Ничейная земля (СИ)

— Мишенька…

Мишка, вцепившись в меня, крикнул:

— Не трогайте меня, вы, проклятые зомби!.. — И опять забормотал жалобно: — Серый, спаси меня от них…

Он не отпустил меня. Как я ни пытался ему втолковать, что мне нужно домой, что я устал и хочу есть, что у меня ещё дела, он умолял меня остаться, вцепившись в меня. Ещё никогда я не видел его в таком плачевном состоянии, и всё это произвело на меня тяжёлое впечатление. Мне было и неприятно, и жаль его, а пуще того жаль его растерянных родителей. Мишкина мама — это худенькое существо с глазами-блюдцами — чуть не плакала, а отец хотя и старался внешне выглядеть сдержанно, но всё же не мог скрыть дрожи в руках, наливая мне чай. Мишкина мама вздохнула:

— Делать нечего… Оставайся ночевать, Серёжа.

Мне пришлось позвонить домой и предупредить, что я остаюсь у Мишки. Его родители гостеприимно и заботливо усадили меня ужинать, но я едва мог есть, слыша из комнаты Мишкин голос, звавший меня:

— Серый… Серый!

Я откликался:

— Я здесь, Мишка! Сейчас я приду, подожди.

Он затихал на минуту, а потом снова принимался жалобно меня звать. Я торопливо закончил с ужином и вернулся к Мишке, дожёвывая последний пирожок. Едва завидев меня, он схватил меня за рукав и притянул к себе.

— Не бросай меня, Серый, — зашептал он умоляюще. — Вокруг эти проклятые зомби.

— Но ведь я тоже зомби, — усмехнулся я.

Он замотал головой.

— Нет, ты не зомби. Ты — не один из них, Серый! Но будь осторожен, потому что они и тебя могут превратить в такого же, как они. Будь постоянно начеку, я прошу тебя!..

До часа ночи я провозился с ним, как с больным ребёнком. Я так и не смог втолковать ему, что его родители — никакие не зомби, поэтому я просто сидел с ним рядом и успокаивал его своим присутствием. Будучи не в силах переубедить его, я попытался подстроиться под него, оперируя теми же образами, в которых сейчас жило его воспалённое сознание.

— Мы на острове, Мишка, — сказал я. — Здесь мы в безопасности, сюда никакие зомби не доберутся.

Он неожиданно ухватился за эту идею.

— Да, это единственное безопасное место… — Вдруг его глаза засверкали, и он крепко, до боли сжал моё запястье. — Серый, я знаю, кто сделал всех зомби! Это он!

— Кто?

Мишка приблизил своё изувеченное лицо к моему и жарко зашептал мне в губы:

— Тот, кого все называют Аркадием Павловичем.

— Господи, Мишка, что ты говоришь! — вырвалось у меня.

Он схватил меня за плечи и, бешено сверкая глазами, заговорил:

— Серый, держись от него подальше! Не ходи к нему в дом, не ешь его пирожных, он заманит тебя в ловушку! Если уже не заманил. Ты уже у него на крючке! Он помогает школе, ты в этой школе работаешь… Тебя он ещё не успел превратить в зомби, поэтому он сейчас будет на тебя охотиться! Серый, ты просто представить не можешь, в какой ты опасности!

Я вздохнул.

— Но ты не бойся, я тебя ему не отдам. — Мишка обхватил рукой мою шею. — Мы ещё повоюем…

— Миш, война кончилась, — сказал я.

— Она всегда идёт, — возразил он убеждённо. — Это только затишье. Но война всегда идёт.

Он заснул только в начале второго ночи. После этого и я смог наконец отдохнуть на диванчике. Мишка стонал и ворочался во сне, бормотал какие-то бессмысленные обрывки слов, но я был так утомлён, что ничто не помешало мне заснуть.

Поднялся я в шесть: мне нужно было успеть забежать домой за книгами. Оказалось, Мишка уже встал: я встретился с ним на кухне. Он угрюмо пил крепкий чай, налитый ему отцом. Похоже, приступ безумия прошёл вместе с хмелем, потому что в Мишкиных глазах уже не было того жутковатого дикого блеска, он уже не шарахался от родителей и выглядел виноватым и устыжённым.

— Серый, извини, — сказал он мне. — Похоже, я вчера опять доставил тебе хлопот.

— Ладно уж, — усмехнулся я. — Но больше так не делай.

