Будущий год

Он не заметил, как расследование превратилось в погоню за Ларисой. В каждой квартире ему говорили, что Лариса только что ушла, и он должен был встретить ее на лестничной площадке или в подъезде. Иногда он, действительно, встречал похожую женщину, не осмеливался заговорить с ней и потом клял себя за то, что не остановил ее. Бирюков не понимал, он ли сошел с ума или страдают массовой галлюцинацией в разных уголках Москвы все те, чьи адреса записаны в Ларисиной записной книжке. Бирюков не только не докладывал начальству о происходящем, но даже Толе Зайцеву ничего не говорил. Именно Толе Зайцеву он не смел заикнуться о продолжающейся медицинской практике Ларисы Коротковой. Удивительнее всего было то, что даже слухов никаких не распространялось по Москве. Все принимали визиты Ларисы Коротковой как должное. Три старушки, увезенные скорой помощью, благополучно вернулись к себе домой, и Лариса, по их словам, исправно делала им уколы, извинившись, что в то утро была нездорова сама.

Наконец, Бирюков вновь наткнулся на квартиру, где ему не открыли. Квартира была в Бабушкинском районе почти у самой кольцевой дороги. Не подумав о том, что сначала надо было бы оформить ордер на обыск, Бирюков испробовал ключ, найденный в Ларисиной сумочке, и дверь сразу же открылась.

— Лариса, это опять ты? — послышался слабый женский голосок.

— Нет, извините, мне надо поговорить с нами, — ответил Бирюков.

— Проходите, пожалуйста, — пригласил голос. В комнате на постели неподвижно лежала молодая женщина. Очевидно, она давно уже не вставала, но комната была тщательно прибрана, а женщина аккуратно причесана, на столике рядом с постелью стоял графин йоды и блюдце с яблочным пюре.

— Проходите, садитесь, — любезно сказала женщина, — возьмите яблоко на буфете. Извините, больше ничем не могу угостить вас. Я уже три с половиной года не встаю.

— Что с вами?

— Перелом позвоночника. У меня действует только правая рука.

— Кто же ухаживает за вами?

— Тетка — моя опекунша. Она иногда заходит ко мне. Вообще же за мной ухаживает Лариса Короткова. Она только что ушла. Вы не встретили ее на лестничной площадке?

Бирюков потупился:

— Вы давно знаете Ларису Короткову?

— Года четыре. Мы с ней познакомились в турпоходе.

— Вы тогда были еще здоровы?

— Да, но, видите ли, я альпинистка. Так вот все это и случилось.

— Что случилось?

— Лариса убедила мою тетку взять меня из больницы и с тех пор ухаживает за мной.

— Безвозмездно?

— Ах, я вижу, вы плохо знаете Лариску. Я не одна у псе, а денег она не берет ни с кого.

— Чем вы это объясняете?

— Не знаю, имею ли я право рассказывать вам Ларисину жизнь; с другой стороны, почему бы и не рассказать, сама она уж точно ничего не расскажет.

— Не расскажет… Очень прошу рассказать вас.

— История самая обыкновенная. Лариса выросла в детском доме, родных у нее нет. Выучилась на медсестру, вышла замуж, родила дочку и муж бросил ее.

— Бросил?

— Да, бросил. Подробностей она мне не рассказывала. Дочку устроить в ясли ей не удалось. За малышкой присматривала старушка. Старушка приходила по договоренности через полчаса после того, как Лариса уходила на работу. Однажды старушка не пришла, ей по дороге стало плохо, и ее увезла скорая помощь. Лариса об этом ничего не знала. Когда она вернулась вечером, девочка была мертва.

— Мертва?

— Кажется, она проглотила пуговицу. С тех пор с Ларисой что-то произошло…

— Что именно?

— Ей не давала покоя мысль о тех, кто лежит в квартире один без всякой помощи. Она стала подыскивать таких людей и заботиться о них.

— Таких людей она нашла довольно много?

— Можете себе представить, сколько.

— И у ней уже не оставалось времени ходить на работу, и она уволилась?

— Я вижу, вы все знаете не хуже меня.

— А вот знаете ли вы, на какие средства она жила, помогая вам?

— Представьте себе, знаю. Этим она начала подрабатывать еще в медицинской школе. Иначе бы она не кончила ее.

