Скрижали

Вспомнилась зона. Ледяное, моросящее утро ноября. Оба в телогрейках сидели на груде битого кирпича, ждали, когда привезут солярку для бетономешалки. Юрка вытянул из‑за пазухи пузырёк «Тройного» одеколона, с бульканьем перелил в свою пасть, протянул остаток. Борис отказался, сказал, что вредно для зрения, для почек. Юрка не стал спорить, допил, отбросил склянку и вдруг — никто его не просил — рассказал, за что посадили, вообще многое о себе рассказал.

До войны, когда расстреляли отца, мать тут же вышла замуж за другого. Отчим Юрку ненавидел, обзывал «врагом народа». Восьмилетний Юрка убежал к Черному морю, добрался до Ялты. Там попал в руки вора. Тот кормил его, поил, заставлял лазить в форточки обкрадывать курортников. Иногда лупил, иногда закармливал конфетами, поил вином. И всегда напоминал: удерёшь — убью.

Однажды, уже под осень, вечером повёл его и свою любовницу в ресторан «Ореанда», угощал ужином, опять же вином. На эстраде играл оркестр. Танцевали. Какой‑то человек все смотрел с соседнего столика, потом сделал знак, мол, выйди.

Юрка отпросился у вора, вышел на набережную. Тот человек уже стоял под фонарём у парапета. «Ты не их сын, — сразу сказал он, — ты кто?»

Юрка почему‑то доверился, рассказывая свою историю.

«Читал «Тимур и его командаІ? — спросил человек. — Так вот, я — Аркадий Гайдар. Немедленно уходим».

Он посадил Юрку на автобус до Симферополя, дал денег на билет в Москву.

Началась война. Юрка стал главой замоскворецких хулиганов, воровал, научился отбивать чечётку. С годами даже начал выступать на эстраде. Этакий пацан в цилиндре, с тросточкой. После войны попытался попасть в цирковое училище. Не приняли без аттестата. Купил аттестат — набор кончился. В конце концов стал работать сперва администратором на киностудии, постепенно сделался директором картин, получил квартиру.

«Бабы ко мне прут валом, — рассказывал Юрка. — И вот одна из массовки, совсем молодая девка, забрюхатела. А у неё папочка–мамочка. У подруг скрывалась. Сабортировать все сроки прошли. Ранней весной — ночью — явилась уже со схватками. Плачет. И сразу — рожать. Я очухаться не успел — родила. Стоны, кровь. Едва копыта не откинула. А ребёнок, пацан это был, мёртвый. Что делать? Увязал его в целлофан, целлофан в мешок, привязал к мешку утюг. Рано утром сел в машину, поехал вдоль Москвы–реки. Куда бросить? Оказалось — целое дело, то машины идут, то люди. А по реке льдины. К берегу притираются. В одном месте за Окружным мостом забросил, а мешок как раз на льдину попал. Тут меня и прихватили менты с патрульного «газонаІ.

Вот кто сейчас издавал эту муть — Пахан, сразу подмявший под себя всех отбывавших тогда в зоне. Не только «Тройной» одеколон, часто и водка, и сухая краковская колбаса, и консервы попадали ему с воли. Он первый распознал, что Борис похож на Пушкина, наделил его этой кличкой.

Дверь зала отворилась. На пороге возник генеральный директор «Руслана». В модном плаще, он казался выше своего роста, солидней.

— Что, притомился, Александр Сергеевич? — вполголоса сказал Юрка и, уже громче, пригласил: — Извините, что задержал, господин Юрзаев, поехали!

— Куда все‑таки?

— На ранчо. К моим друзьям.

Во дворе из синего «вольво» выскочил навстречу водитель.

— Куда едем, Юрий Алексеевич?

— Не надо. Я сам. — Юрка подошёл к новенькой вишнёвого цвета длинной английской автомашине с правосторонним рулём.

— Я тоже на колёсах, — сказал Борис, глянув в сторону своего проржавленного, битого «жигуля».

— Тогда едешь за мной, не отставай. В крайнем случае обожду, — и, забираясь в машину, спросил: — Какого хрена обидел Таню? Выхожу из кабинета: девка вся в слезах и соплях. Что ты ей сказал?

— Что она б…..

— Еще какая! Будто сама не знает. Вперед!

…За Юркой трудно было угнаться. Уже близ выезда на кольцевую тот промчал на жёлтый свет светофора. Борис газанул следом, проскочил перекрёсток на красный. И тотчас увидел справа отчаянно свистящего гаишника с жезлом.

