качающееся кресло, стоит ему успокоиться, она снова раскачивает его.

— Кажется, я совершила какую-то ошибку еще в детстве, а теперь живу ошибочной жизнью.

— Нет, нет.

— И мне стыдно от собственной грусти, но я не могу от нее отделаться, будто все другие перестают существовать для меня, нет ни одного настоящего человека, которому я могла бы пожаловаться. Все так бессмысленно.

— Да, но если все бессмысленно, можно попробовать просто наслаждаться жизнью, а не воспринимать ее как бремя.

— То есть, ты считаешь, это вопрос воли?

Они поднимаются по ступенькам на шхеру и спускаются по привычной для Сванхильд дорожке. Вот как все выглядит со стороны ее дома, пляж с костром, а посреди костра ковшик, а за костром — белое здание с рядом окон и открытая входная дверь.

Антонсен спускается по тропинке с сиренью, рубашка его развевается, на голове — панама, в руках — газета, он похож на спустившегося на землю моряка, на поэта, сочиняющего стихи о моряках и кораблях, на спасателя, он хлопает субботней газетой по Нининому плечу и говорит:

— Вам не нужен адвокат, фрёкен? Я здесь, не очень хороший, зато дешевый.

— Спасибо, спасибо!

Из ковшика испаряется морская соль, бокалы дрожат. Они выпивают за интервью, которое, в сущности, было не таким плохим. Постепенно мидии варятся, пар валит густой, как туман, они отбегают в сторону, и только Эвенсен остается стоять посреди него и выуживает мидии красными руками. Вкус мидий, какой и должен быть на природе вечером незадолго до полного насыщения, моллюски согревают где-то внутри, в теле. Они отбрасывают ракушки как можно дальше, чтобы потом о них не порезаться, скоро, когда вода прогреется, они смогут купаться. Только Антонсен кидает далеко, он вынужден выкидывать ракушки за всех, Сванхильд не хватает сил в правой руке, потом Эвенсен догадывается, что можно собрать ракушки и кидать их на глубину с пристани. Агнес и Уле выкидывают пустые ракушки, потом запускают пойманных крабов в кипящую воду, крабы краснеют. Панцирь им ни к чему, они опускают в соус только свежее крабовое мясо, им очень вкусно.

Белое вино становится теплым в воде. Солнце перед заходом красное, круглое. Профиль Антонсена кажется бронзовым под полями панамы, густые волосы Сванхильд напоминают пожар. Все белое или светлое становится красным или золотистым и горит в этом свете.

«Несчастный человек»

Звонит телефон. Не Нинин, она свой потеряла, и не Сванхильд, она держит свой в бюстгальтере, звонит телефон Юхана Антонсена, который не знает, куда его сунул, десять крон нашедшему. Цифровые колокольчики трезвонят где-то рядом, Антонсен проверяет карманы, брюки, кусты перед ним и кусты за ним, в рубашке, в ботинках, которые он снял и где-то поставил, знать бы где. Агнес и Уле переворачивают все камни, потом все стихает, никаких колокольчиков, и они уже не надеются на десять крон, но телефон звонит опять, настойчивее. Они бегут, спотыкаются, закрывают глаза, чтобы лучше слышать, как слепые, зарывают дрожащие пальцы в песок, потом Уле находит телефон между камней у костра, он такой горячий, что Уле его тотчас роняет, Антонсен берет телефон прихваткой для кастрюль и держит далеко от уха.

Звонит один из боснийцев.

— Да, — говорит Антонсен.

— Да, понимаю, — и:

— Да, — в третий раз, и:

— Возьмите такси.

Босниец приезжает, как здорово! Агнес нашла ботинки Антонсена и получает десять крон. Теперь все на месте, Нина открывает еще бутылку белого вина.

Они смотрят на море и пьют; море, строго говоря, то же, с которого приехал босниец. Вода, бьющаяся о камни на пляже, — часть большого живого моря, которое простирается от норвежского берега до датских желтых, покрытых соломой, пустырей и французских кровавых пляжей, огибает мысы Португалии и оттуда устремляется в Средиземное море, которое, в свою очередь, в общем-то смешивается с Атлантикой, Средиземное море также огибает каблук сапога-Италии и достигает Адриатики, где оно плещется о берег бывшей Югославии и о камни, лежащие в море у того города, в котором жил Бато, который сейчас приедет.

Так тихо, что они слышат звук машины за несколько минут до приезда. Антонсен поднимается, чтобы встретить гостя, и спускается опять, Бато идет следом, большими ровными шагами, загорелый, как сам Антонсен, с кустистыми бровями и острым взглядом зеленых глаз. Он не хочет мидий, и крабов тоже, а вина с удовольствием.

— Да, спасибо, — улыбается он белоснежной улыбкой в сумерках, он — «несчастный человек» из песни Турбьорна Эгнера [4], которую он знает наизусть и поет с серьезным лицом, не спеша, глубоким, страстным, готовым надломиться голосом. Он начинает песню с того места, где герой попадает в собственный капкан, пробивает дырку в голове, ломает зуб, падает на тротуар, на который с крыши обрушивается куча снега и льда и зарывает его, он выбегает на улицу, чтобы отделаться от снега, но на него наезжает трамвай, норвежский автомобилист предлагает подвезти, но попадает в аварию, он вынужден идти, но когда доходит, видит, что дом его охвачен пожаром.

— Хватит! — просит Нина. — Переходи к последнему куплету!

— Продолжай, — кричит Сванхильд, — ты поешь про мою жизнь!

Несчастный человек садится на самолет, чтобы отправиться как можно дальше. Но самолет разбивается!

— Очень характерно!

Он ломает ногу и попадает в больницу.

— Ну, что я говорила!

— Хватит! — кричит Нина. — Хватит уже!

В больнице он знакомится с медсестрой, такой доброй и хорошей, что герой спрашивает ее: «Хочешь выйти за меня?» И медсестра говорит «да», и теперь все хорошо!