Советы по домоводству для наемного убийцы

Гудмундур высаживает жену возле телевизионной станции (ей предстоит записывать шоу), а мы едем дальше. Он приносит мне извинения за свою супругу:

— Я считаю, что женщина не должна работать вне дома, но она трудится на благо Господа, и это, мне кажется, другое дело.

— Она трудится в доме Божьем, — подсказываю я Френдли правильные слова.

Гудмундур хмыкает с довольным видом, после чего задает мне довольно коварный вопрос:

— А ваша жена? Тоже работа не дома?

Упс. У меня есть жена.

— Она-то? Нет, она… она больше по хозяйству. Я… меня это вполне устраивает.

— Я сильно огорчился, узнав про аварию.

Ха? Моя жена попала в автомобильную аварию? Надеюсь, она в порядке.

— Спасибо, — говорю с печальным взором, как какой-нибудь бездарный актер в бездарной рекламе.

— Вам ее, должно быть, сильно не хватает.

Упс, у меня уже нет жены. Это все равно что смотреть триллер с конца.

— Еще бы. Тяжело остаться одному.

— У вас с ней не было детей?

О-хо-хо. Ну и вопросики.

— Э… Нет, не думаю. — Блин. Надо ж такое сморозить. — То есть нет. С технической точки зрения. — Не спрашивайте меня, что я хотел этим сказать. Без понятия.

Он ведет машину молча. Не задавая больше вопросов. Мне становится не по себе. Может, он что-то заподозрил? Чтобы прервать молчание, я возвращаю его к началу разговора. Женщины и работа.

— Ну а Ганхолдер… Она работает в кафе?

Он делает гримасу, а тем временем мы проезжаем под оживленной эстакадой.

— Да. Я даю ей время. У нее есть время подумать. Когда мне было тридцать, я болтался на улице. Пьянствовал. Я не видел света в конце тоннеля. Когда вливается вино, выливаются мозги.

Я разглядываю его куда более пристально. Не такой уж святой, как выясняется.

Мы приезжаем в церковь его друга в близлежащем городке Коп-Вор. Внутри она больше похожа на зал для аэробики человеческих душ, чем на обычную церковь. В воздухе стоит запах пота. Имя друга на удивление короткое, зато труднопроизносимое. Пишется оно Þorður, а произносится Торчерили что-то в этом роде. Единственное, что делает современным этого круглолицего типа в круглых очках и с настоящей библейской бородой, так это длинные волосы бывшего хиппи, которые он зализывает назад с помощью благодатного геля. Чем-то он мне немного напоминает моего широкоскулого бородатого отца, упокой Господь его грешную душу. Гудмундур сообщает мне, что Торчер каждый день появляется в его программе. Оно и видно: говорит хиппарь громко и внятно, словно в камеру. И за все время нашего посещения ни разу не выпускает из рук Библию. Этим священным молотом он то и дело размахивает в воздухе, точно собираясь прибить на дверь церкви свой очередной аргумент. Взгляды у него весьма неортодоксальные, чтобы не сказать радикальные, а речь ярка и выразительна.

— Меня иногда спрашивают, надо ли пройти обрезание, чтобы попасть в рай. Я отвечаю „нет“. Речь идет о сердце, а не о гениталиях. Вопрос стоит так: готовы ли вы освободить сердце от крайней плоти и впустить в него свет единосущного Бога?

Глаза его горят яростью закоренелого гомофоба. Если заглянуть в них поглубже, то сквозь адское пламя можно разглядеть тощего гея, распятого на кресте и отчаянно распевающего „I Will Survive“. Отец Френдли подбрасывает в огонь немного хвороста, пользуясь тем, что Токсич вспомнил свою ночь с Андро.

— Среди нашей паствы в Вирджинии был один гей, — говорю. — Но после того, как я пинцетом вырвал у него кольцо из уха, гейстал о'кей.

Гудмундур смотрит на своего бородатого друга, как подросток, ждущий реакции взрослого. Торчер разражается дьявольским смехом, при этом комментируя мои слова на своем хорошем английском:

— Хе-хе. Так с ними и надо. Выжечь им клеймо на яйцах!

