Время смерти

— Ложись, взводный! — Богдан упал в снег и только тогда увидел, как со склона Превии, оттуда, где совсем недавно исчезли остатки расстреляной цепи противника, выползла плотная, длинная колонна, открывшая на ходу огонь.

— Залпом! Залпом! — раздавался издали голос Луки Бога.

— Вперед! — закричал и поднялся Богдан.

Противник залег, не прекращая огня.

— Вершинка тебе не Вена, студент! Короны там не найдешь! — крикнул Алекса Дачич.

Богдан оглянулся — солдаты лежали. Тогда он встал на колено, потом, распластавшись на земле, принялся стрелять не целясь: почему ему не нравится этот бунтующий и дерзкий парень? Ведь именно такой должен был бы прийтись ему по душе. На Бачинаце, когда их знакомил Лука Бог, он единственный среди всех улыбался. Проявил свою непокорность и превосходство. Он храбрый, пожалуй, самый храбрый во взводе. Но всегда он торгует, продает табак, хлеб, ракию; чуть устанавливается затишье, отправляется по окопам предлагать свой товар — совсем как на базаре. «Ты не боишься, Дачич, что твой капитал к швабам попадет? Как ты можешь брать деньги у своих голодных товарищей за хлеб, который ты украл или взял у мертвого?» — с горечью спросил его вчера Богдан. И с каким же презрением тот ухмыльнулся ему в ответ! «Когда цари грабят и отбирают друг у друга целые страны, почему же мне, поденщику из Прерова, не разжиться лишним динаром в окопах. Я ведь не граблю, господин студент». — «Зачем тебе деньги, если в следующую минуту ты можешь погибнуть?» — «Если меня прикончат, то пусть хоть корысть в монете найдут, коли нет у меня шинели. Чтоб не думали швабы, будто все сербы нищие и голь перекатная!»

Богдан зарывался глубже в снег. Алекса Дачич кричал ему что-то неприятное, неразличимое сквозь пальбу. Нужно завоевать его уважение и любовь. До Бачинаца ничто его так не радовало, как уважение противника и тех, кто его не любил. Неужели теперь это перестало для него что-либо значить? Он прицеливался, продолжал стрелять.

Иван вновь оказался рядом с Саввой Маричем, который перебежал к нему, когда противник накрыл своими голубыми шинелями белую ослепительную пелену Превин. Он стрелял и, перезаряжая винтовку, всякий раз оборачивался к Савве Маричу, который сосредоточенно, ровными, размеренными движениями, долго спокойно прицеливался и не спеша нажимал на спусковой крючок; он экономил боезапас, серьезно делал свое ратное дело. Иван пытался подражать ему, сознавая, что это плохо удается, и больше не ощущал того страха, который мутил ему мозги, сжимал сердце, связывал по рукам и ногам.

Генерал Мишич:

— Как провели ночь, Кайафа?

Командир Дунайской первой очереди:

— Время от времени отбивая атаки пехоты. Всю ночь, генерал.

Генерал Мишич

— Хотя бы одному батальону удалось переночевать в тепле?

Командир Дунайской первой очереди:

— Разве если кто сумел найти загон или хлев вблизи огневой позиции. Утешительно то, что и швабы сегодня ночью глаз не сомкнули. Спозаранку лезут.

Генерал Мишич:

— Нужно обязательно приготовить солдатам что-нибудь горячее на завтрак. И не забывайте о моем вчерашнем распоряжении: ваша вера должна быть крепче веры противника!.. Пожалуйста, Дринскую дайте!

Командир Дринской первой очереди:

— Докладываю, что я отказался от предполагаемого намерения атаковать. На рассвете третий полк в беспорядке оставил Забран. Противник в шесть часов атаковал Дринскую дивизию по всему фронту. Да, по всему. Простите, я охрип. Простыл.

Генерал Мишич:

— Поддерживайте связь и взаимодействуйте с Моравской и Тимокской дивизиями. И пейте горячий липовый чай. И побольше туда сахара. Не забывайте: вера в себя остается нашим единственным резервом и на сегодня… Дайте мне Дунайскую второй очереди.

Командир Дунайской дивизии второй очереди:

— Они перешли в наступление на заре. Яростно. Намерения вполне определенные. Пленные нам не нужны, разгадывать нечего. Бабину Главу долго удержать не сумеем. У меня пока все.