Борис остановился у кромки тротуара и, пока инспектор не спеша шёл к нему, быстро вынул записную книжку, авторучку. На чистой странице вывел крупными буквами — «Я глухонемой. Пожалуйста, напишите, что вы хотите сказать».

Прочтя протянутое в окошко послание, инспектор оторопело поглядел на скорбную физиономию водителя, вернул записную книжку, разрешающе махнул жезлом.

Далеко впереди поджидала вишнёвая автомашина.

…Старинная двухэтажная дача виднелась сквозь зелень сосен в глубине большого участка на самом берегу ещё покрытого льдом водохранилища. Увидев вдоль забора и у ворот большое количество иномарок, между которыми крутился беспородный пёсик, Борис подумал: «Элита. Собрались в разгар рабочего дня. Будет баня, выпивка, жратва. Заодно станут решать дела».

Запер автомашину, вслед за Юркой прошёл через калитку. По сухой, выложенной плитками дорожке направились к высокому крыльцу. Едва поднялись по ступенькам, как дверь распахнулась.

— Руки на затылок! Вы арестованы! — Перед ними в полной форме стоял полковник милиции с пистолетом.

Борис держал на затылке подрагивающие ладони, видел, что и Юрка поднимает лапы.

Внезапно распахнулись двустворчатые двери большой комнаты, где у стола сидело и стояло множество людей. Раздался хохот. Громче всех захохотал Юрка.

— Так ведь и до инфаркта можно довести, — пробормотал Борис, опуская руки.

Всё происходило так, как он и предполагал. Угощение. Сауна. Оттуда мужчины в плавках, женщины в купальниках бежали к полынье у берега, с воплями выскакивали оттуда. У Бориса не было плавок, но он без зависти наблюдал за этой суетой, старался не потерять из виду Юрку.

Затем долгий обед с баночным пивом, водкой. В конце, когда подали кофе, ликёр «Аморетто», все гости обернулись к Юрке.

Тотчас Юрка скинул пиджак, забил на паркете чечётку.

«Знают ли они, что у него нет одной почки?» — думал Борис, тоже с невольным восхищением наблюдая за тем, как этот шпендрик вдруг преобразился, с отрешённым лицом рассыпал каблуками дробь; на миг наступала пауза, и снова, воздев руки, Пахан выделывал ступнями такое, что дробный рокот реял в тишине.

Раздались аплодисменты.

Отдуваясь, украдкой утирая со лба капли пота, Юрка накинул пиджак, шепнул Борису:

— Топай за мной.

По крутой, похожей на трап лестнице поднялись на второй этаж, вошли в комнату, где у стола с бумагами сидели полковник милиции и трое в штатском. Один из них — человек без возраста, с неприметным лицом, не за что было ухватиться в этом лице — сделал знак рукой, и его собеседники улетучились.

— Что за рукопись? — спросил он, глядя Борису прямо в глаза.

— О психологии. Парапсихологии. — Борис занервничал.

— Конкретней!

— Сколько знаю, конспекты разных источников, древних и новых.

— Значит, цитатник? Вроде Мао? — высунулся из‑за плеча Юрка.

Человек взял у Юрки сложенную вдвое бумажку, развернул её, пробежал глазами и, обращаясь уже только к нему, сказал:

— Из‑за этих суверенитетов не раньше, чем завтра к вечеру.

— Что к вечеру? Найдут Крамера? Или рукопись? — не выдержал Борис.

— Идем, — сказал Юрка.

Не заходя к гостям в нижнюю комнату, вышли с дачи, зашагали по участку к калитке.

— Никогда не задавай лишних вопросов, — пробурчал Юрка. — Эти люди, кроме всего прочего, банкиры, дипломаты, вхожи в правительство, в Белый дом на Пресне…

Бориса прорвало:

— В Белый дом, в правительство! Кто они такие? Кто? Народ думал: придут демократы… Утром видел больного! Несчастный узбек сутки ждёт главного врача, а тот тоже то ли в Белом доме, то ли в министерстве, то ли сауну принимает!

Вышли из калитки. Из‑за машин выбежал пегий беспородный пёсик, искательно завилял хвостом.

— Народ? — с улыбочкой переспросил Юрка. — Знаешь, фрайер, как ведут себя с народом?

Он присвистнул. Песик доверчиво подбежал поближе. Юрка взмахнул ногой. Собака отлетела к середине дороги, распластавшись на асфальте.