Любовь в настоящем времени

Митч зажигает свечу. Я по пути нарочно вырубил свет. Я ведь вообще-то не боюсь темноты. Просто мне стало страшно, когда я проснулся на новом месте, а вокруг темно и ингалятора нигде нет.

Митч кладет меня на кровать и сам ложится рядом. Появляется Барб. На ней большая рубашка, наверное, ее носит Митч. Барб собирает свою одежду.

— Нет, — стонет Митч. — Уже уходишь? Останься. Хоть на пару минут. Поболтаем, и все.

Барб ложится рядом с Митчем и натягивает на себя одеяло. Я закидываю руки за голову и смотрю в потолок. Свет от свечки дрожит на балках. Я хочу поиграть со светом и кручу головой. Резинка от очков так и елозит по затылку.

Уголком глаза я вижу, что Барб положила руку Митчу на грудь. А Митч положил свою руку мне на грудь. Вот здорово.

— Ну хорошо, — говорит Барб. — О чем будем болтать?

Я смотрю прямо на пламя свечи и знаю, что все хорошо. Ведь Перл… она рядом.

Это моя первая счастливая минута.

— Расскажи Барб про собаку, — просит Митч.

— Про ту, которая каждое утро гуляет по нашей улице?

— Нет. Про ту, которую показывали по телевизору.

— Ну конечно, — говорю. — Ты, Бар, не видела, а жалко. Круто было. Мужик прогуливался со своей собакой, а вода поднялась, и собаку забрал вертолет, и она летела на веревке по воздуху, а я боялся, что этот мужик ее уронит. Мы про собаку два раза смотрели. И оба раза я закрывал себе руками глаза. Глупо, конечно. Но так безопаснее.

— Береженого Бог бережет, — соглашается Барб.

Потом мы долго молчали. Я зажмурился и стал смотреть на пламя свечи из-под ресниц. И даже в этом была Перл. Митч, наверное, подумал, что я сплю, и снял с меня очки и положил на тумбочку. Опять пошел дождь, капли стучали по окошку в крыше у меня над головой, и в этом тоже была Перл.

Это правда была счастливая минута.

ЛЕОНАРД, 17 лет

Первая счастливая минута

Вопрос: сколько ангелов может уместиться в пламени одной-единственной зажженной свечи? Ответ: только один, но этого вполне достаточно.

Некоторые подробности той ночи запомнились мне до головокружения ясно. Всякие мелочи, которые теперь всегда со мной. А кое-что забылось. Но не все. Только вдруг я перезабыл события, которые случились на самом деле? И то, что подсовывает мне память, — всего лишь мое воображение?

Как бы там ни было, вспоминается вот что.

Самое важное: я смотрел на пламя свечи и знал, что в нем Перл и что она со мной. Это была моя счастливая минута.

Потом, решив, что я заснул, они стали шепотом разговаривать. А я притворялся спящим, и вовсе не потому, что мне так уж хотелось подсмотреть за ними. Просто я был в том возрасте, когда не верится, что окружающий мир существует, пока ты спишь. А так я обманывал сон — и мог слышать все, что каждую ночь ускользало от моих ушей.

Барб сказала:

— Ты знаешь, как называют тех, кого вытаскивают из опасных мест на веревке?

Митч спросил:

— Кто называет?

— Сами спасатели, диспетчеры, полицейские. Что-то вроде профессионального жаргона.

— Сдаюсь, — говорит Митч. — И как они их называют?

— «Чайный пакетик» или «обезьяна на лиане». В зависимости от настроения.

— Прямо так сразу и «обезьяна»? Только потому, что его с собакой застигло наводнение?

— Мы говорим о двух разных вещах. Ты говоришь про спасаемого. Я говорю про спасателей.

— Ты меня совсем запутала. Почему он обезьяна-то?

— Начнем с того, что спасатели рисковали жизнью ради какого-то идиота, которого неизвестно зачем понесло к воде, да еще с собакой, хотя всех предупреждали о наводнении. Точно говорю тебе, Митчелл. Как правило, спасать приходится тех, кто угодил в беду по глупости, какой даже последний идиот не допустит. Чем старше становишься, тем лучше это понимаешь. Они еще этому собачнику выставят счет за спасение. Вот посмотришь.

— Собаку жалко, — говорит Митч. — Только собралась насладиться прогулкой, как ей — раз! — и весь кайф обломали. Не забалуешь.

Они немного помолчали, и Барб сказала:

— Невыгодно быть собакой, Митчелл.

Я до сих пор ломаю голову, что она хотела этим сказать. Конечно, можно воспринять ее слова буквально, но как быть с тоном, которым она их произнесла? Казалось, она хочет преподать Митчу урок, но вот какой? Собака она и есть собака, тут уж ничего не поделаешь, какие бы уроки ей ни преподносили.

Через некоторое время послышались звуки, похожие на поцелуи, но я не стал открывать глаз. Сопение и чмоканье слышались очень отчетливо.

— Господи, — шепнул Митч, — только не провоцируй меня.

Тогда я не догадывался, что он имел в виду, но в его словах чувствовалось сильное желание. Как если бы дерево тянуло ветки к воде или солнцу и не могло пошевелиться. Странно было, ведь он лежал рядом со мной. Почему он так сильно хочет чего-то, тогда как на меня снизошло умиротворение? Какие еще желания, когда мир полон счастья?

Еще через некоторое время закопошилась Барб, и я понял, что она одевается и собирается уходить. С собой она забрала часть Митча. Он сразу переменился, я почувствовал это.

Открыв глаза, я почти видел окно в крыше. По стеклу барабанил дождь, но струй я без очков не видел. И я постарался представить себе дождь. Ведь я всеми печенками чувствовал, что и в нем — Перл.

Потом Митч задул свечу. Это ничего не изменило, Перл по-прежнему была здесь.

Какое счастье!

Ну да, мне было всего-навсего пять лет, и как это я умудрился запомнить столько всего? Но это было, было на самом деле. Первая зарубка, самое начало. Пусть кто-то мне не поверит. Главное, я верю сам.

Может быть, какие-то слова или подробности со временем исказились, но ведь это несущественно. Ведь самое важное осталось неизменным.

МИТЧ, 25 лет

Что осталось после Перл

На следующее утро я еле продрал глаза. Недосып, нервное перенапряжение, дурные мысли и нежелание видеть Кэхилла.

Он явился в десять минут десятого, оглядел меня с ног до головы и остановил взгляд на перевязанной лодыжке. Последовал дикий взрыв смеха. Уж Кэхилл-то не упустит возможности поржать на мой счет.

— Господи ты боже мой, — говорит. — Опять? Новое тяжкое ранение на поле брани? Очередной визит этой дамы закончится панихидой. Не женщина, а зондеркоманда, четвертый номер. Да хранит тебя Господь, Док.

Найдет же гадкие слова. Черта, которую я не могу позволить ему перейти, все ближе. Мы оба чувствуем это. Вчера он обозвал Барб «мэрской женой». Каламбурщик хренов.

Я ему чуть по роже не двинул. Но за черту он еще не заступил. Хотя немного осталось.

— Смени тему.

Кэхилл сменяет тон. Не в лучшую сторону.

— Ошибочка вышла. Может, еще обойдется без жертв.

Больше всего меня бесит, что его удары наносятся вслепую, но тем не менее попадают в цель.

— А почему Леонард здесь?

— Долгая история.

В девять двадцать притащилась Ханна, на ходу расчесывая волосы.

— Привет, Док, — говорит. — Привет, Кэхилл. Привет, Леонард. Постой-ка. Леонард?

Вопросы о том, когда заявился Леонард — с утра пораньше или остался ночевать, — отпадают сами собой. Ведь на диванчике постелено, и Леонард сидит на нем в моей футболке, потягивается и протирает глаза.

— Долгая история, — говорю.

Графф прифигачил ближе к одиннадцати. Вот уж удивил.

— Графф, — говорю, — поздно являешься на службу. Даже для себя.

Графф вздыхает и закатывает глаза. Слово «безнадега» подходит к нему как нельзя лучше.

— Меня взяли за жопу и выписали штраф.

— Следи за речью.

— Ой. Извини, Леонард.

— Опять гнал?

— Понатыкали знаков. Стоп на стопе сидит и стопом погоняет.

Кэхилл приосанивается. Вообще-то он старается не обращать внимания на Граффа. Разве что подразнит иногда или сорвет злость.