Генерал Мишич:

— На рассвете противник атаковал наши позиции по всему фронту. Фронту всей армии. Слышите, как клокочет и гудит Сувобор? Потиорек решил сбросить нас с Сувоборского гребня. А Бабину Главу ни за что не отдавайте до ночи, Васич. Приказываю вам: верьте в солдат! Больше верьте, говорю… Алло, Моравская!

Командир Моравской дивизии:

— Пехота противника наступает густыми цепями. Артиллерия бьет прицельно и непрерывно. Наши контратаки отбиты. Я не в состоянии выполнять вчерашние и поступившие сегодня ночью приказания.

Генерал Мишич:

— Вы должны выдержать. Должны. Поймите это слово до конца, полностью. Должны.

Командир Моравской:

— Я не понимаю приказания.

Генерал Мишич:

— Я более вас ненавижу подобные приказы. Но вы должны. И верьте. Я приказываю вам: верьте в себя и в бога. От вас зависит судьба левого фланга Третьей армии. Вы слышите? Эта несчастная Тимокская повернула спину.

Командир Дунайской первой очереди:

— Я отброшен к Малому Сувобору и Шильковой Косе.

Генерал Мишич:

— Остановитесь! Вы не смеете оставить больше ни одного бука на Шильковой Косе. Ни одного куста!

Командир Дунайской первой очереди:

— Они наступают тремя колоннами. Толпой. Ничего не могу поделать.

Генерал Мишич:

— Они тоже смертные. Пули их тоже берут. Можно их бить, можно, Кайафа!

Командир Дунайской:

— С Градженика и Черного Верха сокрушительно бьет артиллерия.

Генерал Мишич:

— Подпустите пехоту поближе и действуйте штыками и гранатами. Долго им не выдержать. Посылаю вам взвод горных орудий Данглиса. Сейчас вам поможет Дунайская второй очереди… Прошу Васича. Что у вас?

Командир Дунайской второй очереди:

— Кое-как противостоим удару на левом фланге. Еле-еле, но долго не выдержим.

Генерал Мишич:

— Вы должны сейчас помочь своими атаками Дунайской первой. Кайафе тяжело. Я говорю, помогите ему!

Командир Дринской первой очереди:

— Почти начисто уничтожен мой шестой полк. Ничего не сделаешь. Осталось не более шестисот штыков. Шестисот, говорю. Нас громит артиллерия с Лисины. Перекрестным огнем бьет. И третий полк несет огромные потери. Я приказал отступить на линию Голубац — Клача. Клача, говорю.

Генерал Мишич:

— Неужели ничего другого вы не сумели сделать?

Командир Дринской первой очереди:

— Абсолютно ничего.

Командир Дунайской первой очереди:

— У меня опять отобрали высоту восемьсот один. Войск на Раяце недостаточно, чтоб прикрыть меня с фланга и обеспечить отступление к Проструге. Я не могу отразить удар с Раяца. Решительно вам говорю: не могу!

Генерал Мишич:

— А что вы можете? Слышите? Сувобор разваливается.

Кайафа:

— Пусть удар с Раяца принимает Моравская.

Генерал Мишич:

— Моравскую скинули на Лисине и Редки-Буков. Она поспеть к Проструге никак не сможет. Вы с Васичем лично отвечаете за оборону Сувобора и Раяца. Вы оба! Иного выхода у меня нет. Я все сказал!

Васич:

— Атакованы Поды. Противник просачивается между Бабиной Главой и Равна-Горой. Одна колонна спускается вдоль по Дичине к Коштуничам. Состояние моей дивизии жуткое.

Генерал Мишич:

— Неужто к Коштуничам? А что вы делаете, господи, Васич?

Васич:

— Я приказал восьмому и восемнадцатому полкам закрыть прорыв на Равна-Горе. Я атаковал их и на Дичине.

Генерал Мишич:

— И каков результат? Алло, Васич, что получилось?.. Что ты говоришь, Кайафа?

Кайафа:

— Я не удержал Шилькову Косу. Не смог, генерал. Мой правый фланг раздавлен.

Генерал Мишич:

— Я не желаю слышать из уст своих командиров слова «раздавлен, смят, ужасно, отчаянно, катастрофично». Кайафа! Алло! Нельзя так просто уничтожить целый народ и армию. Не поддается человек. Даже самому господу богу. Ты меня слышишь, Кайафа?

Кайафа:

— А если силы неравноценны, если у человека нет больше мочи защищаться?

Генерал Мишич: