Лучшая страна в мире

Я расплачиваюсь за машину, пятьсот крон отдаю в качестве штрафа за нарушение правил парковки, тысячу пятьсот за эвакуацию машины, по сто крон за каждые сутки, которые она здесь простояла, а таких суток должно было набежать немало, так и оказалось. В сумме получилось больше трех тысяч крон. Выброшенные деньги. Мои кровные денежки. Остается только надеяться, что коммуна истратит их на что-то полезное. Это единственное утешение. Будь моя воля, я бы, не отходя от кассы, пометил эти денежки, чтобы знали, на что их направить. На что-нибудь хорошее. На полезное дело. Но я уверен, что все они утекут в большую воронку, их смоет водой, какой-нибудь нечестный коммунальный служащий совершит растрату и часть из них украдет. В нас живет наивная вера, что всех преступников и мошенников, нарушивших закон, обязательно поймает полиция. Мы верим, что справедливость восторжествует и длинная рука закона схватит нарушителя, что грешника еще при жизни постигнет наказание. Но это не так. Большинство грешников всю жизнь остаются безнаказанными. Я получаю жетон, получаю квитанцию, это мой последний шанс что-нибудь ей сказать. У меня такое впечатление, что она только и ждет, чтобы я что-нибудь сказал, но о чем мне говорить, что тут скажешь? Наверное, надо сказать что-то совсем-совсем незначительное, и этого будет достаточно, я знаю по чужому опыту, что так иногда бывает, но я не в силах заговорить об этих незначительных вещах, потому что я закомплексованный человек, и я уже получил свой жетон, и ситуация требует, чтобы я сказал «спасибо» и ушел, а я во многом такой человек, который всегда делает то, чего требует данная ситуации, и редко что-нибудь такое, чего она не требует, но что могло бы повернуть мою жизнь и направить ее по другому пути, и я бы себя не узнал; новый путь, я думаю о новых путях, и думаю в стихах, что вот однажды я проснусь и, новой волной подхвачен, помчусь, и все это очень странно и очень на меня не похоже. Вот уж действительно, меньше всего я мечтаю о новых путях, сказал бы я, если бы меня кто-нибудь спросил. Новый путь — это вода. Однако эта мысль откуда-то появилась и не уходила. Итак, я подумал о новых путях, а теперь пора уходить. «Большущее тебе спасибо!» — произношу я. Она кивает и отвечает: «Тебе спасибо! — а потом прибавляет: — Езди поосторожней!» Она сказала, чтобы я ездил поосторожней; я вышел, и вот я за порогом. Спускаюсь с крыльца на двор. В руке жетон и квитанция. Ну вот, все дела сделаны, и можно идти, но ведь она мне сказала, чтобы я ездил поосторожней. Интересно, она всем это говорит? — спрашиваю я себя. Весьма вероятно, что да. А вдруг все-таки нет? Если нет, то, значит, между нами возник контакт, контакт установлен, а я упустил поезд. Это значит, что я вел себя как болван, стоял и смотрел, как поезд уходит, смотрел на открытую дверь и чуть было уже не поставил ногу на ступеньку, но затем отдернул ногу и упустил поезд. Какой же я чертов болван! Я — болван. Одинокий болван.

Но вот стоит моя машина, и атлас дорог лежит на том самом месте, где я его оставил, на пассажирском сиденье, раскрытый на странице с Фрогнер-парком, похожим по очертаниям на африканскую страну с произвольно проведенными границами. Я сую жетон в щель автомата, шлагбаум поднимается, и я еду домой. Я собирался куда-нибудь прокатиться, хорошенько прокатиться на машине, я — хороший водитель, и мне хорошо думается во время езды, и я собирался поехать куда-нибудь подальше, покататься подольше и как следует подумать о Финляндии, но то, что случилось в павильоне при штрафной автомобильной стоянке, отбило у меня всякую охоту кататься. Я отправляюсь домой и ставлю машину на то самое место, где она стояла перед тем, как ее оттуда забрали, потому что это надежное место и улица уже вымыта и подметена, и машина может спокойно стоять там еще год, так как улица вымыта и подметена, а семнадцатое мая пускай себе приходит со всеми парадами, национальными костюмами и эмоциями, меня это не касается, я все равно не буду участвовать, теперь мое дело — Финляндия, надо отрабатывать деньги, так я думаю. Финляндия — демократическая страна, пишу я. Современная демократическая страна. Это всегда хорошо звучит. Людей так и тянет посетить демократическую страну, которая покрыта сплошной сетью мобильной телефонной связи. Так я и пишу: Финляндия — современная демократическая страна, где мобильная связь обеспечена на всей территории. В Финляндию можно ехать со своим мобильником и спокойно продолжать посылать оттуда текстовые сообщения, разговаривать по телефону и все такое прочее. Эта информация в первую очередь рассчитана на семьи, в которых есть подростки, отмечаю я про себя. Когда подростки услышат, что в Финляндии здорово действует мобильная связь, что она, можно сказать, родина мобильного телефона, они начнут приставать к родителям, чтобы те взяли их с собой. Подростки могут ехать на заднем сиденье и рассылать текстовые сообщения своим друзьям, которые остались в Норвегии или отправились отдыхать в другие современные демократические страны, они могут поддерживать процесс коммуникации с помощью кратких текстовых сообщений — способом, который энергично осваивается только молодежью да кучкой фольклористов, это свой особый мир, тут главное — постоянно поддерживать коммуникацию, не прерывая ее даже на лето, и Финляндия — это идеальная страна для того, кто во время путешествия хочет посылать текстовые сообщения, пишу я дальше. А если уж тебя интересует эта область, можно посетить Нокию. Нокия — это город, так мне кажется и так я пишу. Нокия — это город, во всяком случае это населенный пункт с чрезвычайно высоким, прямо-таки кипучим, уровнем деловой активности; в то время как другие производители мобильных телефонов переживают спад, Нокия отлично держится на плаву, она лидирует, она абсолютный лидер в гонке, кроме мобильных телефонов там изготавливают автомобильные покрышки и резиновые сапоги и, наверное, еще всякие другие вещи, и все эти вещи можно купить, пишу я в брошюре, и это еще одна приманка для подростков — вещи, которые можно купить. Нокия стоит того, чтобы ее посетить, пишу я и иду спать. Я лег и хочу уснуть, но никак не засыпаю, потому что не могу прогнать мысли о том, как молодая женщина из павильона на штрафной площадке просила меня ездить осторожно. Я не сплю и думаю, как же я ехал из Согна домой. Был ли я на этот раз чуть осторожнее, чем обычно? Я всегда езжу осторожно, но сегодня, как мне кажется, я ехал еще осторожнее, чем всегда; между прочим, я пропустил всех, пережидая на развязке около Бислета [8], я стоял и не трогался, хотя была моя очередь, и почему же я так поступил? Потому что она меня попросила, потому что я воспринял ее слова как заботу, как страх за меня, если я пострадаю по собственной неосторожности? Кто-то попросил меня быть осторожным, а я не припомню, чтобы раньше кто-нибудь обращался ко мне с такими просьбами; с противоположными, правда, тоже никто не обращался, чего не было — того не было, никто не высказывал пожелания, чтобы я ездил неосторожно, но то, что она так сказала, было все-таки очень приятно и мило, и я действительно ехал на этот раз с особенной осторожностью, а теперь пот никак не могу отмахнуться от этой мысли. Я истаю и одеваюсь, хотя уже наступила ночь. Обыкновенно я никогда не вставал и не одевался среди ночи. Что это я? Такого со мной не бывало. Это текучий поступок, но я все равно это делаю. Что-то не получается у меня этой ночью быть таким, как всегда. И вот я лежу среди леса, в лесочке возле компостного поля в Согне. Внизу видна коммунальная штрафная площадка для автомобилей. Мне хорошо видно всех, кто приходит и уходит, площадка работает круглые сутки и прекрасно освещена, поэтому видно все, что там делается. Я лежу в спальном мешке, дышу компостным запахом, ветер дует со стороны компостного поля, донося густой запах перегноя, садового мусора в различных стадиях гниения; пахнет хорошо, и я едва смею подумать о том, что же я делаю. Это иррационально. Это противно многому из того, что входит в мои каждодневные привычки, но сейчас ночь, а не день, и в эту ночь я стал немножко другим, потому что кто-то попросил меня ездить осторожно. Я сам себе не смею признаваться, но, кажется, дело обстоит таким образом, что я нарочно припарковал машину с нарушением правил. Я долго кружил, пока не нашел улицу, которую коммунальщики собираются мыть, там я оставил машину, а сам торопливо удрал. Осталось недолго ждать, когда ее привезут, думаю я. Наверное, ее уже забрали со стоянки, потому что она стояла очень неудобно и мешала уборочным машинам. Наверное, они только покачали головами, глядя на то, как я удирал, они кричали мне вслед, но я точно оглох и сделал вид, что не слышу, а сам припустил от них, как мальчишка. А вот и моя машина, приехала на платформе, которая забирает брошенные автомобили. Я вижу, как шофер заезжает на стоянку и сгружает ее, затем он идет в дом и сообщает дежурным номер; не ей, я проверял; я вижу тех, кто сидит в доме; она, наверное, придет утром, думаю я; я надеюсь, что она придет; у них, вероятно, есть твердый график, и тот, кто работал с утра, не работает вечером или ночью; значит, она придет утром, говорю я себе, и тогда я спущусь вниз и выкуплю свою машину, и буду вести себя понапористей, чем в прошлый раз. Я сам не совсем понимаю, чего добиваюсь, но какая-то цель у меня есть; я должен, по крайней мере, выяснить, серьезно ли она говорила, когда просила меня быть поосторожнее, или сказала это просто так, как все мы чуть не каждый день говорим разные вещи не от сердца, а только потому, что так принято говорить, чтобы поддержать процесс коммуникации, его ведь необходимо поддерживать во что бы то ни стало, любой ценой, ведь, если он остановится, все растечется и поплывет, и наша жизнь будет размыта водой, вода источит ее, пока она не станет плоской, как лепешка, сойдет на нет, остановится в нулевом времени.