Эль-Ниньо

Кто знает, может быть, в этой аудитории сидит сейчас молодой человек, который сможет сделать это?»

Цагин обвел взглядом аудиторию, встретился глазами со мной, и меня словно током ударило.

«Я смогу! Я! Смогу!» Чтобы не выкрикнуть это, пришлось до боли прикусить губы.

Назовите это озарением или как угодно. Все, что сказал Цагин на лекции про майя, китайских мудрецов империи Тан, лестницу причин и следствий – все отпечаталось в моем мозгу, как следы сапог на мокром бетоне. И над всем этим – горящие неоновыми огнями слова: «Это сделаю я, Константин Левшин».Жизнь положу, зароюсь в библиотеках, буду спать по три часа в сутки, ликвидирую все академические задолженности, но я сделаю это. Не ради славы, званий или денег. Я сделаю это ради моей сестренки Нюши, ради матери и отца. Словно принося клятву, я дотронулся до нагрудного кармана рубашки, в котором лежало Нюшино письмо. Я получил его накануне вечером, несколько раз перечитывал, перед началом лекции прочитал еще раз.

Нюше недавно исполнилось восемь лет. До этого она присылала мне открытки, иногда вкладывала свои рисунки в письма родителей. Это было первое настоящее взрослое письмо, которое она написала мне собственноручно. И к тому же без ведома родителей. Листок из ученической тетради в полосочку, аккуратный девчоночий почерк, ни единой помарки. Отличница! Нюша написала мне, что папа ушел от них. Что ей очень грустно без него и без меня, что мама часто плачет. И дальше она спрашивала меня, стал ли я уже ученым, и могу ли я что-нибудь сделать, чтобы папа вернулся, мама перестала плакать, и все опять стало, как прежде. И потом еще про то, что она учится хорошо, на одни пятерки и всего только две четверки. Когда вырастет, она собирается работать в цирке с лошадьми, но, может быть, тоже станет ученой, как я. Точно она еще не ре­ши­ла.

Уезжая поступать в институт, я рассказал ей, что собираюсь стать ученым, что ученые могут все, они как волшебники – творят чудеса, и что я буду одним из таких вот волшебников. Нюша слушала меня с обожанием и восхищением. Еще бы! Я ведь ее старший брат. Я выходил во двор разбираться, если ее кто-нибудь обижал. Я позволял ей посидеть недолго в компании своих одноклассников и послушать песни под гитару. Я брал ее с собой в походы на Байкал. И теперь получалось, что я не оправдал ее надежд. Ее старший брат никакой не волшебник, и даже не ученый, он болтун, троечник, раздолбай и бездарность.

То, что отец ушел, не было для меня новостью. И мать и отец написали мне, каждый от своего имени. Их письма получились похожими. Там было много слов, объяснений, уверений, что они любят меня, что я когда-нибудь пойму и все такое. Оба писали о том, что я должен быть мужчиной. Это меня задело. Зачем надо напоминать, что я должен быть мужчиной? Если бы они не разошлись, разве в этом случае я не должен был быть мужчиной? Я бегло прочел, разорвал оба письма и запретил себе думать об этом. Но потом пришло письмо Нюши. Его я выучил наизусть, не мог с ним расстаться, оно жгло мне грудь сквозь ткань рубашки.

Ну вот, Нюша, я и нашел способ стать волшебником. Я разгадаю загадку Эль-Ниньо, избавлю человечество от страшной беды. Не будут больше по неведомым причинам рушиться государства. Об ураганах, наводнениях и засухах люди будут знать заранее, у них будет достаточно времени, чтобы принять меры, сделать запасы, уехать в безопасное место. Тогда может случиться и еще одно чудо – наши родители снова захотят быть вместе. Ведь в том, что они расстались, есть и моя вина. Я был для них надеждой, а стал разочарованием. Да что говорить! Я для самого себя стал разочарованием, но это в прошлом. Теперь все будет по-другому.

Когда я узнал, что из Калининграда к побережью Перу отправляют траулер с научной группой, то почти не удивился. Все к одному: на дворе 91-й год, после Эль-Ниньо 83-го прошло 8 лет. Завершается полный цикл. Если в декабре я окажусь у побережья Перу – увижу «младенца» во всей красе. Какие еще нужны подтверждения того, что я выбрал верный путь?

В том, что я попаду на «Эклиптику», я не сомневался. Не получилось бы с бумагами, просто пробрался бы на борт и спрятался в трюме. О том, зачем мне надо на «Эклиптику», я не говорил никому, даже Цагину. Не поймет. Это мое дело. Я и Эль-Ниньо. Один на один.

6

Ночь была ясной, только над восточным краем горизонта висела дымка желтоватого цвета. Не серебристая, как бывает в лунном свете, а именно желтоватая, будто это был отблеск огней далекого города. Дымка постепенно сгущалась, обретала очертания и стала напоминать осевшее облако.

На палубу вышел покурить Войткевич. Несколько минут он вглядывался в горизонт, в то место, которое я показал. «Странный туман, – сказал Войткевич. – Никогда такого не видел». Сплюнул за борт и ушел спать.

При слабом ветре туманное облако двигалось. Желтоватые слои наползали друг на друга и перемешивались. Прямо по центру образовался спиралевидный завиток. Появилось уплотнение, сначала бесформенное, однако постепенно, по мере перемешивания слоев, оно стало обретать узнаваемые черты. Можно было различить большую голову, маленькое тельце, свернутое, как запятая. Я будто бы смотрел научный фильм, где в течение пары минут показываются все стадии внутриутробного развития человека. Зародыш уже начал дышать, шевелиться, двигать руками и ногами. Глаза заболели от напряжения, я закрыл лицо рукой, когда убрал ладонь – облако было на месте.

Через минуту я барабанил в дверь каюты помощника по науке. Прибылов уже собирался ко сну. Услышав мой рассказ, он со вздохом натянул рубашку, сунул ноги в сандалии и пошаркал за мной на палубу.

– Прохладно, однако! – поежился шеф, когда мы оказались на свежем воздухе. – Ну, что тут у тебя?

– Вон там! – я указал рукой на восток.

– Что там? – Прибылов начал всматриваться, щурясь. – Ничего не вижу.

– Ну как же? Туман! Желтый! Точнее, желтоватый. Очень странный.

Прибылов снял очки. Потом снова надел.

– Ничего не вижу. Вообще ничего.

– Как же так!? – растерялся я.

«Конечно, он же близорукий, да вдобавок темно,» – мелькнуло в голове.

– Подождите-ка! – у противоположного борта ближе к корме копошились темные фигуры. Приглядевшись, я узнал неразлучную парочку – рыбмастера и рефмеханика, они налаживали снасти для ловли кальмаров. Я сбегал и привел Фиша.

– Смотри туда, – сказал я рыбмастеру и указал на сияние. – Что видишь?

– Вижу дембель! – сострил Фиш.

– Тебя серьезно спрашивают!

Фиш несколько секунд добросовестно пялился в нужном направлении.

– Вижу море, небо и звезды. Красотааа, слушайте! – протянул он. – А я-то, дурак, раньше внимания не обращал!

– Туман видишь?! – я начинал потихоньку выходить из себя.

– Какой туман? – удивился рыбмастер. – Вроде ясно.

– Ну не совсем туман. Сияние такое, похожее на туман! Вон там! – я снова ткнул рукой в темный горизонт.

– Так туман или сияние? – уточнил Фиш.

– Что-нибудь необычное видишь?

– Нет, – покачал головой рыбмастер.Я только развел руками. На секунду в душе зародилось сомнение – вдруг мне это кажется. Но нет! Желтоватые всполохи над темной водой невозможно было не заметить. Они расползались слоями и закручивались в вихри.

Подошел реф Валера.

– Валера! – взмолился я. – Ты-то хоть видишь это?

Недаром они были друзьями с рыбмастером. Все повторилось слово в слово, включая шутку про дембель.

– Не может же это быть галлюцинацией! Я показывал это Войткевичу, и он – видел! – выложил я свой единственный козырь.

– Ха! Войткевич! – воскликнул Фиш. – Нашел, кому показывать! У него и так все в тумане. И сияние вокруг. Прибылов зевнул, пожелал всем спокойной ночи и отправился обратно в каюту.

– Не переживай, студент! – похлопал меня по плечу реф. – Подумаешь, глюк! С кем не бывает…

– Это точно! – подхватил Фиш. – Вот со мной случай был на «Кировске». Сидели в каюте, играли в карты. Дверь была открыта, и видно часть трапа. Я так случайно взгляд бросил. Японский бог! Две голые ноги – шасть снизу вверх по трапу. Маленькие ноги, явно детские. Но я-то знаю, что на борту никаких детей быть не может. Откуда? Ну, думаю, привидится же. Но внутренне так насторожился. Все-таки двадцать лет в море. Критический срок. Котелок может уже и течь дать. Через пару дней выхожу из своей каюты, вижу – опять! В конце коридора детская фигурка. Зажмурился, глаза открываю – нету. Все, думаю, приплыли. Мальчики мерещатся. Ладно бы, черти какие-нибудь, или бабы. А то – мальчики! Вот это меня больше всего напугало. Я аж курить опять начал, хотя до этого два года не курил. Боялся один оставаться. Клянусь! На ночь свет не выключал. И что ты думаешь? – Фиш сделал многозначительную паузу.