Сатанинские стихи

— Я не шучу! — визжал Баал в толпу, которая кричала, вопила, хлопала себя по бедрам в ответ. — Это вовсе не шутка!

Ха-ха-ха. Пока, наконец, не повисло молчание; Пророк встал.

— В прежние дни ты глумился над Провозглашением, — произнес Махаунд в наступившей тишине. — Тогда эти люди тоже наслаждались твоими издевательствами. Теперь ты возвращаешься, чтобы позорить мой дом, и, кажется, снова преуспеваешь в том, чтобы считаться худшим из людей.

Баал молвил:

— Я закончил. Делай, что хочешь.

Тогда он был приговорен к обезглавливанию, в тот же час, и пока солдаты грубо выталкивали его из шатра к земле убиения, он кричал через плечо:

— Шлюхи и писатели, Махаунд. Мы — те люди, которых ты не сможешь простить.

Махаунд ответил:

— Писатели и шлюхи. Я не вижу тут никакой разницы.

Была когда-то женщина, которая не менялась.

После того, как предательство Абу Симбела поднесло Джахилию Махаунду на блюдечке с голубой каемочкой и подменило идею величия города махаундовской действительностью, Хинд обсосала Пророку пальцы ног, провозгласила Ля-иллаха, а затем отступила на высокую башню своего дворца, где ее настигли новости о разрушении храма Ал-Лат в Таифе и всех статуй богини, о существовании которых было известно. Она заперлась в своей башенной комнатке с собранием древних манускриптов, которые, кроме нее, не мог расшифровать ни один житель Джахилии; и в течение двух лет и двух месяцев оставалась там, тайно штудируя оккультные трактаты, велев только, чтобы поднос с простой пищей раз в день оставляли перед ее дверью и чтобы в то же самое время выносили ее ночной горшок. Два года и два месяца она не видела ни одного живого существа. Затем она вступила в спальню своего мужа: на рассвете, разодетая во все свои наряды, при драгоценностях, сверкающих у нее на запястьях, лодыжках, пальцах ног, в ушах и на горле.

— Пробудись, — скомандовала она, откинув его полог. — Настал день для празднования.

Он заметил, что она выглядит не старее, чем в тот день, когда он виделся с нею в последний раз; если даже не моложе, чем прежде, словно даруя правдоподобность слухам, утверждавшим, что она колдовством убедила время бежать для нее вспять в пределах границ ее башенной комнатки.

— Чего мы добились, чтобы праздновать? — спросил последний Гранди Джахилии, отхаркивая свою обычную утреннюю кровь.

Хинд ответила:

— Я не могу полностью изменить поток истории, но месть, во всяком случае, будет сладкой.

Через час поступило известие, что Пророк, Махаунд, повержен фатальной болезнью, что он лежит в постели Аиши с ужасными болями в голове, словно бы наполненной демонами. Хинд весь день спокойно готовилась к банкету, отправляя слуг во все концы города, чтобы пригласить гостей. Но, конечно же, никто не пришел на вечеринку в этот день. Вечером Хинд сидела одна в большом зале своего дома, среди золотых тарелок и хрустальных стаканов своей мести, ела из простой тарелки кускус {1658} , пока ее окружали сверкающие, манящие, ароматнейшие блюда всевозможных сортов. Абу Симбел отказался присоединяться к ней, считая ее пиршество непристойным.

— Ты съела сердце его дяди, — кричал Симбел, — а теперь собираешься сожрать его самого.

Она смеялась ему в лицо. Когда слуги заплакали, она прогнала их тоже и осталась сидеть в уединенном ликовании, пока свечи отбрасывали странные тени на ее совершенное, бескомпромиссное лицо.

Джибрилу снится смерть Махаунда:

Поскольку голова Посланника болела, как никогда прежде, он понял, что настало время, когда ему будет предложен Выбор;

С тех пор ни один Пророк не может умереть прежде, чем увидит Рай, а затем ему будет предложено выбрать между этим миром и миром грядущим;

Итак, положив голову на колени своей возлюбленной Аиши, он закрыл глаза, и жизнь, казалось, покидала его; но через некоторое время он вернулся;

И обратился к Аише:

— Мне был предложен и мною был сделан мой Выбор, и я избрал царствие Божие.

Тогда она заплакала, зная, что он говорит о своей смерти; после чего глаза его устремились куда-то мимо нее и, казалось, остановились на другой фигуре в комнате, несмотря даже на то, что, когда она, Аиша, попыталась проследить за его взором, то увидела там только лампу, горящую на своей подставке:

— Кто здесь? — вопросил он. — Ты ли это, о Азраил? {1659}

Но Аиша услышала ужасный, сладкий женский голос, молвивший в ответ:

— Нет, Посланник Ал-Лаха, это не Азраил {1660} .

И лампа погасла; и в темноте Махаунд спросил:

— Тогда болезнь эта — твоих рук дело, о Ал-Лат?

И она ответила:

— Это моя месть тебе, и я удовлетворена. Пусть они теперь подрежут сухожилия верблюду и положат его в твою могилу.

Затем она ушла, и погасшая лампа вспыхнула снова еще более сильным и нежным светом, и Посланник пробормотал:

— Тем не менее, я благодарен Тебе, Ал-Лат, за этот дар.

Вскорости после этого он умер. Аиша вышла в соседнюю комнату, где другие жены и ученики ожидали с тяжелыми сердцами, и они начали глубоко скорбеть;

Но Аиша вытерла глаза и промолвила:

— Если здесь есть кто-то, кто поклоняется Посланнику, пусть горюет, ибо Махаунд мертв; но если здесь есть кто-то, кто поклоняется Богу, то пусть возрадуется, ибо Он, несомненно, жив {1661} .

На этом сновидение и закончилось.