Сталингранские сны (СИ)

Это был новый Исход, когда армия фашистов, словно безжалостная библейская армия фараона снова преследовала евреев. Но на этот раз не только их, бегущих к Волге как к Красному морю, но вообще всех не немцев. И у Сталинграда это метафорическое Красное море Аравии должно было пропустить их на восток, расступившись пред беглецами в виде доступной переправы. Новый Моисей вёл их. Потом море должно было и сомкнуться за их спинами стеной обороны, не дав никогда преследователям её преодолеть. С помощью высших сил море должно было сомкнуться и поглотить армию преследователей.

Съехавшие на обочину шесть грузовиков ГАЗ-АА с харьковскими номерам с буквами УХ из "Харьковдормоста", где на одном из бортом сидела грустно Наташа Адамович с дочкой, не мешали движению военных. Однако водители и колонновожатый получили свою долю недовольства от командира батальона.

- Отберу сейчас грузовики, ишь, расселись в платьях и шляпках, а у меня снаряды и патроны на повозках конных едва едут! - воскликнул командир батальона, немолодой капитан с узким и бледным лицом, сутулый и уставший, привстав в стременах, - вот я сейчас!

- Мы бы и так уступили машины, так рады видеть не бегущих дезертиров, а нормальную часть Красной Армии, - ответил Коля Адамович, отрываясь от разговора с водителем о лопнувшей рессоре, - только грузовики наши до того износились за длинную дорогу, что того гляди развалятся, даже бензина осталась одна только заправка, едва до Котельников дотянем.

- Пожалуйста, товарищ военный, товарищ командир, не отбирайте у нас машины, у нас старики и дети здечь, мы совсем пропадём, - умоляюще проговорила Наташа, подаваясь вперёд и держась руками за борт.

От этого движения её полная грудь колыхнулась, и в расстёгнутом из-за жары вороте платья обозначилась большими и упругими округлостями. Несмотря на то, что лиф держал их достаточно плотно, они, казалось, вот-вот откроются полностью.

Комбат, сопровождающий его ординарец, два конных сержанта-артиллериста, а также идущие мимо солдаты, невольно уставились на это неожиданное чудо. Так они и глазели, пока женщина не спохватилась, и на распрямилась, скрыв грудь в вороте платья.

- Нет, ну ты видел? - забыв о своей натёртой ноге воскликнул Петрюк, толкая локтём Надеждина - прямо как с фотокарточек, что барыги на рынке из под полы продают с голыми женщинами.

- Скорее нагота греческой вакханки, как на полотнах эпохи Возрождения, - не согласился с товарищем Надеждин, - жалко, что не дала подольше посмотреть на такую красоту.

- У моей тёти Сони во время купания можно было и не такие женские таланты подсмотреть, - с иронией проронил Зуся Гецкин, - её прелести мне как приснятся, так перед вами подняться не могу, стыдно из-за напряжённого одного места.

- Я вернусь из разведки, и если у Караичева нет моста, и придётся дальше идти вдоль реки, то грузовики ваши конфискую! - тем временем сказал комбат, - кстати теперь можно говорить не военный или командир, а офицер Красной Армии, потому что белогвардейский налёт с этого слова снят в приказе Ставки.

- Непривычно как-то, товарищ капитан, - разведя руками ответил Коля, - офицеры-золотопогонники всё как-то врагов всегда обозначали!

- Вот и ушла красота, - огорчённо заключил Петрюк, наблюдая, как женщина садится в кузов грузовика на свои вещи и поворачивается к ним спиной, оставляя на обозрение лишь копну тускло-золотых волос с заколкой-шпилькой, под полями шляпки, - не, Зуська, ты видел красоту?

Вместо молодой женщины у борта оказалась старая еврейка с надменным взглядом, с усами и двойным подбородком.

- Мне бы жениться на бойкой девчонке! - воскликнул Зуся, тококостный юноша, с большими, выразительными карими глазами, бледным лицом со впалыми щеками, на котором сильно выделялся длинный узкий нос с горбинкой, - хочется чтобы как у отца была семья, дети...

