Фабрика офицеров

Обер-лейтенант Крафт делал свое дело. Казалось, он тоже занимался тем, что должен был делать согласно расписанию. Встал он вовремя, позавтракал в казино, провел занятие на местности по теме: «Действия разведгруппы». Затем пообедал вместе со своими фенрихами.

Ничто не бросалось в глаза в поведении Крафта: замечания, которые он делал фенрихам, были, как всегда, дельными, от его внимания, казалось, ничего не ускользнуло. Быть может, его шутки в тот день были не столь часты, как всегда, а в голосе не чувствовалось обычной беззаботности. Но никто этого и не заметил.

Послеобеденные занятия также продолжались строго по плану. Разве, что тема занятий на сей раз звучала несколько необычно: «Забота о родственниках».

Фенрихи собрались в аудитории и разложили перед собой бумагу и карандаши, готовые вести конспекты. От одной только этой мысли скулы начинала сводить зевота.

Крафт вошел в аудиторию и спросил:

— Что следует понимать под заботой о родственниках?

На этот вопрос фенрихи не смогли правильно ответить, и не смогли главным образом потому, что никто из них не собирался задумываться над этим. Да и зачем им это? Эта тема была для них новой, так что пусть их научат.

Таким образом, фенрихи решали этот вопрос путем отгадывания своеобразных загадок.

Так, фенрих Меслер высказался следующим образом:

— Если, например, к моему солдату придет сестра, чтобы проведать его, я, разумеется, позабочусь о ней, убедившись предварительно, что она этого заслуживает.

Однако смеялись не особенно много и долго.

Крафт мысленно запоминал все сказанное, но ни одного ответа не комментировал. Казалось, он погрузился в собственные мысли, почти поминутно выглядывая в окно. Когда фенрихи исчерпали свое красноречие, обер-лейтенант снова обратился к ним.

— Короче говоря, практически вы не сказали ничего такого, что относилось бы к теме, — сказал Крафт. — И это отнюдь не ложный вывод, так как армейский механизм интересует только солдат, который непосредственно ему служит, и больше никто. Это, разумеется, не исключает того, что начальник может быть любезен при появлении родственников его подчиненных. В мирное время благодаря таким знакомствам можно организовать игру в мяч, или же совместную прогулку унтер-офицеров с их родственниками, или же вечер в казино в обществе дам. Но все это сейчас где-то далеко-далеко, и в ближайшее время ничего подобного не ожидается. Короче говоря, о родственниках сейчас нечего много говорить, за одним-единственным исключением. За каким именно, как вы полагаете?

Фенрихи до этого не додумались и с равнодушным видом взирали на своего офицера-воспитателя. Да разве кто-нибудь и когда-нибудь беспокоился об их родственниках? До сих пор никто и ни разу.

— Есть один случай, — продолжал обер-лейтенант Крафт, — когда офицер вынужден вступить в контакт с родственниками своего солдата. В случае тяжелого ранения последнего или же его смерти. Что тогда происходит?

— Командир роты, а чаще всего его заместитель пишет родным солдата письмо с соболезнованием.

— И каким должно быть это письмо? Кому из вас уже приходилось видеть подобное послание?

Отвечать вызвался Крамер, опытный унтер-офицер.

— Такое письмо должно быть, по возможности, подробным и обязательно написано от руки. Печатать подобные письма на машинке можно лишь в том случае, когда ведутся активные боевые действия и потери в живой силе слишком велики.

— А каково должно быть содержание подобного письма?

— Несколько образцов подобных писем имеется в специальной памятке. Однако можно сказать, что, чем теплее будет письмо, тем лучше.

Крафт, казалось, даже не слушал Крамера. Его почти странная деловитость разоблачала скрытый смысл выбранной темы.

— А как вы думаете, что именно нужно отразить в таком письме, а чего избежать? — спросил офицер.

Фенрихи один за другим бросали Крафту короткие ответы, как бросают мяч при игре.

