Любовь заказывали? (сборник)

– Спасибо, утешил, – хмыкнул Иван. – Вот что, – принял он вдруг быстрое решение. – Иди ко мне на работу. Пока – наемником. А если дело пойдет – получишь долю. Я открываю сейчас новый пункт в Синдеевке…

– Где-е-е?! – чуть не заорал Глеб. – Я ж туда еду!

Теперь настала очередь удивляться новоявленному работодателю. Может, и в самом деле Глеба ему послали небеса?

Лишь на миг омрачилась радостная Ванькина физиономия.

– Слушай, фрукт столичный, – вдруг сказал он. – Ты только девицу одну там, в Синдеевке, не соблазняй, ладно?

– Тогда хоть имя назови, – благодушно ответил Железнов.

– Я серьезно говорю, не трогай, – уже совсем не по-доброму сказал Иван.

– Твоя зазноба, что ли? – не особо испугавшись, спросил Глеб.

– Нет, – как-то неохотно ответил Еремеичев. – Скорее чокнутая слегка. Мать Тереза, едри ее…

– Местного розлива, – пробормотал Глеб. Он незаметно набрался, а еще предстояло проехать с полста километров. Правда, Еремеичев уже дал ему пару телефонов – если возникнут проблемы с ГАИ.

– Не местного, – сказал Иван. – Московского. Приехала три года назад. Детей больных растит в детдоме. Ненормальных.

– В Синдеевке – детдом? – удивился Глеб.

– Она и организовала. Нашла меценатов, набрала денег. Связи у нее дальние. Меня вот тоже поддаивает. Детдом как игрушка. А сама тоже чокнутая, – вдруг прорвалось у Ивана.

– Чем же она чокнутая? – заинтересовался Глеб.

– Головой, – ответил Еремеичев. – Уехать из Москвы, от папы с мамой, от денег – и отдать жизнь дебилам…

– Если она такая дура, чего ты за нее переживаешь?

– Майка не дура, – вдруг глубоко вздохнул Иван. – Я ей даже в чем-то завидую…

Так в жизни Глеба Железнова впервые промелькнуло немодное ныне имя Майя.

11

Последние полсотни верст до Синдеевки Железнов добирался долго – больше месяца.

Застрял у Ивана. Тот начинал диверсификацию своего уже не такого малого предприятия. Хотел уйти от сезонности: грибы и ягоды, к сожалению, зимой не произрастали. Но поскольку лето было близко и пропускать сезон было категорически нельзя, Иван, быстро оценив нового сотрудника, поставил его на предварительную организацию колбасных мини-цехов: анализ оборудования, поставщиков, условий, договора кредитования и тому подобное, мало радующее, но необходимое. Сам же занялся более насущными делами – подготовкой к стремительно приближающемуся летнему сезону.

Короче, в родную деревню Глеб приехал – уже снега не было. И джипа не было тоже. Рассудительный Иван помог продать заморскую, хотя и собранную в Калининграде, игрушку, обменяв ее на гораздо менее удобный, но гораздо более практичный в синдеевских условиях «уазик».

Въехал он в родные пенаты не один. В неудобном салоне трясучего «козла» – Глеб полдороги мысленно проматерился, оценивая комфортабельность своего нового средства передвижения, – сидела девушка Майя, про которую он столько слышал, но увидел впервые лишь сегодня, в Ванькином кабинете.

Глеб еще раз искоса посмотрел на нее.

Нет, ничего особенного.

Волосы цвета соломы. Кожа бледная, хоть и слегка обветренная – даме на свежем воздухе приходится бывать довольно часто. Одета неброско, как эмансипированные московские студентки: джинсы, куртка. На голове – дань местному климату – вязаная шапка, несмотря на почти летние пейзажи за окном.

Глеб ее и на ходу наблюдал. Фигура хорошая, ничего не скажешь. Все выразительно. Где надо – выделяется, где не надо – подобрано. Но как бы это сказать… Задумался Глеб, сам для себя подбирая слова для выражения первого впечатления…

Наконец нашел.