- А знаешь, Петь, меня не убьют, - неожиданно сменив тему разговора, сказал Петрюк, - ну никак не должно это получиться. Вот я сильный, молодой, красивый парень, девушкам нравлюсь, кулаком свалю любого одним ударом, стакан спирта не моргнув выпью! Что со мной может случиться, если я буду осторожным, как охотник-сахалинец в тайге? Чего молчите, Москва, Биробиджаном? Петь, Зуся?

Надеждин промолчал, а Гецкин только рот открыл, чтобы обговорить такую изумительную и странную уверенность. Однако ему пришла в голову мысль о том, что если бы большинство солдат его батальона не думали так же, как Петрюк, не считали бы, что смерть минует их по причине их исключительности и везенья, а понимали, что скорее всего они погибнут в этой степи от бомб пуль и снарядов искушённого врага, дошедшего сюда от невообразимо далёкого Бреста и Львова, они бы все сбежали по дороге сюда, оставляя себе хоть какой-то шанс выжить. Была бы возможность спастись пусть и в ГУЛАге, пусть в лесах или в больших городах с украденными документами.

Потом ему подумалось о добровольцах их роты, только что окончивших профтехучилище, но добившихся снятия брони от деревообрабатывающей фабрики, готовившей части обшивки самолётов и кузова грузовиков для армии. Едва получив в военкомате отметку о снятии ограничения на призыв, они записались добровольцами в дивизию в Славянке. Многие из них подделали справки ЗАГСа о своём возрасте, приписав лишний год, только бы взять в руки оружие и спасать страну. Они осознанно хотели рисковать жизнью в бою, потому что спасти советскую Родину для них было важнее собственной маленькой жизни. Парадоксальным образом,принижая значение своей судьбы относительно общности государства, они наоборот становились великими, даже не понимая этого. И если родители Гецкина были против его похода в райвоенкомат, рассуждая, что незачем было имигрировать из Аргентины в Союз ССР, чтобы потом сложить в бою голову, то родители других юношей искренне радовались за их счастливую возможность стать настоящими людьми.

Так и не придя ни к какому окончательному мнению, Зуся тоже не стал отвечать Петрюку. Более того, он вдруг, сам того не осознавая, ослабело прислонился к плечу товарища, не занятому катушкой с телефонным проводом. И без того запутанное из-за бессонной ночи сознание ещё больше помутилось. Лопатка, противогазная сумка, котелок, вещмешок старшины, идущего перед ним, раздвоились, затуманились и стали сливаться с жёлто-серой пылью дороги. Негромкие голосов, бряканье амуниции, шорох подошв, гудение моторов стали гулкими, словно звучали в большом каменном колодце. Он засыпал на ходу, подстроившись под ритм ходьбы товарища, доверив телу самому делать шаги, отдавшись полностью настолько простому и привычному теперь делу - хотьбе, что для этого совсем необязательно было проявлять человеческую осознанность. Сознание окончательно помутилось, он провалился в пространство быстрого сна...

Жаркий и влажный воздух джунглей северной Аргентины в провинции Мисьонес как будто бы прикоснулся к его коже. Где-то вдалеке грохотал водопад Игуасу, пахло жареной кукурузой, чаем мате, навозом и табачным дымом. Отец с его старшими братьями Львом и Яковом торговались с хозяином свинофермы среди джунглей, о цене на свиную кожу для изготовления ботинок и сапог. Фермер, эмигрировавший из Германии ещё до Первой мировой войны, толстый и красный, доказывал Гецкину-старшему, что его кожа имеет отличное качество, из неё можно не только делать щёки и задники ботинок, но и набирать каблук. Отец говорил, складывая просительно ладони, словно молящийся араб, что цена слишком высокая, и на любой мясохладобойне за кожу более тонкую, просят гораздо меньше. Это продолжалось долго. Разговор вёлся на немецком языке, так, чтобы польские и украинские работники и их женщины, стоящие тут-же с лопатами, вилами или просто так, с голыми руками, не вмешивались в дело. Только индейцы-гуарани, привозящие стебли и листья кукурузы для корма на повозках, запряжённых каталонскими ослами с характерными квадратны и мордами и вытаращенным глазами, сохраняли безразличие к торгу.

В конце концов немец не выдержал и сказал: