Гангстеры

— Здорово, боец! — Его голос прозвучал так дружелюбно, что я подумал, уж не обознался ли он.

Франсен даже ударил меня по животу перчаткой для гольфа. Он не собирался выяснять отношения и заводить разговор о моей неудаче и о деньгах, что я задолжал ему и его издательству.

— Решил смочить горло?

— Нет, — ответил я. — Сегодня только для членов клуба.

Франсен пропустил мой ответ мимо ушей. Его мучила жажда.

— Рокс!

— Он занят, — сказал я.

Но Рокс вышел, и Франсен угостил меня пивом. Его клетчатая супруга и не менее клетчатая дочь уселись в кресла неподалеку. Выглядели они довольно жалко, можно было подумать, что они оказались здесь не по собственной воле. Франсен отнес им две бутылки минеральной воды и наполнил для них бокалы — либо он был таким предупредительным, либо они настолько обессилели и пали духом, что не могли сделать этого сами. Дамы показались мне еще более клетчатыми в сравнении с Франсеном. Чем дольше я смотрел на него, тем легче он справлялся со своей клеткой. Он вернулся к стойке, и, поскольку говорил он исключительно о гольфе и ни словом не обмолвился о литературе, мне и по сей день кажется, что он принял меня за другого. Тогда, в любом случае, мне было ни к чему разубеждать его в этом. Благодаря появлению Франсена в баре, Рокс начал обслуживать своих клиентов и, тем самым, не дал мне уйти из клуба. Вот что имело решающее значение в тот вечер и повлияло, без преувеличения, на всю мою жизнь.

Праздник был организован только для членов клуба, но, поскольку я входил в состав обслуживающего персонала, то и мне тоже перепало с дюжину шведских раков. Вместе с посудомойкой-югославом мы ели их на кухне. Он был неразговорчивым по натуре, и переезд в Швецию никак его не изменил; он любил раков и ел их очень аккуратно, уделяя отдельное внимание каждой конечности. Мы чавкали, молчали и время от времени чокались рюмками, которые быстро заляпали жирными пальцами. Гости собрались на открытой террасе ресторана, и скоро до нас донеслась первая песня. Для застолья приготовили целый сборник песен, которые гостям предстояло орать весь вечер. Местная традиция видимо предписывала начать не с «Пей до дна», а с ее варианта — «Впереди!». [14]Мы с югославом сидели за маленьким столом на кухне и наслаждались угощением в тишине так, словно сговорились не обращать внимания на весь этот шум, не слышать ни звука из того, что происходит в ресторане. По сути, из вежливости к гостям.

Я сидел спиной к двери, ведущей в зал, и не увидел, как она открылась, зато услышал стук разъяренных каблуков по каменному полу кухни. Я заметил, что югослав сопровождает кого-то взглядом — его глаза следили за тем, чьи разъяренные шаги направлялись в нашу сторону. Я обернулся и увидел Мод. Она остановилась возле нашего столика, посмотрела на меня в упор и сказала:

— Ублюдок…

Прошло два месяца с тех пор, как мы разговаривали друг с другом последний раз, в то утро на Хурнсгатан. Мы уставились друг на друга — она злобно, я скорее удивленно. Я не ожидал увидеть ее здесь. Ведь она порвала с прошлым, и гольфом не интересовалась. В этом клубе Мод появлялась только в сопровождении Вильгельма Стернера, но отношения с ним она, по собственному утверждению, давно разорвала. Я просто-напросто не желал ее здесь видеть. И уж точно не ей было упрекать меня — ее появление здесь означало, что она возобновила связь со Стернером. Но я сидел, а она стояла, и поэтому нападала она.

— Ублюдок…

Ее щеки вдруг залила краска, но несмотря на свой гнев, она не смогла сдержать улыбку, словно боль вдруг отпустила, почти отпустила — в ее взгляде в одно и то же время прочитывались облегчение и беспокойство, радость и отчаяние. Тогда я этого не понял, не мог этого понять, я просто встал и пошел к раковине, чтобы вымыть руки. Это было первое, что я сделал, — вымыл липкие руки, словно это имело значение.

— Ты даже не представляешь… — она покачала головой. — Ты даже не представляешь себе…

— Что? — спросил я.

— Где тебя черти носили? Неужели ты не мог позвонить? Хотя бы раз!

— Позвонить! — сказал я. — Я звонил тебе без конца!

— Вот как… — ответила она, склонив голову набок и прищурившись.

Она мне не верила.

— Конечно, звонил, — сказал я. — Правда же? — Я посмотрел на старика югослава.

Он, очевидно, все понимал, поэтому я и привлек его в качестве свидетеля. Он видел, как я сидел в каморке с телефонной трубкой в руке, но он не мог знать, кому я пытаюсь дозвониться. И все равно, я смотрел на него, смотрел умоляюще, как будто он мог подтвердить мои слова. И он подтвердил. С непререкаемым авторитетом он заявил:

— Он звонил тысячи раз… Каждый день…

Казалось, что Мод вот-вот расплачется, возможно, потому что от сердца у нее отлегло, но я понял это далеко не сразу. Потом она рассмеялась — она смеялась над собой, над нами. Она оторвала кусок грубой бумаги от рулона на стене и высморкалась.

— Ты пришла сюда с ним? — спросил я. — Не будем называть имен…

— Да, — ответила она. — И виноват в этом ты!

Мод выкинула бумагу в черный мешок для мусора. Взяв себя в руки и оглядевшись, она спросила:

— Мы что, так и будем здесь стоять?

Мы вышли через заднюю дверь, обогнули клуб, из которого доносилась уже новая песня, и двинулись по дорожке, ведущей к моему бунгало. Было уже темно, и я держал ее за руку, чтобы она не споткнулась о неплотно пригнанные известняковые плиты. Дверь в домик была заперта, свободной рукой я достал ключ и отпер. Мы вошли, так и не разжимая рук. Как только я закрыл дверь и включил свет, Мод прислонилась к двери. Наконец-то мы могли разглядеть друг друга как следует. Она притянула меня к себе. Прогулка немного освежила нас, краска сошла с ее щек. Мы коротко поцеловались. Мод облизнула губы, чтобы почувствовать вкус поцелуя.

Я зажег несколько ламп, наименее ярких, над кроватью, на столе. Мод села на край постели, выпрямила спину, положила сплетенные руки на колени. Я закурил и, чтобы освободить переполненную пепельницу, направился в сортир. Несколько окурков и немного пепла просыпалось мимо. Выглядело это противно, и я попытался собрать их и вытереть пепел со стульчака. Все это застало меня врасплох.

— Как дела?

— Нормально, — ответил я.

— А это… — она кивнула в сторону письменного стола, на котором лежала новая кипа бумаг.

— Не спрашивай.

— Почему?

— Мне стыдно.

— Чего?

— Может, не будем сейчас об этом?

Мод улыбнулась. Сейчас нам было не до литературы. Я опустил жалюзи.

— Комары…

— Он знает, что ты здесь.

— Спасибо.

— Придется ему с этим смириться.

— Может, его это вполне устраивает. Ведь он заполучил тебя обратно.

— Ты сам в этом виноват.

— В чем? В том, что переехал?

— Я приходила туда и звонила в дверь, каждый день… Звонила по телефону. Я места себе не находила, я не знала, что случилось. Что я должна была думать, а?

— Понятия не имею.

— Нет ты скажи, как по-твоему?

— Что я пропал, подобно Генри?

— А что еще мне оставалось думать?

— Прости, — сказал я, — но откуда мне было знать, что я тебе не безразличен?

Мод посмотрела на меня, так словно я оскорбил ее.

— Идиот, — сказала она. — Мы провели потрясающую ночь… и я по-твоему должна была просто пожать плечами… когда ты исчез, так же бесследно, как он…

— Я просто не выдержал. Я был на грани безумия. А тут еще ты…

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— А чего хочешь ты?

— Не знаю, — ответила она. — Все вышло именно так, как Генри и говорил. У него было какое-то шестое чувство.

— И что же он говорил?

— Если что-нибудь случится, все что угодно, я должна разыскать тебя. Он сказал, что ты хороший, что я достойна…

— Хороший?

— Да.

— И я должен этому верить?

— Прекрати.

— Ты достойна хорошего, — сказал я. — Это точно.

— Он это чувствовал. Он был уверен.