Циркачка

Как губим жизнь ложью, изменами, завистью, страхом за собственные шкуры.

Но я уже не слышал высокопарную речь своего товарища. Я смотрел на Капу. Она появилась в дверях в черном шерстяном платье, почти касающимся пят. Оно удивительно шло ее рыжим пышным волосам. И лицо – такое бледное, похудевшее, заостренное. Она – словно русалочка мирная, тихая. Она – словно женщина ангел, чистая и непорочная. Я облизнул губы. Такой Капу я еще не видел. И тут же мое оцепенение перебила громкая болтовня Влада.

– Слышишь, Паганини? – и он со всей силы хлопнул меня по плечу. – И она не захочет к нам. Она все равно выбирает море. Потому что только море может подарить ей чистоту и свободу.

– Она выберет море, потому что не умеет ходить по земле, Влад. – Я свирепо на него покосился. Что, черт набери, здесь делает этот жалкий репортеришка?

Влад усек мой взгляд. И засуетился.

– Ну ладно, старик. Я исчезаю, так и быть. Кстати, я тебе звонил. А у тебя все занято, занято и занято. Чем это ты так занят целыми днями, не понимаю. Я подумал ты тут, – пробормотал он, пятясь к двери.

– Как видишь, я тут…

Но Влад уже не расслышал моих слов. Только громко хлопнула входная дверь.

Капа по-прежнему стояла не двигаясь. Словно статуя, бледная и спокойная.

Я приблизился к ней и до боли сжал ее плечи. Ио она даже не пошевелилась.

– Я тебе должна сказать, – монотонно начала она.

И я вздрогнул. Мне не понравился ее тон. И сердце мое бешено заколотилось. Неужели Влад? Неужели Влад? Неужели Влад?

– Паганини… – и она не выдержала. И разрыдалась. – Паганини…

Я долго не мог ее успокоить. Она упала на кровать. И плечи ее тряслись от беззвучных рыданий.

– Капа, ну скажи, девочка моя, что случилось?

Наконец она подняла красное, опухшее от слез лицо. Ее волосы торчали в разные стороны. И под глазами чернели глубокие круги. В этот миг вместо женщины-ангела передо мной сидела настоящая ведьма. И я невольно поморщился.

– Что случилось, Капа?

– Я… Я была у врача. Я тебе не говорила… Но…

Я нахмурился.

– Я серьезно больна, Паганини, – она замолчала. И закрыла лицо руками. И уже глухим голосом добавила.

– Я не знаю, сколько мне осталось…

Ноги мои подкосились. Приторно сладкая слюна подкатила к горлу. Казалось, меня вот-вот вытошнит. Но я понимал, что нужна держать себя в руках. Что всю волю, все силы нужно собрать, чтобы поддержать мою маленькую Капу.

– Капа! – и я оторвал ее руки от лица. – Ты слышишь меня, Капа? – мой голос был решителен. Я сам поразился твердости своего голоса. – Ты никогда не умрешь, Капа! Ты меня слышишь? Пока ты со мной – тебе нечего бояться. Я все… Слышишь, все сделаю, чтобы с тобой ничего не случилось, моя девочка.

Капа прильнула к моей груди. Я прижал ее, как маленькую, к себе. Она, действительно, была похожа на зареванного, испуганного ребенка. И я все крепче и крепче прижимал к себе. Словно пытался уберечь от предстоящей судьбы.

Этим же вечером я напился. Но легче от этого мне не стало. Я шел домой, и мои ноги плохо меня слушались. И мое воображение рисовало страшные картины. Мне привиделась Капа в белом платье. И лицо ее – мертвенно бледное. И руки… И руки. Эти милые, всегда такие холодные (господи, почему?). Я знал каждую венку на них. И они, всегда такие непокорные, такие подвижные. Так покорно, мирно покоились теперь на ее ослепительно белом шелковом платье. Капа! Это не правда. Это не правда! Я этого не хочу! Ты же умеешь летать, Капа! Ну, улети же! Улети поскорее от этой неизбежности, от этой беды. И за что нам это выпало? За какие ошибки, за какие грехи? И мое воображение уже рисовало землю. Нет, Капа! Тебе быть только над землей, а не наоборот. Нет, Капа! Я тебе не дам умереть. Мои концерты, мою музыку, мою славу, я все брошу к твоим ногам.

И обязательно тебя спасу. В мире нет ничего невозможного, моя бедная девочка.

Я остановился посреди дороги. И до боли сжал свои пульсирующие виски. Мне было очень плохо. Но домой не хотелось. Мне надо было, чтобы меня успокоили. Пожалели. Я вдруг почувствовал себя маленьким, беззащитным ребенком. Мне так захотелось тепла и покоя. И я, уже не задумываясь, отправился за теплом и покоем к Вике.

Она всплеснула руками, увидев мою физиономию. Небритый, со страшными синяками под глазами, в пожеванных штанах, я еле держался на ногах.

– Вика! – прошептал я. И расплакался. И не стыдился своих слез. Они были оправданы.

Она успокаивала меня, все крепче и крепче прижимая к себе.

– Бедная девочка, – вздохнула она, когда я рассказал ей свою печальную историю. – Мне она всегда нравилась. В ней есть… Ну, легкость какая-то. Нет, Паганини, – и она решительно покачала головой. – Ты не должен так распускаться. Ты сам говорил, что она часто все трагедизирует. Впрочем, каждый свои болезни доводит до трагедии. Но, как правило, они остаются всего лишь болезнями. Вот так, Паганини. И не более. А все болезни вылечиваются. Ты поговори с ее врачам. Все не так безнадежно, поверь. Главное теперь – не распускаться.

Я кивал головой в знак согласия. Я верил Вике. Я успокаивался.

Я уснул у нее на коленях. И проснулся уже среди ночи. На кровати, в объятиях Вики. Мы спали одетыми, как брат и сестра. И я понял окончательно, насколько мне дорога Вика. Я осторожно освободился из ее объятий. И поднялся. Голова, как ни странно, была ясной. Словно весь мусор, все кошмары удалось из нее выбросить этим вечером. И мне захотелось сочинять музыку.

И вскоре я уже сидел в своей комнате. Перед раскрытым роялем. За нотными листами. И перед моими глазами мелькали волны на море. И женщина-ангел в золотой чешуе и с глазами Капы выпрыгивала из воды. И неожиданно она взмахнула своими золотыми плавниками. И взлетела. Она латала легко и долго. И уже каменистые горы мелькали под ней. И она знала, что силы уже на исходе. И она повернула назад. Но было поздно. И ее золотые крылья бессильно опустились.

И она камнем полетела вниз. И я видел ее, стремительно к падающую на каменистые горы. И люди думали, что с неба упала ослепительная комета. И люди с восхищением говорили:

– Это красиво…

На этот раз я не позвонил Капе. И не сыграл ей свою печальную музыку. Я не имел на это права.

Этим утром я пропустил занятия. Этим утром я решил принять все меры для спасения своей девушки. И этим же утром я уже стоял возле ее двери. Собирая все слова утешения. Которыми был богат мой словарный запас. И мысленно складывал их в один утешительный монолог.

На удивление она прекрасно выглядела. Моя бедная девочка. Ни мешков под глазами. Ни бледности, ни неестественной худизны. Она улыбалась, сладко потягиваясь при этом.

– А, Паганини, – промурлыкала Капа.

Умница! Восхитился я ее умению держать себя в руках. Она все-таки такая сильная, моя Капа.

– Боже, как я рада, что ты пришел! Я так соскучилась, – и она обвила мою шею руками. И потерлась щепой о мой небритый подбородок.

– И все таки ты мне больше нравился лысым, честное слово! А еще, если бы шрам на щеке. Я бы от тебя не оторвала глаз, Паганини, честное слово…

– Капа, – перебил я ее, отрывая от себя ее руки. – Капа, послушай, ты должна дать мне адрес своего врача. Я сейчас же поговорю с ним. Он мне подскажет, что делать. Куда обратиться. Какие лекарства…

Капа смотрела на меня широко раскрытыми глазами. И хлопала от недоумения своими выгоревшими ресницами.

– Ты о чем, Паганини?

Я погладил ее по голове.

– Успокойся, Капа. Мы тебя обязательно вылечим. Все будет хорошо, моя девочка.

– Я ничего на понимаю, Паганини? Какой врач? Какие лекарства? Кого вылечим?

– Капа, я понимаю. Ты, возможно, пожалела о том, что мне вчера рассказала. Чтобы меня не…

Капа неожиданно расхохоталась во весь голос. Так громко, так звонко, так заразительно. До слез. Она хохотала мне в лицо, забросив руки за голову. И чуть покачиваясь на месте.

– Капа? – я схватил ее за руку. – Капа, в чем дело?