— В первую очередь необходимо изложить положительные качества погибшего, а именно: погиб за фюрера и рейх. Гораздо реже пишут: погиб в боях за фатерланд. И всегда очень важно отразить, что при исполнении своего служебного долга. Хорошо не забыть такие слова: мы всегда будем его помнить, память о нем будет вечно жить в наших сердцах.

— Все негативное должно быть обойдено, а именно: ни в коем случае не следует писать о страданиях и болях. По возможности вообще не рекомендуется описывать подробности гибели и ее причины. Само собой разумеется, в письме не должно быть ни слова критики солдатских или человеческих качеств погибшего. Ни в коем случае не должно быть никаких намеков на то, что, мол, операция была проведена неудачно, а потери — бессмысленными.

— Главное, необходимо подчеркнуть, что смерть на поле боя — почетна; смерть в лазарете, госпитале, на учениях и в тому подобных условиях — то же самое. Погибшего надлежит называть героем.

— Так, так, — строго поддакнул обер-лейтенант. — Все это имеет давнюю традицию, подобные письма пишутся уже не одно столетие. Собственно говоря, смысл и форма подобных писем остаются стабильными, меняются, к сожалению, только некоторые понятия. Когда-то писали: пал за короля и народ. Потом: пал за кайзера и фатерланд, теперь пишут: пал за фюрера и рейх. Но всегда пишут — пал на поле чести. И никогда не пишут, что пал бессмысленно. Подумайте о том, какое мужество для этого требуется. Ну, на сегодня хватит, геройские сыны.

Учебное отделение разбежалось кто куда. Остался один фенрих Редниц. Положив учебник перед собой на стол, он ждал, когда Крафт полностью освободится.

— Редниц, прошлой ночью я вместе с капитаном Федерсом закончил аттестацию учебного отделения, так как немного осталось до конца курсов. Вас не интересуют собственные результаты? — спросил Крафт.

— Нет, господин обер-лейтенант, — ответил тот откровенно.

— А почему, Редниц?

— Потому что временами я, господин обер-лейтенант, вообще не знаю, стоит мне оканчивать эти курсы или нет. Бывают моменты, когда мне хочется, чтобы я никогда не стал офицером.

— Редниц, уж не устали ли вы от этой жизни? — поинтересовался офицер.

— Пока нет, господин обер-лейтенант. Однако чем больше я думаю, тем бессмысленнее мне кажется жизнь. Вот и сейчас тоже.

— Тогда попытайтесь как-то изменить ее! Вы еще так молоды. Я, хотя всего на несколько лет старше вас, чувствую себя стариком: уставшим, изношенным, разочарованным. А ведь вы — совсем другое дело, Редниц. Вы не должны сдаваться.

— Через несколько дней, господин обер-лейтенант, закончится наша учеба. И мы навсегда расстанемся. И большинство из нас скоро забудет то, чему вы пытались научить нас, вы и капитан Федерс, каждый по-своему. Вы учили нас думать и видеть, а порой будили нашу совесть. И все же, несмотря на это, я опасаюсь, что вы были не всегда откровенны. Я понимаю, это не в вашей власти. Именно это и лишает меня порой всякого желания быть офицером. Если такой человек, как вы, не может переступить через существующие границы, то на что же может надеяться такой человек, как я?

— Редниц, — обер-лейтенант подал фенриху руку, — если вы когда-нибудь будете вспоминать меня, то постарайтесь никогда не жалеть меня. Каждый человек прежде всего должен справиться сам с собой, так как в решающий момент он всегда остается один.

Фенрих ушел. Обер-лейтенант даже не оглянулся на него. Он собрал свои бумаги, улыбнулся, бросив беглый взгляд на пустую аудиторию, словно прощаясь с ней, и вышел.

Перед учебным бараком обер-лейтенант встретил капитана Ратсхельма, который, по-видимому, специально дожидался его, хотя старался не показать этого.

— Как вы знаете, господин обер-лейтенант Крафт, — начал Ратсхельм, — завтра состоятся похороны фенриха Хохбауэра, а по установившейся в нашей военной школе традиции, как, например, в свое время при похоронах лейтенанта Баркова, перед этим состоится траурное собрание, на котором, опять-таки по обычаю, с траурной речью выступит офицер-воспитатель.