Дамочка не делает ничего, чтобы понравиться представителям противоположного пола. Вот в чем дело. А это, по мнению Глеба, не есть хорошо. Ибо может свидетельствовать о неких новомодных отклонениях. А если даже не отклонениях, то об отсутствии природной женственности, без которой у женщины остаются лишь чисто внешние женские черты. Конечно, Глебу приходилось иметь дело и с такими. После некоторого количества спиртного или после трехмесячного воздержания – было у него такое однажды на лесоводческой практике – и подобная неженственная женщина прошла на ура. И даже неоднократно.

Но наутро Глеб тогда поспешил с ней побыстрее расстаться. Сама мысль о длительных отношениях с особой, не заточенной на противоположный пол, была ему противна.

Впрочем, нет, остановил себя Глеб. Это уж слишком.

Майя вовсе не напоминала ту бабищу, ублажившую его – прямо в темном общежитском коридоре – после длительного таежного воздержания. С грубыми руками, обветренным лицом – работала на стройке, – а главное, с полным равнодушием к тому, что столь занимало в ту минуту Глеба.

Просто Глеб за последние годы привык к другому. Томка была абсолютной женщиной. Абсолютной. Ласковой, как кошка. Умевшей так пройтись, так повернуться, что греховные мысли возникали сами собой, причем – незамедлительно.

«И не только у меня», – пришла тут же мысль. И хотя время притупило, размазало его боль, все равно она настигла, уколола. Лицо Железнова непроизвольно скривилось, он еле удержал стон.

– Что с вами? – развернувшись к нему, спросила сидевшая на пассажирском месте Майя.

– Ничего, – ответил Глеб, в душе ругая себя за то, что оказался застигнут врасплох. И еще отметил, что в Майе все-таки есть одна женская деталь, которую не приобретешь ни в какой новомодной клинике. Глаза у нее и в самом деле как небо – такие же голубые и такие же огромные.

«Что с вами?» – спросила она издавшего непонятный звук водителя. Другая тоже могла бы спросить. Но вряд ли смогла бы сымитировать такое искреннее волнение по поводу проблем малознакомого мужика.

Эта – не имитировала. Эту – действительно волновало. «Точно, мать Тереза», – вспомнил Железнов Ванькино выражение.

Они проехали вместе больше часа – Глеб забрал даму прямо из кабинета Еремеичева, – однако толком так и не пообщались. Не то чтобы она его заинтересовала – но Железнов не привык, чтобы на него настолько не обращали внимания. Даже какой-то неспортивный азарт, несмотря на все предупреждения Еремеичева (а может, благодаря им?), появился.

Ладно, не последний раз встречаются – Глеб собирался восстановить родительский дом и некоторое время жить здесь, в Синдеевке.

Он подвез даму к свежепокрашенному одноэтажному строению – детдому. Раньше этого здания в деревне не было. Теперь – появилось. Не самое шикарное – в Синдеевке построились несколько екатеринбургских богачей, – но вполне достойное.

На скамеечке у мощных, из доски-сороковки, ворот сидела пожилая женщина, видимо, няня. И стояли двое детей, скорее даже подростков.

Увидев выходящую из машины Майю, подростки – девица и парень – неуклюже бросились к ней, издавая радостные звуки. Их руки и ноги двигались нескоординированно, отчего дети напоминали двух крупных медвежат. Раскрытые рты были радостно растянуты, но слова образовывались медленно, с трудом. И еще более сложно связывались во фразы.

Глеб теперь рассмотрел их глаза.

Его передернуло от неожиданности.

Можно как угодно нарядить дауна. Можно увешать его золотом и усадить в лимузин. Можно – одеть в смокинг и бабочку. Все равно глаза – выдадут.

Только улыбки на их лицах были настоящие, без дефектов.

Троица обнялась и несколько секунд стояла неподвижно.

А Глеба вдруг снова проняло: столько счастья на лицах он давненько уже не видывал.

Его самого уж точно вот так никто не встретит. Даже самый последний даун…

12

Не прошло и месяца, как Федя и Марина – так звали подростков – столь же радостно встречали и Глеба. Они вообще были очень дружелюбны, эти ребята, которых мать-природа безо всякой их просьбы «наградила» лишней, сорок седьмой, хромосомой.