— Не потому ли муж бросил ее?

— Нет, не потому. Муж находил, что она мало зарабатывает.

— И вы уверены, что она завтра придет к вам?

— Я не уверена, что доживу до завтра, но уверена, что она придет.

— Хотите, мы посодействуем тому, чтобы вас поместили в хорошую лечебницу?

— Нет, не хочу. Лариса будет против.

— Что же все-таки произошло у тебя с пей в то утро? — спросил Бирюков Зайцева.

— Что, что… Она ничего не отрицала, подписала обязательство…

— А ты?

— Что я? Я беседовал с ней, сам понимаешь.

— О чем?

— Да все о ней же, о ее жизни. Говорил, что ей пора о себе подумать, о семье, о детях.

— Так и сказал — о детях?

— Да, сказал и о детях.

— А она?

— Она слушала и все на часы смотрела.

— А ты?

— Я объяснял ей, что ее нынешний образ жизни вредит ее будущим детям.

— Думаешь, она без тебя этого не знала? Она медик, а не ты.

— Она медик, а почему она все на часы смотрела?

— Могли быть причины.

— Причины? К своему очередному торопилась?

— Ей было куда торопиться.

— Это-то меня и бесило. Потому я и задерживал ее, нарочно задерживал.

— Молодец!

— Понравилась она мне, понимаешь? Я ей так и сказал: если бы вы изменили ваш образ жизни, я бы за счастье почел…

— Ты не знаешь, она похоронена?

— Кремирована она, это я знаю. Урну никто не затребовал. Родственников у нее нет…

В крематории выдали урну без лишних формальностей. Место на кладбище уже было выделено. С кладбища возвращались на автобусе. Шел дождь, и по оконному стеклу текли тусклые потоки. Вдруг Зайцев сорвался с места:

— Двери! Я сойду! Видишь, по тротуару она идет… Со своей сумочкой…

Бирюков обхватил его за плечи и насильно усадил:

— Не трепыхайся, Толя! Она мимо не пройдет. Она придет еще. И к тебе, и ко мне придет.

Легион

В моционе явно нуждались оба прогуливающихся в знаменитой мочаловской березовой роще. Оба они были из тех, о ком говорят: он выглядит моложе своих лет. Внешность первого сочетала профессорскую осанку с военной выправкой. Второй тоже смахивал на интеллигента, но отличался чрезмерной суетливостью и развязностью. Он жестикулировал, подпрыгивал, приплясывал на ходу, и его сангвиническая подвижность наводила на мысль о пляске святого Витта, не вызывая, впрочем, слишком навязчивых подозрений клинического порядка. Стоило взглянуть на него, и сразу же напрашивалась кличка «Вертлявый».

— Мы разговариваем уже больше часа, а (тут Вертлявый дернулся) вы до сих пор не соизволили подтвердить, с кем имею честь…

— Мы разговариваем час двенадцать минут, — снисходительно кивнул его статный собеседник, — и я полагаю, вы не стали бы тратить время, если бы вам требовались мои подтверждения.

— Что поделаешь, процедура требует, — подпрыгнул Вертлявый.

— Процедура — дура, — лениво парировал Статный.

— В недавнем прошлом вы сами настаивали на соблюдении процедуры.

— Если вы так точно знаете, на чем я настаивал в недавнем прошлом, какие еще подтверждения вам нужны?

— Пятьдесят лет назад в этой самой березовой роще вы были сговорчивей.

— Что вы имеете в виду?

— Но согласитесь, чтобы перейти к делу я должен услышать от вас, кто вы: академик Дориан Колбасилов или генерал Тимофей Коренных? — заплясал на одном месте Вертлявый.

— Не все ли равно? Я уполномочен говорить за того и за другого, — четко ответил Статный.

— Уполномочены? Кем уполномочены?

— Да вами же! Кем еще?

— Тогда позвольте вам напомнить, — Вертлявый приседал и вскакивал на ходу, — ровно пятьдесят лет назад двадцать второго июня 1936 года вы приехали в Мочаловку делать предложение и в этот же самый час шли этой же самой рощей.

— Допустим.

— Вы ошиблись адресом и зашли на дачу, где встретились с нами.

— Дальнейшее развитие событий показало, что я не ошибся.