Москва тюремная

Прокурору города Москвы. От Захарова Павла Васильевича.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу больше не считать меня вором в законе. Поскольку в 1958 году был коронован неправильно. С нарушением воровских законов и традиций.

Сам Захаров горячо опровергал подлинность этого заявления. Но делал он это исключительно через адвокатов, а им, по вполне понятным причинам, не давали слова в газетах, объявивших Цируля «прошляком».

Кое-кто из братвы, может быть, и поверил — сила печатного слова в России известна всем и каждому. Но, конечно, поверили далеко не все.

ИЗ МАГНИТОФОННОЙ ЗАПИСИ ЧАСТНОЙ БЕСЕДЫ С Н., ОСОБО ОПАСНЫМ РЕЦИДИВИСТОМ, РАБОТАВШИМ В 70-Х ГОДАХ В БРИГАДЕ «ЛОМЩИКОВ», ПОДКОНТРОЛЬНОЙ П. ЗАХАРОВУ

(по просьбе собеседника авторы не называют его фамилию)

— Да ты чо, какой прокурор! Я как узнал, что Паша в прошляки записался, так чуть не ох... л! Да не мог он такого написать — и все, кто его знали, тебе то же самое скажут...

(... )

Как?

Да уж ясно, как...

Ломка началась, ему баян (ШПРИЦ. — Авт.) с веществом (НАРКОТИКОМ. — Авт.) показали и лист бумаги с карандашом сунули: пиши, мол.

А может быть, и мусора без его ведома нарисовали, чтобы перед братвой офоршмачить (ДИСКРЕДИТИРОВАТЬ. — Авт.), а потом типа как шантажировать.

Вон, чичики авизо или как их там пачками подделывали. Так что, калиграфисты из мусорни Пашин почерк не могли повторить?

(ПУБЛИКУЕТСЯ     С     СОБЛЮДЕНИЕМ     РЕЧЕВЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ

СОБЕСЕДНИКА.)

Пребывание в лефортовской тюрьме стало в биографии Цируля самой черной страницей. И не только потому, что в фээсбэшном СИЗО не было «тусовки», общения пусть даже заочного: посредством «Фан Фаныча» (перестукивания по трубам), перекрикивания, бесед на самой «хате». Путь для наркотиков в этот следственный изолятор был полностью перекрыт, и Захаров, зашедший в своем прямолинейном движении слишком далеко, неожиданно ощутил себя словно парящим в пространстве

—

как человек, сорвавшийся в пропасть.

А ощутив себя таковым, понял: это конец.

Правда, он еще пытался что-то изменить, он еще думал о тех, кто остался на воле.

В доме, расположенном неподалеку от захаровского коттеджа, братва хранила целый склад оружия: огнемет «Шмель», один автомат Калашникова и два «кипариса», ящик ручных гранат. Сразу же после ареста пахана один из его приближенных вывез все это в неизвестном направлении. Захаров узнал об этом еще в Бутырке, а узнав, отправил на волю грозную «маляву»:

Какое имел право брать железки без спроса? Когда я тебе велел без спроса брать эти сурьезные вещи, а? А потом люди должны думать, что ты испачкал их вафлей?

(ЭТА  И ВСЕ ПОСЛЕДУЮЩИЕ «МАЛЯВЫ»  ПАВЛА ЗАХАРОВА

ПУБЛИКУЮТСЯ С СОБЛЮДЕНИЕМ ОРФОГРАФИИ, ПУНКТУАЦИИ И СИНТАКСИСА ОРИГИНАЛА. — Авт.)

Правда, в какой-то момент забрезжила надежда. С воли сообщали, что за пахана хлопочут, что будто бы какие-то влиятельные чиновники обещают освободить арестанта под подписку о невыезде за взятку в сто пятьдесят тысяч долларов. В очередной «маляве» арестант сообщал:

Они эти мусора здесь богу молятся и рады, чтоб увидеть твоего Василича, что б потом сказать я мол самого Пашу видел. А ты дай лавэ, необыщут. Да меня и так не один х... недотронется и не додумается обшмонать.

Пистолет «ТТ», «найденный» при обыске на Петровке, предполагалось взвалить на Игоря Кутьина — телохранителя и порученца Захарова. Верной жене Розе ушла такая инструкция:

... надо срочно послать Игорька в прокуратуру, но обязательно с адвокатом и пусть грузится. Пусть скажет что «ТТ» он купил на рынке на Дмитровском шоссе у молодых ребят за 500, а купил после того, как в доме взорвали взрывчатку.

Далее на четырех страницах подробно описывалось, как должен «грузиться» телохранитель: перечислялись люди, которые действительно видели «ТТ» у Кутьина, давались рекомендации, как себя вести...

Но вскоре до Паши дошло очевидное: его пребывание за решеткой было выгодно всем. И следственному комитету, который продолжал деятельно раскручивать «смотрящего «общероссийского воровского общака». И РУОПу, которому старый жулик доставил столько головной боли. И столичным беспредельщикам, руки которых после водворения Цируля на тюремные шконки оказались развязанными. И, естественно, тем, кто сделал его в глазах криминального и ментовского мира «смотрящим». И даже шакалам из оперчасти — видимо, менты, решив обобрать богатенького арестанта до последнего, заряжали за свои тайные услуги столь фантастические цены, от которых даже авторитетный вор пришел в ужас...

За посредничество в передаче подследственному рации и мобильного телефона некий майор сперва зарядил десять тысяч долларов. По мнению арестанта, тариф на такую

услугу не превышал тысячи, однако уже через два дня алчный милиционер переиграл условия: теперь он хотел тридцать тысяч долларов и новый автомобиль «БМВ». Жулика душило негодование — в очередной «маляве» он написал Розе:

Хоть рубль дашь без меня, я отрублу тебе руки. Я е...л свою свободу. Мама, я заклинаю тебя и твое здоровье, скажи, непослушают убью всех.

Твой П.

А черный омут безумия уже захлестывал Цируля с головой — крутил, вертел в кипящем жерле воронки, бросая из стороны в сторону. Он уже с трудом понимал, где он находится и почему его, старого уважаемого человека, так долго не выпускают на свежий воздух.

Он стал агрессивен и зол. Он поменял восемнадцать адвокатов. Как правило, защитники не держались у него больше нескольких недель: Цируль подозревал, что все они переодетые адвокатами мусора. Он бросался на вертухаев, обзывая охранников самыми нехорошими словами, но те лишь понимающе крутили пальцем у виска — мол, старый псих, что с него взять...

В один из редких моментов просветления арестант с удивлением узнал, что в камере напротив содержится Алексей Ильюшенко — бывший и. о. Генерального прокурора, обвиняемый в коррупции. Редкое соседство с опальным чиновником, пользующимся у блатных куда горшей репутацией, чем даже «главмусор», министр внутренних дел, необычайно воодушевило именитого вора в законе. Каждый день он подходил к двери и, сложив руки рупором, посылал соседу замысловатые матерные приветствия и пожелания. Перспективы, предрекаемые бывшему и. о. Генпрокурора, были настолько ужасны, что тот и не думал отвечать.

Павел Васильевич Захаров умирал долго и мучительно. Умирал он в полном рассудке, и это было страшней всего. В одной из последних «маляв» он вспоминал уже покойных друзей — законников Рафаила Багдасаряна, Николая Сатина и, предчувствуя свою смерть, писал на волю:

Клянусь, нехватает даже никаких нервов, вспомнил Рафика Сво, Бархошку, видно моя очередь настала...

О последних лефортовских днях Цируля известно мало. Рассказывают, что незадолго до смерти он признался на одном из допросов:

— Я вот часто свою бабушку вспоминаю, у которой в бараке хлебные карточки таскал. Негодяем я был, вот что. Так что поделом мне. В жизни-то все засчитывается, все помнится: у господа бога своя двойная бухгалтерия есть... Пацаненком сопливым крылья у бабочки оторвешь — и это тебе вспомнится и зачтется...

Законный вор Павел Васильевич Захаров скончался 22 января 1997 года в одиночной камере следственного изолятора ФСБ Лефортово. Он до конца пронес свой нелегкий крест честного жулика, до конца сыграл роль якобы «смотрящего» «общероссийского воровского общака», которого, собственно, никогда и не было.