Вино одиночества

Вся столовая была заставлена цветами, большими букетами, которые присылали жене Кароля. С начала войны он очень разбогател, поэтому все старались подольститься к нему.

Садясь за стол, Белла взяла красную розу и прикрепила ее к бутоньерке Макса. Кружевной пеньюар распахнулся на ее красивой груди, она неторопливо поправила его.

Вслед за дворецким вошла служанка с серебряной супницей, украшенной гербом Безбородко, бокалы были из хрусталя баккара, с надколотыми краями, но всем было все равно, каждый чувствовал, что это богатство испарится, улетучится так же быстро, как и появилось.

Мадемуазель Роз наклонилась к Элен и тихонько спросила тревожным голосом:

— Ты читала газеты?

— Да, все по-прежнему, — грустно ответила Элен, — наши не продвинулись ни на йоту...

— Вы не понимаете, война — это наша огромная удача. Сегодня вы играете бумагами, которые завтра будут стоить дороже, — сказал Сливкер, протягивая руку к пахучим маленьким темно-красным розам, украшавшим стол. — Во время войны выгодно иметь оружие, боеприпасы, артиллерийские орудия, пушки, не говоря уже о том, что это наш патриотический долг.

Шестов небрежно бросил резким и властным голосом:

— А если война через месяц кончится?.. Мы останемся с целым арсеналом на руках...

— Если бы речь шла только о завтрашнем дне, — смеясь, ответил Сливкер, отодвигая пустую тарелку.

Сын министра с аристократическим презрением глядел на него сквозь монокль, который он только что вынул из кармана, неспешно и нежно, как цветок, покрутил, затем, сморщившись всем лицом, вставил в глазницу. Он наклонился к Белле и любезно произнес по-французски:

— Наш разговор не слишком интересен для мадам.

— Она уже привыкла, — сказал Сливкер.

— Торговать оружием — не самое умное занятие, — вмешался Кароль. — Это может заинтересовать Министерство обороны. Нет, нужно торговать обмундированием для солдат, сапогами, продуктами...

Дворецкий подал заливную осетрину, разложенную на травах с вкраплениями золотистых яиц «мимоза», а следом за ней серебряную соусницу с выгравированными на ней волынками и пастушками.

Несколько минут все ели в тишине. Но, подняв голову от тарелки, Элен вновь услышала:

— ...Насчет пушек... В Испании остались пушки тысяча восемьсот шестидесятого года, однако еще в отличном состоянии. По-видимому, они стреляют даже лучше наших.

Это сказал Сливкер, расправившись с рыбой двумя взмахами вилки и схватив бокал вина, что стоял рядом. К рыбе у Каролей подавали сладкий барзак [10]. Сделав глоток, он брезгливо сморщился. Сливкер всегда был мрачен, не курил, не интересовался женщинами, не прикасался ни к картам, ни к свиной отбивной, если только обстоятельства не вынуждали его сидеть в компании членов правительства, которые могли вести деловые разговоры только за накрытым столом или в ресторане с цыганской музыкой.

«Живи с собаками, но не живи, как собака, — говорил он Каролю, который любил игру не меньше, чем вино и женщин. — Они погубят тебя».

— Блестящее дело, солидное... — подвел он итог. — Могу рассказать о нем подробнее, если вас это интересует... Замечательные пушки, — говорил он с присущим ему напором, расхваливая эти загадочные пушки так, будто продавал чулки в лавке.

— Но позвольте, они ведь тысяча восемьсот шестидесятого года!

— Да почему же вы полагаете, что они хуже сегодняшних? Думаете, что мы с вами умнее наших отцов?.. Почему?.. Какие у вас на то основания?..

— Позвольте, — повторил Шестов, с легкой усмешкой взяв бокал, он медленно отпил вина и, поджав губы, презрительно посмотрел на него, — вы...

— Нет, это вы позвольте!.. У каждого свои компетенции, не стоит их путать... В конце концов, не мне судить, плохие эти пушки или хорошие. Я не инженер. Я не артиллерист. Я спекулянт, деловой человек. Такова моя роль, — сказал он, отворачиваясь от Шестова, чтобы взять кусок куропатки в сливочном соусе, которую ему предложили, и, понюхав салат, отказался, поскольку зелень показалась ему несвежей. — Иду я в военное министерство, говорю: «Вот мне предлагают то-то и то-то. Вам это нужно? Решайте сами, подходит вам этот товар или нет». Вы думаете, что я не беру на себя никакой ответственности? Вам подходит? Тогда столько-то. Не подходит? Тогда до свидания. Само собой, нужно, чтобы они поняли... чтобы все, — подчеркнул он, с иронией проницательно глядя на Шестова, — чтобы каждый понял свою выгоду.

— Выгоду России, — строго сказал Шестов и властно посмотрел на присутствующих, будто хотел напомнить, что он единственный здесь представитель правительства и он один имеет право лезть к ним в душу как государственное лицо.

Тут же последовал ответ:

— Разумеется. Кстати, кто читал газеты?

— Принесите их, — сказала Белла прислуге.

Газеты стали передавать по кругу, пробегая глазами заголовки и тщательно изучая только сведения о бирже; гости нетерпеливо мяли страницы и бросали на пол, а служанка собирала скомканную бумагу позолоченной лопаткой на позолоченный поднос с гербом графов Печерских.

— Ничего особенного. Еще одна столетняя война, — сказал Макс. Он томно и страстно посмотрел на Беллу. — Как чудесно пахнут эти розы...

— Это ваши, — с улыбкой ответила она, указывая на распускающиеся цветы в маленькой серебряной корзине тонкой работы.

Шестов сказал:

— Относительно пушек я не разделяю вашего мнения, друг мой... — он сделал паузу, притворившись, что позабыл имя, — э... Соломон Соломонович.

Сливкер почувствовал намек, но только пожал плечами, мол: «Да называй меня хоть свиньей, если тебе так угодно, главное, делай, что тебе говорят».

Он добродушно поправил его:

— Аркадьевич, друг мой, Аркадьевич, впрочем, это не имеет никакого значения... Итак, о чем вы говорили?..

— О ваших пушках. Вы не думаете, что они пригодятся для иных целей? Мне кажется, можно неплохо подзаработать, сдав их на металлолом... Я, конечно, точно не знаю, но, по-моему, сейчас повсюду дефицит металлолома...

Сливкер вздохнул. Он долго выбирал спаржу, поэтому ответил не сразу:

— Вы хотите поговорить об этом с вашим отцом?

— Боже мой... это совершенно ни к чему не обязывает... Разумеется, он не станет покупать кота в мешке...

— Но он не единственный член комиссии...

— Ну, остальных можно убедить.

— Взятками, — сказал Кароль. Он предпочитал называть вещи своими именами.

— Увы!..

— Несчастная страна, — сказал Сливкер, который добился, чего хотел, и уже мог позволить себе польстить Шестову.

— Поскольку это высокопатриотическое дело, в этом только полбеды, но если бы вы знали... Однако я не могу выдавать секретов богов, — ответил Шестов.

Кароль сказал:

— Я знаю дело понаваристее ваших испанских пушек. Конфискованный у австрийской компании в начале войны завод, вполне пригодный для дальнейшего использования. Я слышал о нем из надежного источника. Нужно купить пакет акций, сегодня они стоят пять рублей, через два месяца будут стоить пятьсот. Честно говоря, я не понимаю, почему мы не занимаемся безопасными делами.

— Потому что, начиная дело, мы никогда не знаем, будет оно безопасным или нет.

— Ваше дело с лепешками для солдат — прекрасное тому доказательство, — с ухмылкой произнес Кароль.

— Почему же?

— Да вы нам прожужжали о нем все уши за полгода. А в результате — килограммы заплесневелого хлеба.

— Мука была первого сорта, — задетый, по всей видимости, за живое, отвечал Сливкер, — я договорился с лучшими мукомолами. Беда в том, что мы решили построить пекарни, чтобы сократить расходы, но, поскольку никто не знал, какие для этого требовались печи, хлеб не пропекся и заплесневел.

— А солдаты помирали от дизентерии, — добавил Шестов.

— Вы и вправду так думаете?.. Товар просто не приняли — вот и все дела. Очень жаль, но хлеб пришлось выбросить. Я сам потребовал этого у человека, который отвечал за сделку. На моей совести нет ни единой смерти, — сказал Сливкер.