Кама с утрА. Картинки к Фрейду

— Да, я вижу, что не смотрит. Но всё равно… неловко. А откуда ты узнала, что я русская? — спохватилась я.

— А ты думаешь не видно? — Жанна засмеялась, обнажив красивые белые зубки.

— Да, нет, думаю, видно. Но по одежде. А голые все одинаковые, если ты ни фиолетовый негр, конечно.

— Цветом кожи от немцев или англичан мы не отличаемся, ты права. А вот поведением… посмотрела бы ты на себя со стороны, сидишь, скукоженная, — Жанна опять широко улыбнулась. — Да, вставай, кончай комплексовать, пошли париться…

Жанна протянула руку, помогая встать, и я поднялась с лежака.

— А ты в отличной форме, — сказала она, нагло разглядывая меня. — Такой можно ходить голышом ни о чём не думая. Вон, посмотри, какие дряблые бабы тут ошиваются. И те не стесняются. Себя нужно уметь любить…

Буквально за пару лет до этого, я даже представить не могла раздеться перед кем-то, кроме Кира. Если бы кто-то сказал, что я буду шляться в чём мать родила среди компании мужчин и женщин и без тени стеснения общаться с ними, я бы просто не поверила. Но в жизни происходит немало удивительного — я привыкла к голым мужчинам и женщинам так быстро, что сама не заметила. Очень скоро я не только перестала рассматривать чужие пенисы и груди, но и перестала стесняться своего тела, поняв, что стесняться нечего.

На фоне других женщин смело передвигающихся по залитым светом помещениям сауны, несмотря на короткие толстые ножки, отвислые груди, полоски жира и куски целлюлита на бёдрах, я смотрелась очень неплохо. Однако и это не главное. Я поняла, что в бане никто не смотрит на тебя как на предмет вожделения. Никто не рассматривает твою грудь и не елозит сальными глазками по волосам в паху. Каждый занимается собой. А если и смотрит на тебя, вступая в разговор, то в лицо, а не ниже… от чего у тебя ощущение, будто ты в офисном пиджаке, а не голиком.

Через пару посещений бани я уже уверенно сбрасывала с себя бельё и спокойно проходила в парную. Но Киру рассказывать о том, что происходило после занятий теннисом, я побаивалась. Почему-то казалось, он не поймёт, приревнует, разозлится. Наше советское пуританское воспитание еще крепко сидело в моём сознании. Несмотря на наши своеобразные половые отношения, мужем он был завидным, и терять его никак не хотелось. Кир позволял мне многое, в глубине души прекрасно понимая, что должен хоть чем-то удерживать жену, восполняя хорошим этим то, чего он сам дать не мог. Но и я прекрасно понимала, что вряд ли буду иметь с другим мужчиной всё, что имею с Киром, а потому вольничала с оглядкой — что скажет или подумает муж, не будет ли ему это неприятно..

— Что же… за всё надо платить, — нередко думала я. — Пусть с членом не повезло. Зато всё остальное, лучше и не приснится. Идеальных мужчин на свете не бывает. Как, впрочем, и женщин…

С Жанной, которую я встретила в сауне теннисного клуба, мы быстро подружились. В Германии она жила какое-то время, выйдя замуж за немца. Также как и я, она не работала и не знала, чем себя занять. Два раза в неделю Жанна заезжала за мной по дороге на корт. Она лихо рулила новеньким спортивным Мерседесом, полученным в подарок на последнее рождество от мужа-капиталиста. Я падала в удобное кожаное сиденье рядом с подругой, и мы ехали гонять мячи.

Наше общение становилось всё более тесным. Мы проводили время вместе не только на корте. Всё чаще Жанна таскала меня по бутикам то в поисках подходящих к новой сумочке туфель, то, наоборот, ей вдруг срочно нужен был саквояж к новым ботикам. Увидев, что я не могу позволить себе покупки в таких дорогих магазинах, она легко расплачивалась за меня, предъявляя в кассе банковскую карточку мужа, даже не имея понятия, сколько денег списывалось к концу дня со счёта.

— Да, брось ты стесняться… Бери-бери, — подталкивала меня Жанна к кассе. — Это же не мои бабки… У Дитера полно. Пусть свинья рассчитывается… Он мне задолжал…

— За что, Жанна? За что он тебе должен? — я не могла представить, что могла дать Жанна богатому немцу, за что тот должен был с ней расплачиваться.

— Да, он мой вечный должник, — насмехалась Жанна, — да, хоть вот за то, что я, молодая и красивая, сплю с этим уродом… разве этого мало?