Папаша Френдли спешит развить его мысль:

— Или использовать их для тушения пожаров. Был у меня мальчик-алтарник, слишком уж голубоватый для своего возраста. Я решил преподать ему урок. Короче, он у меня тушил свечи. Ртом. А я приговаривал: „Лучше соси свет Божий, чем хер кромешный!“

Они переглядываются и вдруг покатываются со смеху, как двое постаревших членов студенческого братства, столкнувшихся в холле гостиницы через сорок лет после выпуска.

— Хер кромешный! Ха-ха-ха.

— Вчера отец Френдли очень хорошо выступил в нашем телешоу. Ты его видел? — спрашивает Гудмундур своего дружка.

— Видел. Бравый солдат армии Господней. — С этими словами Торчер кладет правую руку на мое плечо. Длань карающую.

Глава 10. Moja štikla

Идут дни. Я постепенно привыкаю к своему изгнанничеству. Все о'кей. Я привыкаю к тишине и постоянному свету, а также к стерильной чистоте в доме. Трудней привыкнуть к холоду. И это май! Причем они все время повторяют, какая нынче чудесная весна.

— Мы радуемся, если у нас десять градусов тепла, — объясняет мне Сикридер.

Бедняги. Я радуюсь, если мне удается продержаться десять минут при такой температуре.

Утром отец Френдли посещает церкви и благотворительные организации, где его принимают, как Папу Римского: поят кофеем с бисквитами, похваляются делами праведными — строительством детского сада в Кении, начальной школы в Индии. Все священники — мужчины, все волонтеры — женщины. В машине я высказываю Гудмундуру свои возражения:

— Столько женщин работает не дома. У меня это вызывает озабоченность, — говорю, пряча улыбку.

— Ничего страшного, им же не платят. — Он подмигивает мне с уморительной ужимкой.

Среди дня, пользуясь свободным временем, я фланирую в стиле ЗНД по улице Легавый гей [26], главной городской артерии, пялясь на женщин и глазея на витрины в отчаянной надежде наткнуться на пушку моей мечты. Я устремляюсь за своим грузным телом, которое влечет меня к подножию холма, на главную площадь, больше похожую на незадействованную автомобильную парковку. В милом и уютном книжном магазине по соседству можно купить „Короткоствольное оружие“, любимый журнал киллеров. „Смит и вессон“ выпустили новую модель пистолета. „Легок в руке, легко поражает цель“. Вот вам „оружие без комплексов“, о котором мы, мастера экзекуций, мечтали лет шестьсот. Я заматываю шарфик вокруг своего пасторского воротничка, прежде чем подойти с журнальчиком к кассиру. Очередная местная красотка, девушка третьего дня, протягивает мне чек. Общеизвестно, что самые красивые девушки живут в Хорватии, но Исландия к ней подобралась очень близко. Хотя эти сливочные блондинки радикально отличаются от наших темноволосых Ijepotice [27]. Как лебеди от ворон.

Я посматриваю на первых со скамейки на берегу большого пруда, что находится позади кафедрального собора и парламента. Гладь бороздят лебеди и утки. Великолепный пейзаж располагает к сигарете, но я не стану прерывать свое пятилетнее воздержание от табака, хотя предлог подходящий. Надо думать о здоровье. Вместо этого я читаю про новую фишку под названием УБП („убоина без пробоины“), возможную благодаря революционной пуле из „Орлиного глаза“ [28], „достаточно большой, чтобы мгновенно вырубить жертву, и при этом такой маленькой, что из раны вообще не вытекает кровь“. Только в самой богобоязненной стране мира могли пропустить подобную публикацию. Интересно, кто на этом безоружном острове покупает такой журнал? Я выбрасываю его в урну и захожу в „Кафе Париж“. Моя сливочная блондинка на месте. Я втягиваю живот и сажусь за ее столик.

Священник, озабоченный ее отношениями с отцом, спрашивает, вызывает ли он у нее раздражение.

— Моего папашу больше интересует Господь, чем собственные дети, — тут же окрысилась Ганхолдер в стиле уличной девки, ожесточенно протирая столик мокрой тряпкой. И вновь то, как она трясет головой, заставляет меня вспомнить про афроамериканских „сучек“.

— Все мы Божьи дети. Сыновья и дочери всеблагого отца, — резонерствую я в лучших традициях преподобного Френдли.