У Судьбы на Качелях (СИ)

Семен пописывал в газетки и журнальчики, прогоравшие один за другим, но на их пеплах возникали новые, работа, в общем-то, всегда находилась, и Семен получал свои скудные гонорары, жил с женой и разведенной дочерью на съемной квартире и частенько сожалел, что не принял десять лет назад предложение Маркуши. А Маркуша стал большим писателем. Писал он по-русски, но его охотно переводили на другие языки, даже в Японии опубликовали его последний роман. Семен его книги не покупал, — Маркуша исправно присылал ему свои новые издания, конечно, не понимая, как уязвляют друга эти маленькие посылочки с автографом, к которым изредка прикладывалось письмо. Даже не письмо, а записочка. Мол, прими, Сеня, в подарок, не забывай нашу дружбу и еще несколько дежурно-приятных слов.

Теперь все кончилось, не будет ни посылочек, ни записочек, подумал Семен после получения печального известия, но не почувствовал особой горечи. Он сожалел о ранней кончине (всего пятьдесят два!) друга и только. Но счел своим долгом полететь на похороны — недавно издал книжечку иронических рассказов при посредстве одного литературного фонда, книжечка быстро распродалась (народ Книги любит посмеяться), так что деньги были.

В другую страну, даже в далекую Австралию всегда можно успеть на похороны, если подсуетиться с билетом. Хоронят по человечески — на 3-й, а то и на 4-й день, чтобы все успели приехать, прилететь. В Израиле умрешь — и завтра закопают, а то и в этот же день, если умер ночью. Без гроба, закутанную с головой мумию опустят в бетонную коробку и засыпят песком. Еще сверху камушков положат, аккуратно вдавят их в песочек, — лежи, покойничек, в сухости, не разбрасывай камни, ты их уже разбросал и собрал, сколько успел. Прочитают быстро кадиш, и все расходятся. Кто успел, приехал, кто нет — и суда нет. Семену всё это не нравилось, но что с того. Коль приехал сюда, принимай обычаи безропотно, твоя страна, родная.

Семен стоял у массивного темнокоричневого лакированного гроба с откидной, выстланной изнутри белым шелком крышкой и завидовал: его так не похоронят. Играла скорбная музыка, заплаканная жена Маркуши Соня и две взрослые дочери с мужьями и родственниками мужей теснились поближе к гробу, подальше стояла толпа почитателей безвременно ушедшего гения (кто умер, и при жизни был известен, посмертно сразу становится гением, — Семен мысленно сочинял краткий некролог для своей газеты, не в силах удержаться от ернического тона, к которому так привык, но, разумеется, напишет он иначе, серьезно и с ноткой глубокой печали). Семен пристально смотрел на покойника. За два года, что он не видел Маркушу, тот сильно изменился. Залегли жесткие складки у длинного извилистого рта, резче разрезала лоб вертикальная морщина, губы искривила сардоническая усмешка. Какие горести одолевали его, что привело его, успешного и признанного, к тяжелому инсульту, — Семен понять не мог, разве у Сони спросить.

Безутешные родственники плакали, Соня закрыла лицо черным кружевным платочком, но Семен сдержался, только мысленно посетовал на музыку — вздергивает нервы у людей, разве нельзя было провести панихиду в тишине. Зачем нужна эта озвученная скорбь, похороны требуют молчания и уважения, осмысления достоинств и достижений ушедшего, хотя. какая Маркуше разница, он не слышит, вся эта громкая показуха нужна живым — вот какой почет мы оказали покойнику. Да, народу явилось много, широка страна Австралия, в Израиле столько не придут, только узкий круг знавших и почитавших (в смысле читавших), прибегут други и недруги, одни проводить, другие из любопытства. А к Маркуше из других стран понаехали. Соня, немного успокоившись, показывала Семену: вон тот из Англии, а тот из Франции, а этот из России… Она перечисляла Семену на ухо известные всему читающему миру имена, а он, склонившись к ее гладко причесанной песочной головке и вдыхая запах крепких духов, молча слушал. Да, Маркуша слишком много успел, удачливым оказался. Но Соня-то, Соня, совсем не меняется, не стареет, та же хорошенькая мордочка с большим чувственным ртом, так же поводит яркими светлокарими, чуть припухшими от слез глазами, и черный цвет ей очень к лицу, она еще в юности любила его, так что оделась в удовольствие. Неужели он все еще ревнует. Отдала предпочтение Маркуше, а он вот загнулся досрочно.

После похорон Соня пригласила Семена пожить, сколько захочет, и предоставила ему Маркушин кабинет с большим удобным диваном. Семен ходил по кабинету, рассматривал корешки книг на стеллажах — три полки сплошь Маркушины, на разных языках. Сел за стол с мертвым экраном компьютера. Включить бы и поглядеть, что гений писал в последние дни. Но Семен даже включать не умел, не то, что найти что-нибудь. Тайна за семью печатями. Он всю жизнь пользовался пишущей машинкой. Семен стал выдвигать ящики письменного стола. Папка с какими-то рукописями, папки с отпечатанными листами. Непонятно. Маркуша никогда не писал от руки и никогда не распечатывал свои вещи, он переписывал на дискеты и отдавал издателю — Семен сам видел, как Маркуша передавал дискеты, из рук в руки. Тогда он приболел и не смог отвезти, и издатель сам приехал к нему.

Семен начал читать пронумерованные печатные листы из одной папки и зачитался. Когда закончил, было два часа ночи. Классная вещь! Открыл другую папку и тоже прочел, не отрываясь. Задумался. Судя по всему, это последние вещи Маркуши — на первых листах совсем недавние даты. Для чего-то он их распечатал, а для чего, теперь не спросишь. Может быть, хотел посмотреть, как это выглядит и как читается всё в целом, а не по кусочкам на экране… А ведь, скорее всего, об этих папках никто не знает, разве Соня.

Утром, невыспавшийся, но бодрый, Семен за завтраком, с удовольствием отпивая глоток горячего кофе, спросил:

— Сонечка, а что Марк писал в последнее время? Что-то есть готовое?

— Не знаю. Что-то писал, конечно. Он всегда писал, ты же знаешь. Но он мне ничего не говорил. он никогда со мной не делился, — усмехнулась она грустно. — И вообще он ни с кем своими планами не делился. Ты посмотри сам, может, есть что-то законченное.

Я? — удивился Семен. — Во-первых, я не умею обращаться с компьютером, а во-вторых. какой в этом смысл?

— Да, пожалуй, уже никакого. Вряд ли у него есть что-нибудь готовое. Маркуша, когда заканчивал книгу, переписывал на дискеты и сразу отдавал своему издателю. У него даже литературного агента не было. Но если ты хочешь, я тебе включу и покажу, как просматривать тексты.

— А что, у него договоры были заключены?

— Нет, это я точно знаю. Да они были ему не нужны. Он прекрасно знал, что как только напишет, сразу и возьмут издавать. Ему часто звонили, мол, когда примерно ждать, а Марк эти звонки не любил. Вот, он умер. — у Сони увлажнились глаза, — и больше никто не звонит. сразу потеряли интерес.

— А что за папки у него на столе, ты не знаешь? Разве он печатал на бумагу?

— Не знаю… может и печатал. Я его кухню не знаю. — Соне явно был уже скучен этот разговор и она охотно отвлеклась на телефонный звонок.

Семен внимательно слушал, — не издатель ли звонит и требует готовый роман, но быстро понял, что кто-то выражает еще раз глубокое соболезнование, и этот кто-то Соне явно не безразличен и даже весьма близок. Семен усмехнулся — каждому свой интерес в жизни.

Семен знал — у всех крупных писателей есть литературные агенты. Но Маркуша всегда вел себя нестандартно. Вот, на Соньке с исторического факультета вдруг женился. Она в литературе ничего не смыслит, знала только гонорары на тряпки и украшения проматывать и, кроме живости и смазливости в ней ничего не было. Но она многим нравилась, и Семена не обошло (еще как не обошло — ночевал под ее окнами, пока утром не увидел выходящего из подъезда Маркушу). Маркуша всех обскакал, наградил Соню беременностью и, не мудрствуя лукаво, женился. Теперь Соня попечалится и заживет не хуже чем прежде. Книги издаются и еще будут издаваться и переиздаваться, гонорары потекут безутешной вдове с ее семейством.