Подробностей семейной жизни Жанна не рассказывала. Я видела её Дитера и мне он казался вполне приятным, хоть и не симпатичным внешне и староватым, дядечкой. Но он всегда был приветлив, заботился о Жанке, сюсюкаясь с ней, как с ребёнком, терпел её резкие реплики, кажущиеся детскими капризами.

— Интересно, чем ей «насолил» Дитер, в каком месте он урод? И чем он уродливее моего урода… — думала я, пытаясь понять, что кроется за словами Жанны.

В перерывах шопинга мы заваливали в сверкающие неоном кафе, с удовольствием пили кофе с коньяком или заходили перекусить в ставшие модными японские ресторанчики, полакомиться заморской суши. Жанна вела себя несколько странно. Иногда она веселилась, словно была «под градусом» или, лучше сказать, «навеселе». Иногда же становилась задумчивой, подавленной и даже напуганной. Жанна была на пару лет моложе меня, но иногда казалась много старше… В её глазах сквозь внешнюю весёлость пробивался внутренний ужас, вырывающийся наружу в редкие минуты. В такие минуты мне становилось страшно. Жанна знала что-то такое, что было неведомо мне. Но я старалась не думать об этом, быстро переводя свои мысли в другое русло.

— Умные люди учат не думать о плохо, не смотреть страшные фильмы, не дружить с неудачниками… — напоминала я себе вычитанные в «умных» книгах мудрости.

Однажды Жанна заехала без предупреждения, хотя это было и не принято. Когда я, открыв дверь, выдала удивление, она сказала:

— А у меня сегодня день варенья…

— Ой, почему не предупредила? У меня нет для тебя подарка…

— Да не парься, «лучший мой подарочек это ты», — пропела Жанка, проходя в комнату и, как мне показалось, странно посматривая на меня.

Я сразу заметила её возбуждение и подумала, что она уже успела отметить. Её щёки, обычно белые, румянились. Прежде чем сесть на диван, Жанна скинула широкую рубашку и оказалась почти голой — на ней осталась маечка на тонких бретельках, и обтягивающие бёдра и ноги леггинсы.

— Есть предложение, подкупающее своей новизной… давай выпьем, — предложила Жанна, вытащив из сумки, бутылку моего любимого Мартини.

Мы нарезали колбасы и сыра, достали конфеты из холодильника. На улице стояла жара, несмотря на прохладный среднеевропейский климат, и мы шоколад держали на холоде, чтобы он не плавился.

— Ой… и жара в этом году, — протянула Жанна. — Как никогда… А вентилятора у тебя нет?

— Неа… — отозвалась я, укладывая фрукты на плоское блюдо.

— Жаль… слушай, ты не против, если я немного разденусь?

— Давай… — согласилась я. — Кир на работе. Придёт только в шесть, не раньше…

— А что Кир? — спросила Жанна, стянув с себя майку, под которой не оказалось бюстгальтера, — он что… женщин голых не видел?

— Ну, не знаю… как тебе сказать… меня видел. А других — не знаю.

— Он что у тебя… верный муж? Не изменяет?

— Думаю, нет, — ответила я, хмыкнув, представляя женщину, с которой мог бы изменить мой Кир, вернее, не представляя такую.

Жанна лёгким движением руки… стащила майку и леггинсы, оставшись в одних трусиках. Она села «по-турецки», подобрав под себя ноги. Тонкая полоска крошечных трусов, называемых стрингами, врезалась в серединку открывшихся губ, не скрытых волосами — она тщательно сбривала их. Мне стало неудобно, и я перевела взгляд на её лицо. Жанка что-то говорила. Я смотрела на её губы и не слышала слов. Я видела только яркое пятно на лице, которое шевелилось, то изгибаясь в улыбке, то обиженно кривясь… мне выносимо захотелось поцеловать эти губы. Я перевела взгляд на грудь. Маленькие соски, обычно совершенно плоские, теперь призывно торчали… и словно лезли в рот.

В сауне я не раз рассматривала и уже привыкла к её голому телу. Но сейчас Жанна была вызывающе близко ко мне. Да и то, что рядом больше никого нет, играло свою роль. Ощущение, когда ты рассматриваешь других, но не можешь их потрогать, конечно, будоражит воображение. Сознание же того, что ты можешь делать всё, что заблагорассудится, расслабляло и срывало тебя с тормозов. Во мне всё перевернулось. В смысле было ощущение, что съеденный утром бутерброд расслоился в желудке и поднимается назад к гортани.