Один из нас. Вояж, вояж

Стены я оставил в том же виде, в каком они были при заселении, нетронутыми и чистыми, ни единой фотографии, картинки или безделушки — ничего не повесил. Я отказываюсь выбирать какой-либо образ, пусть даже временный, какой-либо предмет, чтобы украсить стены. А еще мне не нравится делать дырки.

С появлением чемодана сразу все изменилось, в доме добавилось цвета, возникло ощущение отъезда. Он стоит в спальне у стены, и это доставляет мне удовольствие, ободряет. Это еще не билет на самолет, но уже близко. Я любуюсь им, лежа в постели, и представляю, как отправлюсь с ним в путешествие: давай, Патрик, ты на правильном пути! Чувствую прилив радости, почти возбуждение. Так проходит вторая половина дня. В шесть часов я неспешно начинаю собираться, мыслями все еще где-то далеко, уже почти в пути.

Тем вечером, в прошлую субботу, у меня было на редкость игривое настроение. Мои призывы: «Делайте ваши ставки, дамы и господа! Ставок больше нет!» — звучали радостно, оптимистично и даже как-то слегка шаловливо. Я работаю крупье в казино городка Люксюр-Мэр. Маленькое курортное казино, куда ходят пенсионеры да по выходным парочки отдыхающих. Работаю я здесь — шутка ли! — вот уже семь лет. Время летит.

Я записался на прием к врачу, чтобы проконсультироваться. Я редко к нему хожу: особых проблем со здоровьем у меня нет. Прошлой зимой переболел ангиной.

Г-н Христофилос по происхождению грек. Мужчина коренастый, мощный, с густой растительностью и удивительно высоким голосом. «Здравствуйте, доктор». — «Входите, прошу вас».

Даже когда это знаешь, все равно каждый раз изумляешься и с трудом веришь, что мужчина, приветствующий тебя крепким рукопожатием, и тот, что фальцетом пригласил тебя в кабинет, один и тот же человек. Порой у людей обнаруживаются неожиданные особенности, которые никак не вяжутся с их внешним видом. У меня, например, очень красивые губы, правильной формы, чувственные, сочные, действительно красивые губы. Но я не умею улыбаться. Глядя на меня, никто не может себе представить, что у меня настолько жуткая улыбка: болезненный, тошнотворный оскал, который до неузнаваемости уродует нижнюю часть моего лица, уподобляя меня Фрэнсису Бэкону. Но я нашел способ с этим бороться — улыбаюсь только про себя.

«Присаживайтесь. Что вас ко мне привело?»

— Значит, так: я собираюсь отправиться в путешествие за границу и хотел бы узнать, какие меры предосторожности стоит предпринять: прививки, средства для профилактики…

— Куда вы едете?

— Я еще точно не знаю. Не определился с выбором.

— Это важно. К примеру, в Африке стоит опасаться желтой лихорадки. А еще холеры, хотя эффективность вакцины всего 50 процентов. Для поездки в Азию рекомендуются другие профилактические меры. Существуют также разные редкие заболевания, встречающиеся только в определенных регионах, например спинномозговой менингит в Амазонии.

— Вот как? А пока я не решил, нельзя ли подобрать что-нибудь универсальное, на все случаи?

В конце концов мы разработали программу полной вакцинации, осуществление которой растягивалось на несколько месяцев и позволяло предохраниться от всех болезней на пяти континентах. По крайней мере, так я буду готов к отъезду вне зависимости от выбранного направления. Начну с брюшного тифа, первая прививка через три недели.

Вечером позвонил Паскаль. Он живет этажом выше, на четвертом.

«Патрик, что делаешь?

— Ну…

— Приходи, поживем!»

Паскаль работает поваром в заводской столовой. Жена от него ушла два года назад. Сначала мы только здоровались, встречаясь на лестнице, как все более-менее вежливые соседи. Но однажды вечером он появился на пороге моей квартиры и пригласил к себе пропустить по стаканчику, а заодно предложил перейти на «ты». Друзей у меня немного, настоящих вообще ни одного; просто с некоторыми я общаюсь чаще, чем с остальными. Я согласился, потому что отказать было неловко, да и причин для отказа в принципе не было.

«Жить» у Паскаля значит «пить». А в одиночку жить он не любит. Он зовет друзей, коллег по работе пожить у него в гостиной. С бокалом в руке он кричит: «Черт возьми, я живу! Мы живем, приятель!» Разговор обычно получается весьма ограниченным, без особых вариаций — несколько грубых восклицаний экзистенциального характера, пауза, громкая отрыжка.

Со временем привыкаешь. В конце концов и сам увлекаешься этой игрой, игрой в жизнь. «Я живу, черт возьми!» После жития у Паскаля я возвращаюсь к себе, уставший. Жизнь — изнурительная штука!

В тот вечер Паскаль мне признался — когда мы уже немало прожили за текилой, — что он поддерживает эпистолярные отношения с соседкой по лестничной клетке. А выглядит это так: они подсовывают друг другу записки под дверь с пожеланиями хорошего дня — и вам того же — осторожно, сегодня прохладно — спасибо. Он мечтает пригласить ее к себе. У нее есть ребенок, он думает, что она разведена. Я соглашаюсь: я тоже так думаю. Он задумчиво произносит: «Нелегко ей, наверное, приходится». Я понимающе киваю: «А кому сейчас легко?» В заключение он встряхивается и рыгает: «Блин! Хорошо живем!»

Купил книгу в дорогу. Не знал, что брать, по правде говоря, в литературе я не силен. Просматривая полки, наткнулся на заголовок, который привлек мое внимание: «Завтра накануне», автор Жан-Мари Лаклавтин. Роман о доисторической эпохе. Господи, да какая разница, это или что другое. Должна же быть хоть какая-то книжка под рукой, чтобы открыть ее в поезде или у бассейна в гостинице, чтобы хоть чем-то занять руки, убивая время с достойным и невозмутимым видом, с каким обычно листаешь журнал в какой-нибудь приемной. Читаешь рассеянно, скользишь глазами по тексту, не в силах сосредоточиться, потому что тебя укачивает и тошнит. В памяти остаются лишь случайные обрывки фраз, словно крики утопающего. В дороге книга постепенно утрачивает свой внешний вид: ее уголки мнутся, она выгорает на солнце, мокнет под дождем, заменяет мне то подлокотник, то мухобойку. О чем там она? Толком и не скажешь, история какого-то… Честно говоря, нет, не помню.

Книга — первая вещь, взятая мною в дорогу, — занимает свое место в чемодане, который начинает заполняться!

Пообедал во «Дворце Бангкока»: салат из папайи с перцем, говядина под соусом паненг. Саранья Раттанасрисакюльшай была в черной юбке и розовой блузке, волосы собраны в хвост.

Я редко готовлю сам. В основном питаюсь готовыми блюдами, которые нужно только разогреть на водяной бане. Ем одноразовыми приборами из пластиковых тарелок на подносе — выглядит как еда в самолете. Хлеба не ем: мне не нравятся крошки. Раз в неделю хожу в ресторан. Обычно бываю во «Дворце Бангкока», где меня всегда ждут столик у окна и фирменный коктейль в подарок.

Саранья Раттанасрисакюльшай, по мужу Леблон, — жена жандарма на пенсии, на тридцать лет старше ее. Работа в ресторане помогает ей содержать ее семью из Шианг-Мая, что на севере Таиланда. Она рассказывает мне о своей стране, «стране улыбок», уговаривает поехать туда в отпуск: «Там хорошо. Там ты счастлив». Широко улыбаясь про себя, я отвечаю ей, что однажды обязательно там побываю, я все уже спланировал — можем ли мы увидеться сегодня вечером?

Раздвинув ей ноги, я внимательно изучаю ее половые органы и все, что вокруг: бедра, пах, лобок, промежность, анус. Она бреет лобок, оставляя маленький прямоугольничек размером с билетик на метро чуть выше больших половых губ. В этом месте волосы аккуратно подстрижены ножницами и напоминают образец офисного ковролина, жесткого и шершавого. Сбритые волосики постепенно отрастают, всего на миллиметр, не больше. Крохотные черные занозы, глубоко вонзившиеся в кожу, скопились вокруг вагины, словно выбрали ее местом встречи. Я провожу пальцем вдоль линии паха, с легким нажимом, как касаются кромки хрустального бокала, чтобы он зазвучал. Кожа проминается, образуя волнующую впадину. Она словно алтарь, к которому должно припасть лбом, словно кропильница или впалая щека. Анус напряженный, упругий, вжался, образовав пучок тонких морщинок в форме конуса размером с полнаперстка. Кончиком языка смачиваю отверстие, оно конвульсивно сокращается, потом аккуратно засовываю туда наполовину свой указательный палец и на секунду замираю — палец словно отрезало, чувствую едва уловимые сокращения вокруг своей фаланги, как будто ее задница сосет мой палец. Я вынимаю палец и подношу его к носу, прищурив глаза, тщательно и сосредоточенно обнюхиваю, глубоко вдыхая. Меж тем вторая рука, предоставленная сама себе, пробирается все выше и выше от бедра к промежности. Изящные большие губы под выступающим холмом Венеры — своего рода лобковой скулой — мягко приоткрываются в улыбке, по-азиатски вежливой и лучезарной. В атмосфере доминирующего розового цвета я продолжаю свое исследование: малые губы выделяются коричневым тоном с сероватым оттенком, будто они аккуратно подведены более темным карандашом для век. Я принимаюсь за клитор, деликатно раскрываю складки — иди сюда, малыш — и вознаграждаю его легким поглаживанием по головке. Ее перепончатое, блестящее, вагинальное отверстие оставляет меня в растерянности, мысли разбегаются, никаких сравнений в голову не приходит, с досады я ввожу в него один палец, за ним — второй. Машинально ощупываю внутри, ориентируюсь теперь уже вслепую в некоем теоретическом мире, представление о котором опирается на рисунки из школьных учебников и классические трактаты по сексологии, типа «Женское наслаждение» доктора Торджмана. Я шарю в женском генитальном аппарате в районе Точки G, тянусь своими слишком короткими пальцами к матке, яичникам, фаллопиевым трубам, названным так по имени Габриеле Фаллопия. Покончив с этим, несколько секунд не могу отвести взгляд от ее промежности, представшей во всей своей красе — поблескивающей и с фиолетовым отливом, губы чуть надулись, словно в кокетливой гримасе. Привстаю с колен, ноги слегка затекли, член твердый и напряженный, как лыжник на выходе с трамплина. Саранья Раттанасрисакюльшай улыбается — в таких случаях она всегда радуется и улыбается — и обхватывает меня руками. Она расслаблена, воплощая собой чудесную и мудрую философию удовольствия.