Следующие три дня мы с ним не виделись. О деньгах, которые мне предлагал Мишка, я как-то забыл и не вспоминал, пока они сами о себе не напомнили. Придя однажды вечером домой, усталый и голодный, я хотел сразу шмыгнуть на кухню, чтобы проверить, что мама приготовила на ужин, но прежде чем я успел это сделать, меня поразила необычная тишина: она почти ударила меня по ушам своей вакуумной пустотой. По вечерам отец обычно слушал радио или смотрел что-нибудь по телевизору, а сейчас ни радио, ни телевизора не было слышно. Озадаченный и даже слегка встревоженный, я переобулся и повесил куртку на крючок.

Сначала мне показалось, что на кухне за столом сидели не мама и отец, а их восковые копии. Однако, их глаза всё же обратились на меня, когда я вошёл.

— Что случилось? — спросил я.

— Приходил Миша, — сказала мама.

На столе лежала солидная пачка тысячных купюр.

— Он сказал, это тебе на лечение, — сказал отец.

— И вы взяли? — возмутился я.

Они смотрели на меня виноватыми глазами.

— Он не принял их обратно, — сказала мама. — Просто положил на стол, повернулся и ушёл.

— Сколько здесь? — спросил я.

— Мы ещё не считали. Даже не притрагивались.

Через двадцать минут я стучал в Мишкину дверь. Открыла его мама.

— Ой, Серёжа, а Миша опять куда-то пропал.

Я сунул ей пачку денег, предварительно завёрнутую мной в бумагу, и сказал:

— Когда вернётся, отдайте ему это.

Но на этом всё не кончилось. Уже на следующий вечер я застал у себя на кухне почти ту же самую картину: мама, отец и деньги. Пачка была даже в той самой бумаге, в которую я её вчера завернул.

— Миша опять принёс, — сказала мама. — Сказал, чтобы ты не обижал его.

Я поступил точно так же, как и прошлым вечером. А на следующий день, идя домой на обед, я столкнулся на улице у магазина с Мишкой. Он был в компании каких-то засаленных пропойц — невзрачных, чумазых, всклокоченных мужиков, по виду — отъявленных бражников и гуляк. Их было человек пять-шесть, и каждому из них Мишка купил бутылку. А они и радовались: привыкшие к дешёвому одеколону и другим спиртосодержащим жидкостям, не предназначенным для употребления внутрь, они в предвкушении любовались бутылками дорогой водки, которой их угощал Мишка. Они топтались вокруг своего благодетеля и, наверно, были готовы сделать для него всё, что бы он ни приказал.

— Айда гулять, братва! — крикнул он, и его неприглядная компания ответила нестройным хором хриплых голосов.

Увидев меня, он осклабился в улыбке, но глаза его вонзились в меня, как два холодных острых сверла. Я сказал:

— Миша, зачем ты так? Хоть маму пожалел бы.

Кто-то из его собутыльников крикнул мне:

— А ты иди отсюда, пока тебе твой галстучек не начистили!

Остальные захохотали, и Мишка к позору своему присоединился к общему смеху.

— Брезгуешь мной, да? — бросил он мне с издёвкой. — Тебе твой Аркадий Павлович и за маму, и за папу стал, да? Конечно, куда нам до него!

Бросив краткий взгляд на потрёпанную братию, которую собрал вокруг себя Мишка, я сказал негромко и спокойно:

— Миша, они тебе не компания.

— Почему это не компания? — усмехнулся Мишка. — Мне что ни человек, то компания. Они даже получше тебя будут!

— Тебе сказано — вали отсюда, хрен в галстуке! — заорали мне пьянчуги.

Один из них подступил ко мне и обеими руками толкнул меня в грудь, так что я отлетел на несколько шагов назад и налетел спиной на забор. Ударился я не слишком сильно, но у меня на миг перехватило дух. А в следующую секунду Мишка сгрёб толкнувшего меня мужичонку за его засаленную тужурку и отшвырнул так, что тот пролетел через всю улицу и с треском врезался в кусты сирени на противоположной стороне. Остальные испуганно и удивлённо попятились.

— Мишаня, ты чё?

Мишка побагровел от гнева, на шее и лбу у него вздулись вены, и его изуродованное лицо стало по-настоящему страшным. Замахнувшись, он рявкнул что было мочи:

— Пош-шли отсюда, пьянь поганая!

Одному он дал пинка под зад, другого отшвырнул за шиворот, третьего пихнул в спину, а остальные побоялись с ним связываться. Их как ветром сдуло: попрятав драгоценные бутылки за пазуху, они с удивительным проворством разбежались, про себя, по-видимому, удивляясь такой неожиданной смене Мишкиного настроения. Разогнав эту удалую компанию, пару секунд Мишка постоял молча, тяжко дыша и сжимая кулаки, потом повернулся и, не сказав мне ни слова, зашагал прочь. Больше он не пытался отдать мне эти деньги.